Зеленый шатер - Людмила Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Илья приезжал к сыну Илье изредка. С книжками и конструкторами. И каждый раз было все то же, но только хуже: полная молчаливая Людмила, иссохшая злая няня Клава и Илья, который тянулся кудрявой головой вверх, но телом был узенький, хлипкий, как растение, которое вырастает в большой тесноте. Печально повторял окончания чужих фраз. Магнитофон был любимой его игрушкой, он слушал стихи, и память его легко вбирала в себя строчки. Что он в них понимал, никому не известно. Но если его просили, он мог часами декламировать стихи, копируя манеру радиоисполнителя. Читать книги так и не научился. Зато считал в уме очень быстро. Охотно слушал музыку и любил передачи про животных. Живую кошку, которая жила в доме, боялся. Боялся и собак, которых видел на улице, когда гулял с няней.
Илья с Людой развелся. Вскоре после развода умерла няня, а спустя полгода, что соответствовало двум визитам Ильи к сыну, Люда попросила дать разрешение на вывоз ребенка в Израиль. Это было то самое время, когда все окружение Ильи было озабочено выездом за границу, но в устах Люды эта просьба его ошеломила.
— Люда, какой Израиль? При чем тут Израиль?
— Мама моя покойная, знаешь, была необыкновенно педантична, ни одной бумажки у нее не пропадало. Я уже после ее смерти нашла свидетельство о смерти моей бабушки по материнской линии, она в 1922 году умерла. Барбанель ее фамилия. Алта Пинхасовна Барбанель. Известный раввинский род. У мамы все бумаги сохранились — и свидетельство о рождении бабушки, и запись о перемене фамилии при браке. Бабушка стала Китаева после замужества. Ну и мамины все бумаги сохранились… Когда евреи слышат фамилию Барбанель, качают головами и языками цокают от радости. — Она говорила, как всегда, вялым голосом, без всякого выражения, и только лицо было милое, со всегдашней полуулыбкой. Славянское-преславянское лицо, круглоротое и круглобровое…
— Какой еще Барбанель? Откуда?
— Искаженная фамилия, вообще-то Абрабанель, я теперь узнала, сефардский очень известный род, там ученые всякие, талмудисты.
— Ни фига себе! В голову не укладывается! Ты — и Израиль! Бред какой-то! Что ты там делать будешь? — Илью просто заколотило от неожиданности.
— Да мне все равно, может, и не в Израиль. Приглашение я получила из Израиля, а куда попаду, не знаю. Может, в Америку…
— Ну, хорошо, хорошо… Только объясни мне, как это тебе в голову пришло, черт-те что! — никак не мог успокоиться Илья.
— Чего же тут не понять, Илья? Мне к пятидесяти, сердце плохое. Моя мама в сорок три от сердечного приступа умерла. Мне Илюшу оставить не на кого. А там лечебные учреждения хорошие, его возьмут, он не погибнет А здесь — что он без меня?
В комнату вошел Илюша маленький. Ростом он был несуразно велик и деформирован болезнью: руки с длиннющими кистями и тонкими вислыми пальцами, маленький подбородок и впалые глаза… бедный, бедный… Кроме аутизма, нашли и еще какой-то редкий синдром, но и аутизма вполне хватило бы…
— …без меня, без меня, без меня… — угрожающе произнес он.
Люда усадила его и сунула в руки яблоко.
— Хорошие клиники, человеческое обращение, уход, — у нас нет другого выхода, — очень спокойно говорила Люда.
— Нет другого выхода, — с нелепо-радостной интонацией повторил Илюша.
Илья в тот же вечер подписал приготовленную Людмилой бумагу: он не возражал.
Сына он видел еще несколько раз. Последний — когда провожал их в аэропорт.
Оля сунула Илье перед отъездом в аэропорт огромного плюшевого медведя:
— Отдай своему мальчику, пусть на память будет.
— Больно здоров мишка, — взвесил Илья игрушку на руке.
— Так и мальчишка, как я понимаю, здоровенный.
Илья никогда не дарил сыну мягких игрушек, да и вышел по возрасту парень из «плюшей». Илюша маленький засиял при виде медведя, содрал с него целлофановую обертку и прижался совсем уже взрослым лицом к мягкому брюху.
— Это Оля с Костей велели передать тебе медведика, — бормотал Илья, сам себе удивляясь: с чего это он назвал имена своих домашних, которых и не знал его неудачный сынок.
— Медведик, медведик, — радовался Илюша, а Илья-отец морщился от неловкости и боли.
Илья уже подъезжал к станции метро «Речной вокзал», когда Людмила попросила стюардессу пересадить их в первый ряд, где для длиннющих ног мальчика было побольше места, и Илюша устраивался, повторяя последние слова, услышанные им на родине:
— … хороший билет, хороший билет…
В Америке Людмила долго мучилась, прежде чем решилась сдать Илюшу в лечебницу. Может, и не сдала бы, но с годами он стал агрессивным, она не могла с ним справиться. Два года его продержали в лечебнице, а потом перевели в заведение, что-то вроде интерната, где он проходил специальные курсы, по окончании которых мог делать какую-то несложную работу.
Люда навещала его по воскресеньям. Привозила ему белый шоколад, который он очень любил, и большие бутылки с колой. Дорога в один конец занимала больше двух часов — от Брайтон-Бич, где ее поселили в доме для бедных, до отдаленной части Квинса. Шесть лет каждое воскресенье навещала она сына и каждый раз, возвращаясь домой, валилась на двуспальную кровать, выданную в благотворительной «Найане», закрывала глаза и благодарила Бога, что мальчик сыт, в тепле, обеспечен медицинской помощью. В одно из воскресений она не приехала, но он, кажется, этого и не заметил.
Программа по социализации шла очень хорошо, и еще через год он получил первую в жизни работу: два раза в неделю продавал газеты в киоске в одной остановке от заведения. За работу он получал десять долларов и шел в маленький магазинчик, где его знали, покупал себе гостинцы — плитку белого шоколада, бутылку кока-колы и лотерейный билет. Он показывал пальцем на плитку, и черный продавец говорил:
— Шоколад?
— Шоколад, шоколад, — отвечал Илья.
Потом указывал на лотерейный билет, и продавец протягивал ему запечатанную бумажку со словами:
— Вот тебе хороший билет…
— Хороший билет, — повторял он.
Жизнь его наладилась совершенно, у него были друзья, с которыми он проводил время перед телевизором. С тех пор как Люда перестала приезжать, русские слова как будто вовсе ушли из его странной памяти, которая держала много стихов, ставших с течением лет иностранными.
В последнюю неделю мая Илья отработал в киоске до полудня, получил свою десятку и купил плитку шоколада, колу и лотерейный билет. Билет оказался более чем хороший — он принес главный выигрыш, 4 миллиона 200 тысяч долларов.
Интернат, в котором он жил, был рассчитан на бедных. Миллионеров в нем не держали.
Миллионер же плохо представлял себе сложную задачу, которая перед ним возникла. По закону Илья считался недееспособным. Мать его умерла. Пытались разыскать отца, Илью Брянского. После долгой переписки и многочисленных запросов установили, что отец проживает в Мюнхене. Когда нашли его следы, оказалось, что он недавно умер. Адвокаты разыскали сводного брата Константина.
Костю вызвали, и он полетел в Нью-Йорк. Он смутно помнил, что у Ильи был сын от первого брака. Врачи предупредили его о болезни новоявленного брата. При виде его Костя ужаснулся, но виду не подал. Он похлопал тощего гиганта по плечу и сказал по-русски:
— Привет, брат.
Тот расцвел улыбкой:
— Привет, брат!
Костя вытащил из бумажника фотографию Ильи:
— Вот Илья.
Илья взял в руки фотографию и озарился:
— Илья.
— Я — Костя.
Илья немного посоображал и произнес с напряжением:
— Медведик.
Но Костя ничего не знал о последнем Олином подарке.
Илья еще несколько раз повторил «медведика», а потом стал читать стихотворение…
Когда за городом, задумчив, я брожуи на публичное кладбище захожу,решетки, столбики, нарядные гробницы…
Дочитал до конца.
— Еще, — попросил Костя.
И Илья, сморщив лоб, изловил в своей больной, но необъятной памяти, следующее.
Он читал долго — все любимые стихи покойного Ильи, с той самой интонацией и похожим голосом.
Костя смотрел на этого больного немолодого уже мальчика, вспоминал отчима — остроумного, живого, талантливого, — одновременно прикидывал, что надо будет сейчас найти аналогичное заведение, не социальное, а коммерческое, для богатых, оформить опекунство, разобраться со счетами, заново наладить эту диковинную жизнь.
Потом Костя повел свежеобретенного брата в кафе. Тот показал пальцем на большой ягодный торт.
— Тебе кусок или целый? — спросил Костя.
— Целый, — ответил Илья, застенчиво опустив глаза.
Костя немного подумал, и спросил еще раз:
— Тебе целый торт или одну порцию?
Илья еще более застенчиво устремился взором на свои кроссовки немыслимо огромного размера и промолчал.