Жена-девочка - Томас Рид

Он был один, разделив свое одиночество лишь с сигарой — одного из лучших сортов, от vuelta-de-abajo[70].

Некоторая тень на его лице говорила о том, что он был чем-то огорчен.

Но это была лишь легкая тень, которая не говорила о серьезной неприятности. Это было не более чем сожаление о том, что Лайошу Кошуту удалось спастись от сети, которая была специально для него расставлена, согласно собственной идее его светлости.

Его светлость, вместе с другими служащими короне заговорщиками, ожидал многого от бунта в Милане. Используя изощренные и хитрые приемы, они организовали это восстание-обман, в надежде, что удастся схватить и бросить в тюрьмы великих лидеров национальных движений.

Но проект провалился благодаря излишней перестраховке с их стороны. Проект был словно ребенок, у которого благодаря хорошему уходу слишком быстро выросли зубы, и прежде чем он достиг зрелости, его «родители» вынуждены были отказаться от него.

Венгерские полки были слишком быстро разоружены, и тем самым арест видных руководителей революций был поставлен под угрозу. Были расстрелы и казни на виселицах — массовые убийства участников восстания. Но жертвами стали отнюдь не крупные фигуры революционеров, настоящие лидеры спаслись.

«Неуловимый» Мадзини сумел удивительным, почти мистическим образом спастись, так же как и рыцарь Тюрр. Благодаря неким электрическим сигналам, против которых бессильны даже короли, Кошут был спасен от тюрьмы. Таковы были мысли огорченного патрона Свинтона, пытающегося понять, почему его дьявольский план провалился.

Его антипатия к венгерскому лидеру была двоякой. Он ненавидел его как политического соперника, того, чья доктрина была опасна для королей — «помазанников Божиих». Но он таил в себе и другую ненависть против Кошута, ненависть, которая имела личную природу. За оскорбление и шпионаж Кошут потребовал у его светлости извинений. Это требование было передано в персональном послании, которое составил человек, слишком влиятельный, чтобы оставить послание без внимания. Пришлось извиниться.

Немногие знали об этом инциденте между экс-диктатором Венгрии и высокопоставленной особой. Но об этом знает и помнит автор романа, а также сам Его светлость, который с горечью вспоминал об этом вплоть до своей смерти. Нынешним утром ему было обиднее, чем когда-либо, поскольку он потерпел неудачу в своем плане мести, и Кошут был все еще жив.

Были обычные статьи, выданные газетами, со стандартными обвинениями в адрес прославленного изгнанника. Он был представлен как преступник, который не осмелился показаться на арене восстания, но поддержал его из своего безопасного убежища в Англии. Его называли «революционером-убийцей».

На какое-то время этот ярлык прилепился к нему, но ненадолго. В очередной раз на его защиту встал Майнард со своим острым пером. Он знал правду и не стал молчать.

И он действительно сказал правду, в ответ на язвительное замечание анонимного клеветника, назвав последнего «убийцей за столом».

В итоге репутация Кошута не только не пострадала, но и в глазах настоящих джентльменов стала более чистой, чем когда-либо.

Это было тем самым огорчением, которое разогревало ненависть его светлости, когда он курил свой «императорский» табак. Влияние никотина постепенно успокоило лорда, и тень ушла с его лица.

Тем более что у него все же был повод чувствовать себя триумфатором — не в войне или дипломатии, но зато в той области, где правит Купидон. Он думал о многих мимолетных победах, которых он достиг, а когда вспоминал о том, что теперь стар и беспомощен, утешал себя мыслями об известности, деньгах и власти.

Но более всего его мысль останавливалась на самой последней и самой свежей интрижке, романе с женой его протеже, Свинтона. Он имел все основания считать это успехом, и, приписывая победу своему личному обаянию — в которое странным образом верил, — он продолжал курить свою сигару в состоянии блаженства и удовлетворенности.

Это его состояние было грубо нарушено вторжением лакея, бесшумно проскользнувшего в комнату и передавшего в руку его светлости визитную карточку, на которой было написано «Свинтон».

— Где он? — последовал вопрос слуге.

— В приемной, Ваша светлость.

— Вы не должны были впускать его туда, пока не убедились, что я расположен принять его.

— Прошу прощения, Ваша светлость. Он вошел туда сразу и не спросясь, — сказал, что ему нужно срочно переговорить с Вашей светлостью.

— Тогда пригласите его сюда!

Лакей поклонился и вышел.

— Что нужно этому Свинтону именно теперь? У меня сегодня нет с ним никаких дел, и я хотел бы по случаю избавиться от него. Вошел сразу и не спросясь! И желал срочно переговорить непременно со мной! Впрочем, какое мне дело!

Однако Его светлость не был ко всему этому равнодушен. Совсем наоборот, внезапная бледность проступила на его щеках, а губы побелели, как у человека, находящегося под влиянием дурного предчувствия.

— Интересно, подозревает ли этот малый о чем-либо…

Эта мысль его светлости была прервана появлением «малого» собственной персоной.

Глава LXXVI. Скромное требование

Появление в комнате протеже отнюдь не принесло успокоения шестидесятилетнему донжуану. Наоборот, щеки и губы его еще более побледнели. Что-то в глазах экс-гвардейца выдавало, что этот человек затаил обиду.

Более того, чувствовалась его решимость требовать компенсации за оскорбление. При этом Его светлость не мог ошибаться: все эти чувства были направлены против него самого. Смелое, внушающее страх состояние посетителя, столь отличное от того, каким оно было до настоящего времени, показывало, что, какими бы ни были его претензии, он намерен идти до конца.

— Что с вами, дорогой мой Свинтон? — спросил его испуганный патрон тоном притворного примирения. — Я могу быть вам чем-то полезен сегодня? У вас есть ко мне дело?

— Да, у меня есть дело, и довольно неприятное.

В таком ответе Его светлость не мог не заметить довольно неучтивое опускание его титула.

— В самом деле! — воскликнул он, стараясь не замечать этого. — Неприятное дело? К кому?

— Лично к вам, мой лорд.

— Ах! Вы меня удивляете — я не понимаю вас, мистер Свинтон.

— Ваша светлость поймет, когда я упомяну один случай, который произошел в прошлую пятницу днем. Это было на улице в южной части Лейцестер Сквайр.

Этого было вполне достаточно для его светлости, и он едва не упал со стула. Хотя даже если бы он и остался сидеть неподвижно, весь вид его при упоминании этого названия говорил о том, что ему очень хорошо известно об этом «одном случае»!

— Сэр — мистер Свинтон! Я не понимаю вас!

— Вы отлично меня понимаете! — ответил Свинтон, снова неучтиво опуская титул патрона. — Вы должны знать об этом, — продолжал он, — так как вы были на той самой улице именно в указанное время.

— Я там не был.

— Бесполезно отрицать это. Я был там, и я лично видел вас. И хотя Ваша светлость скрывала свое лицо, нет никакой проблемы — ни для меня, ни для джентльмена, который оказался рядом со мной и который знает Вашу светлость так же как и меня, — поклясться, что он видел именно вас.

Хотя теперь и был, наконец, упомянут титул, но с большой долей сарказма.

— И вы утверждаете, что я был на этой улице в это время? — спросил обвиняемый с вызовом.

— Да, но дело не только в этом. Ваша светлость может свободно находиться на любой улице, как и любой другой человек. Но когда Ваша светлость, как было замечено, выходит из некоторого дома, имеющего определенную репутацию, в сопровождении леди, которую я имею честь достаточно хорошо знать, — то у меня уже есть серьезное основание удивляться. Так же как и у моего друга, который был рядом со мной.

— Разве я не могу помочь леди после того, как вышел из здания? Это просто случайное совпадение.

— Но совсем не случаен ее вход вместе с вами — тем более, что Ваша светлость оказал ей любезность и помог выйти из кэба, после того, как вы проехали с ней вместе по улице! Так что, мой лорд, нет смысла отрицать все это. Отговорки вам не помогут. Я был свидетелем собственного позора, были и другие свидетели. Я требую компенсации.

Если бы все троны Европы развалились перед его глазами, то этот прожженный конспиратор не был бы так неприятно ошеломлен. Как и Людовик XIV, он полагал, что после него хоть потоп, но потоп угрожал теперь именно ему — серьезное, убийственное наводнение, которое могло поглотить не только большую часть его состояния, но большую часть его славы!

Он был испуган тем более потому, что перед этим двое уже пострадали от подобного удара. Он знал, что виновен и что это может быть доказано, понимал, насколько жалкой будет попытка оправдаться. И теперь у него не было другого выхода, кроме как подчиниться требованиям Свинтона. Он надеялся, что эти требования не будут слишком тяжелы, и их можно будет выполнить без особых проблем.