Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки - Николай Пржевальский

Оставив в стороне вопрос об уплате издержек как недостойный чести нашей, я объявил тибетскому посланнику, что ввиду всеобщего нежелания тибетцев пустить нас к себе, я соглашаюсь возвратиться; только просил, чтобы посланники выдали мне от себя бумагу с объяснением, почему не пустили в столицу далай-ламы. Тогда тибетцы попросили дать им несколько времени на обсуждение подобного заявления и, выйдя из нашей юрты, уселись невдалеке на землю в кружок, где советовались с 1 /4 часа. Затем опять возвратились к нам, и главный посланник сказал, что требуемой бумаги он дать не может, так как не уполномочен на то ни далай-ламою, ни номун-ханом. Желая на всякий случай иметь подобный документ, я объявил, в ответ на отказ тибетцев: завтра утром мы выступаем с своего бивуака; если будет доставлена требуемая бумага, то пойдем назад, если же нет, то двинемся к Лхасе.

Опять начался совет между посланцами, и, наконец, главный из них передал через нашего переводчика, что он и его спутники согласны дать упомянутую бумагу, но для составления ее всем им необходимо вернуться к своему стойбищу, расположенному верстах в десяти от нас, на границе далайламских владений. "Там, — добавил посланник, — мы будем вместе редактировать объяснения насчет отказа о пропуске вас в Лхасу, и если за это впоследствии будут рубить нам головы, то пусть уже рубят всем". В ответ я сказал посланнику, что путешествую много лет, но нигде еще не встречал таких дурных и негостеприимных людей, каковы тибетцы; что об этом я напишу и узнает целый свет; что рано или поздно к ним все-таки придут европейцы; что, наконец, пусть обо всем этом посланник передаст далай-ламе и номун-хану. Ответа на подобное нравоучение не последовало. Видимо, тибетцам всего важнее теперь было выпроводить нас от себя; об остальном же, в особенности о мнении цивилизованного мира, они слишком мало заботились.

Утром следующего дня, лишь только начало всходить солнце, тибетские посланцы снова приехали к нам и привезли требуемую бумагу. Началось чтение ее и перевод с тибетского языка на монгольский, а с монгольского, через казака Иринчинова, на русский.

Вот подлинный текст этого документа, перевод которого обязательно сделан профессором В. П. Васильевым(115):

"Так как Тибет страна религии, то случалось, что в него и прежде и после приходили известные (буквально — поименованные) люди из внешних стран. Но те, которые сыздавна не имели права приходить, по единогласному давнишнему решению князей, вельмож и народа, не принимаются, и велено не на живот, а на смерть охранять, о чем испрошено через живущего в Тибете амбаня высочайшее утверждение. Теперь же в местности Пон-бум-чун, принадлежащей к Цза-мар, в (стране) Нагчу в 10-й луне 13-го числа явились, с намерением итти в Тибет, чаган-ханов[425] амбань (генерал) Николай Шибалисики, тусулачи (помощник) Акэлонь, тусулачи Шивийковсики[426] с десятью слугами и солдатами. По известии об этом от местного начальства, многие тибетцы отправлены были для расспросов и когда они (т. е. мы) оставались на месте двадцать дней, посланные из (кумирен) Сэра, Брайбона и Галдана со многими тибетцами и светскими просили воротиться, и при личном свидании объясняли тщательно вышесказанные обстоятельства, что в Тибет нельзя приходить — (отвечали) что если вы все дадите письменное скрепленное удостоверение, что нельзя приходить, вернемся, иначе завтра же отправимся в Лхасу; почему мы и просили воротиться, как издревле кто бы ни пришел из не имеющих права приходить.

Наместник брайбонский Лобзан Дандор. Наместник в сэраском храме великой Яны Гэньдун Чойраг. Наместник в храме великого победоносца в Галдане Ринчэнь Санбо. Тибетский степной управитель всех светских, малый-ханбо Чжигмед Чойчжор. Цзэчжун (приближенный вельможа) Чжанчув Гэлэг. Цзэчжун Ешэй Даньцзинь. Шотсрун (чин) Дордж Да-дул. Шотсрун Ванчжали Норву. Управляющий Нагчу шотсрун Намчжел Дордже. Цзэчжун Чжалзан Нойруб. В год земли и зайца в 11 луне 3 числа".

По прочтении бумага за печатью посланника была передана мне. Тогда скрепя сердце я объявил, что возвращаюсь назад и велел снимать наш бивуак. Пока казаки разбирали юрту и вьючили верблюдов, мы показывали тибетцам свое оружие и опять уверяли, что приходили к ним без всяких дурных намерений; наоборот, с самыми дружескими чувствами. Поверили ли посланцы этому, или нет, но только, под влиянием успеха своей миссии, они весьма любезно распрощались с нами. Потом, стоя кучею, долго смотрели вслед нашему каравану, до тех пор, пока он не скрылся за ближайшими горами. Конечно, в Лхасе, да и во всем Тибете, возвращение наше будет представлено народу, как результат непреодолимого действия ламских заклинаний и всемогущества самого далай-ламы.

Четвертый раз не попадаю в столицу Тибета. Итак, нам не удалось дойти до Лхасы: людское невежество и варварство поставили тому непреодолимые преграды! Невыносимо тяжело было мириться с подобною мыслью и именно в то время, когда все трудности далекого пути были счастливо поборены, а вероятность достижения цели превратилась уже в уверенность успеха. Тем более, что эта была четвертая с моей стороны попытка пробраться в резиденцию далай-ламы: в 1873 году я должен был, по случаю падежа верблюдов и окончательного истощения денежных средств, вернуться от верховья Голубой реки; в 1877 году, по неимению проводников и вследствие препятствий со стороны Якуб-бека кашгарского, вернулся из гор Алтын-таг за Лоб-нором; в конце того же 1877 года принужден был по болезни возвратиться из Гучена в Зайсан; наконец теперь, когда всего дальше удалось проникнуть в глубь Центральной Азии, мы должны были вернуться, не дойдя лишь 250 верст до столицы Тибета(116).

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦАЙДАМ

[427]

Неудовлетворительность нового снаряжения. — Проводник Дадай. — Возможность обхода Тан-ла. — Вновь поднимаемся на это плато, — Легенды о злом духе и о каменном граде. — Спуск по северному склону Тан-ла. — Охота за уларами. — Тройной караванный путь. — Остановка в горах Наган-обо. — Геологическое действие тибетских бурь. — Охота на медведя. — Новый наш путь. — Нахальство тибетских хищников, — Белогрудый аргали. — Климат декабря. — Переход до хребта Марко Поло. — Описание этих гор. — Снежный буран. — Выносливость туземных лошадей. — Место размножения антилоп оронго. — Хребет Гурбу-найджи. — Река Най-джин-гол. — Зимующие птицы. — Выход в Цайдам. — Сведения о западной части этой страны. — Переход по южному Цайдаму. — Неприятности нашего вожака. — Прибытие в хырму Дзун-засак.

Необычайно скучными показались нам, в особенности первые, дни нашего обратного движения в Цайдам. Помимо недостижения Лхасы, как главной причины, вызывавшей общее уныние, невесело было подумать и вперед. Здесь перед нами опять лежали многие сотни верст трудного пути по Северному Тибету, на морозах и бурях глубокой зимы, которая теперь наступила. Притом с большим вероятием можно было рассчитывать, что на Тан-ла нас снова встретят ёграи, имевшие достаточно времени собраться с силами. Наконец, самое снаряжение нашего каргвана теперь далеко нельзя было назвать удовлетворительным. Несмотря на все старания, во время стоянки на ключе Ниер-чунгу мы могли купить и променять только 10 лошадей; верблюдов, годных для пути, осталссь лишь 26; из них почти половина были слабы, ненадежны. Затем, для ссбственного продовольствия, помимо баранов и масла, мы добыли только пять пудов дзамбы и полпуда сквернейшего кирпичного чая, который монголы совершенно верно называли "мсто-цай", т. е. чай деревянный, так как его распаренные листья вполне походили на листья старого веника. В видах необходимой экономии чай этот, один и тот же, варился по нескольку раз, а дзамба выдавалась по небольшой чашке в день на человека. К довершению огорчений, мы даже не получили писем, присланных в Лхасу через наше посольство из Пекина. Тибетские посланцы категорически отказались от передачи нам этих писем, объясняя, что если они присланы китайскому резиденту, то последний, по нашем уходе, отошлет всю корреспонденцию обратно в Пекин, что действительно потом и случилось.

Здоровье наше в общем также нельзя было похвалить, несмотря на долгий отдых, который все мы только что имели. Между тем, необходимо было держаться настороже, ради чего по ночам казаки дежурили попарно в три смены, мы же спали не раздеваясь; в караване все ехали, как и прежде, вполне вооруженные.

Проводник Дадай. Вместе с нами теперь отправлялись и приятели монголы, оказавшие нам немало услуг, в особенности в последние дни пребывания на ключе Ниер-чунгу. Как говорилось выше, двое из этих монголов были ламы из хошуна Карчин, а третий цайдамец, по имени Дадай; он приходился племянником тому самому Чутун-дзамбе, который служил нам проводником во время первого путешествия по Северному Тибету, в конце 1872 и в начале 1873 года[428]. Подобно своему дяде, Дадай отлично знал путь, так как уже восемь раз ходил из Цайдама в Лхасу проводником караванов, то богомольческих, то торговых. Хотя новый вожак взял с нас красную цену [429], но зато мы могли пользоваться от него необходимыми расспросами и пройти более пятисот верст по новым местностям.