Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вибрирующем от напряжения зале суда девочки-страдалицы демонстрировали свои недуги присяжным. Их губы уже были исколоты булавками, в одном случае – заколоты ими вместе. Энн Патнэм вытащила еще одну из своей руки на слушании Хау. Во время процесса над Ребеккой Нёрс Сара Биббер обхватила колени руками и завыла от боли: ведьма уколола ее! К несчастью для Биббер, дочка Нёрс не спускала с нее глаз и видела, как Сара доставала булавки из одежды и сама себя колола. В какой-то момент судебные приставы ввели в зал Абигейл и Деливеранс Хоббс. Нёрс знала эту парочку из Топсфилда по тюрьме. Что они здесь делают? – поразилась она. Этот вопрос ей еще припомнят. И он уж точно не ослабит показаний об оккультном шабаше, где Нёрс проводила службу, восседая, как утверждала племянница Пэрриса, на самом почетном месте, рядом с дьяволом.
Кое-кто ненавязчиво дал задний ход. Энн Патнэм – старшая была в числе инициаторов обвинений против Нёрс. Она спорила о Писании с призраком Ребекки в присутствии Деодата Лоусона. Муж вынес ее на руках с мартовского слушания Нёрс, где Энн вдруг словно одеревенела. В эту среду, однако, ее не замечали в окрестностях салемского суда. В деле Нёрс не фигурировало летающих яблок и упоминалось в лучшем случае всего одно проклятие: она ругала заблудшую свинью. Ее семья занимала определенное положение в обществе, и луч надежды пробивался сквозь тучи. После короткого совещания – подсудимая, видимо, оставалась в зале, не очень разбирая возню и крики у себя за спиной, – присяжные вернулись на свои места [28]. Стаутон спросил, каков их вердикт. Зал затаил дыхание. Старшина присяжных встал и объявил подсудимую невиновной. Радостные крики облегчения со стороны Нёрсов утонули в чудовищном реве обвинителей. С улицы им вторило эхо. Не все ожидали, что Нёрсы одержат верх, в особенности судьи, которые не скрывали своего раздражения. Один во всеуслышание заявил, что разочарован. Другой поклялся повторно засудить Ребекку, что легко мог сделать.
Стаутон повернулся к присяжным. Он не собирается навязывать им свое мнение. Но учли ли они реакцию Нёрс на появление Деливеранс Хоббс? При виде ее у узницы вырвалось что-то вроде «Она одна из нас». Хоббс сама призналась, что ведьма. Сказав это, не призналась ли Нёрс, интересовался Стаутон, что и она тоже ведьма? Возможно, это было саморазоблачение? (Судьи не стеснялись ставить под вопрос решения присяжных, хотя чаще они оспаривали – и изменяли – обвинительные вердикты. В оправдательных приговорах сомневались крайне редко.) Расстроенные сотворенным ими скандалом, присяжные попросили разрешения на повторное совещание. Невозможно представить себе ужас, сковавший семью Нёрс, и особенно потрясенную, слабослышащую подсудимую, которая стала инвалидом задолго до того, как попала в тюрьму два месяца назад.
За закрытыми дверями присяжные изо всех сил пытались разобраться в возгласе Ребекки Нёрс. Она имела в виду, что они с Хоббс сестры по несчастью, вместе томящиеся в заключении, или сестры-ведьмы? Двенадцать мужчин никак не могли договориться – суд ждал не просто решения, но единогласного решения. Старшина был озадачен. «Я не знал, как понимать ее слова», – объяснял он позже [29]. Сами по себе они не казались уликами. Присяжные снова расселись по местам, чтобы кое-что прояснить. Нёрс стояла у барьера. Старшина повторил спорную фразу. В соответствии с записями она сказала: «Что? Эти люди теперь свидетельствуют против меня? Мы же были все вместе» [30]. Что именно, спросил он, Нёрс имела в виду? Она стояла молча, словно в каком-то оцепенении, ни на что не реагируя. Жюри ждало объяснений, но их не получало, «вследствие чего, – делился позднее шестидесятилетний старшина, – эти слова стали для меня главным свидетельством против нее». Присяжные совещались в третий раз. Они огласили судье Стаутону обвинительный вердикт.
Фрэнсис Нёрс начал на них давить: как можно объяснить этот разворот на 180 градусов, когда двенадцать мужчин только что согласились, что для осуждения недостаточно улик? И Ребекка Нёрс довольно скоро объяснила свои слова, посоветовавшись с человеком, сведущим в законах. Она подала суду прошение: ее высказывание не подразумевало ничего, кроме того, что мать и дочь Хоббс были, как и она, арестантками. И это ее поразило. Как может один обвиняемый преступник законно свидетельствовать против другого? (На самом деле может, если они сообщники.) Она лишь имела в виду, что упомянутые женщины, с которыми она делила все тяготы этого позорного чудовищного заключения, стали ей подругами. Она представить себе не могла, что можно как-то иначе воспринять ее ремарку. Почему потом молчала? Так ведь она «плохо слышит, к тому же была в отчаянии» [31]. Не уловив, что ее слова неправильно поняли, она не имела возможности все разъяснить. Еще на допросе в марте у нее возникли проблемы с четким пониманием задаваемых ей вопросов, и вряд ли у нее одной (конечно, она не слышала магистратов, ухмылялись ее обвинители. В это время ей на ухо что-то шептал дьявол!). Она оставалась глуха не только к происходившему, но и к нюансам собственного положения. По мнению присяжных, Ребекка явно свидетельствовала против себя.
Фрэнсис Нёрс, не теряя времени, запросил у суда стенограмму заседания. Сьюэлл предоставил все, что мог. Кое-какие из показаний были только устными, как, видимо, в случае с Хоббс – у него не оказалось никаких записей [32]. Вооружившись заявлением своей жены и подписями жителей деревни, Нёрс подготовил новую апелляцию, обратившись к губернатору Фипсу с просьбой об отмене приговора. В это время преподобный Нойес организовал
