Красная площадь - Пьер Куртад

— Верно… Пошли.

Вскоре они вышли на Елисейские поля. Здесь сплошным потоком двигались тысячи машин, в обычные дни стоявших на приколе из-за нехватки бензина, и улица приняла свой прежний облик.

— До войны я ни разу не был в этом районе, — заметил Симон. — Впрочем, для меня тогда Париж ограничивался левым берегом, иногда я еще бывал в районе Центрального рынка.

— Ты там бывал? Ходил туда ужинать?

Симон горько рассмеялся.

— Да нет же! Просто мы с Камиллой искали приюта в захудалых отелях. Мы были беспомощны, как дети. До сих пор помню шум рынка, грохот грузовиков и… разговоры в соседнем номере. Там был отель «Три волхва». В то время я еще верил в любовь до гроба. Был безумно романтичен. До глупости.

— А разве это плохо? — настороженно спросила Жюстина.

— Что ж тут хорошего? Просто ребячество. Не было ничего похожего на правду. Лубочные картинки. Любовь я представлял себе, как большую дорогу, которой нет конца. А Революция рисовалась мне в громовых раскатах и озарении молний. Мы жили мечтой. Не только я, но и все прочие. На все взирали с палубы броненосца «Потемкин». Понимаешь, для нас существовали только Вечная Любовь и Шествие на Красной площади. Что-то в этом роде. Аллегория, персонажами которой мы себя вообразили… Потом началась война… Не стоит говорить о ней. Я впервые увидел смерть, она оставила во мне неизгладимый след, о ней постоянно вспоминаешь, потому что человек погиб рядом, на твоих глазах. Его раздавил грузовик. Обыкновенная дорожная катастрофа! Можно, конечно, говорить себе, что и Фабриций дель Донго в битве под Ватерлоо успел испытать не намного больше, но это не утешение.

— Не люблю, когда ты смеешься над собой. Это несправедливо.

— Я не смеюсь… Но иногда мне начинает казаться, что жизнь, как песок, просочилась у меня между пальцами. Теперь остается ждать начала очередного учебного года и груды тетрадей. Вот и все. Топчусь на месте.

Жюстина не отвечает. Симон машинально вглядывается в поток автомобилей, которые гудят на разные голоса, он ищет среди них «мерседес».

— Не люблю этот район. Почему ты молчишь? Тебе надоело? Думаешь, что я рисуюсь?

— Пожалуй, немного.

— Ты рассуждаешь, как Казо. Тоже считаешь, что я обыватель?

Она пожимает плечами.

— Какое мне дело до определений Казо! Я хочу, чтобы ты попытался быть хоть немного счастливее.

— Ты-то сама счастлива?

— Твое счастье сделало бы и меня в какой-то мере счастливой. Мы уцелели, мы вместе — это не так уж мало. А ведь мы могли оказаться в положении испанцев или греков…

— Может быть, еще окажемся.

— Ладно. Там видно будет.

Она заставляет его остановиться и посмотреть ей в глаза. Они затерялись в толпе, в шуме многоголосой речи, их охватывает теплое дыхание улицы. Небо пламенеет от бесчисленных огней, которыми на этот вечер снова расцветился город, совсем как до войны. Глаза у Жюстины такие же лучистые, на лице те же тени, что и при первой их встрече в лионском поезде, когда он сказал ей: «Вы прекрасны». Симон снова произносит эти слова и добавляет:

— В тот вечер я вел себя как ловелас. И разговаривал почему-то совсем в стиле Бюзара.

— А сейчас?

Он молчит.

— А сейчас, — продолжает Жюстина, — ты будешь счастлив. Хватит горевать о том, чего не имеешь, и все время где-то витать.

— Вы прекрасны.

Она смеется, целует его.

— Вы черная кошечка.

— С белым пятнышком на шее.

Они направляются к площади Тэрн, где живет Жюстина. Она сейчас одна. Девочка уехала на каникулы. Меблированная квартира обставлена на редкость безвкусно. Но Симону это нравится, потому что напоминает комнату, где они впервые принадлежали друг другу, где простыни пахли лавандой и над изголовьем кровати висело позолоченное распятие. Там, на филейном покрывале с вытканными цветочками и птичками он в первый раз обнял ее. Он любит вновь переживать то, что испытано, но доволен, что не пошел смотреть фейерверк. На мгновение его охватила тоскливая тревога, когда взлетевшая в небо ракета залила комнату белесым светом. Они выпили немного вина. Все мысли улетучились. Их любовь была безоблачно радостной и веселой. Проснувшись, они сразу вскочили. Посмотрели на часы: уже четыре утра. Симоном овладело беспокойство, он почувствовал угрызения совести. Жюстина в ночной рубашке проводила его до входной двери и сказала:

— Помни. Надо быть счастливым.

— Не буду больше называть тебя Жюстиной, — неожиданно заявил он, — хватит. У тебя есть имя. Отныне ты для меня Лоранс.

— Как хочешь, это неважно, — ответила она.

— Нет, для меня важно. Жюстина — это то, что ушло в прошлое в моей жизни.

— Пожалуйста, если тебе так хочется.

В такси он вытер губы. Они припухли. От него пахло духами Лоранс. Заворачивая на свою улицу, он увидел отъезжавшую машину. В предрассветной тишине мотор ее гудел, как самолет. Шофер, давая Симону сдачу, заметил:

— Недурная штучка!

— Какая это машина?

— «Мерседес».

— A-а! Вот как! — сказал он.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1954

В ПАМЯТЬ О БУДУЩЕМ

„Я держу Лоранс под руку. Мы идем не спеша между рядами серых домов. Она в зимнем пальто, но и через материю я чувствую каждое движение ее тела, ощущаю ее тепло. Вдыхаю запах ее духов — никак не могу запомнить их название, хоть и не раз дарил ей флакон в годовщину нашей первой встречи, после которой прошло почти десять лет. Я искоса поглядываю на нее. Мне нравится, что она остригла свои золотистые волосы.