Бледнее бледного - Андрей Петерсон

«Мальчик? – Поинтересовалась Хода.

– Не знаю, – пожала плечами Осси. – Не смотрела. Да какая разница – мальчик, девочка… Там кровь. Все в крови. Одеяло, подушки… На полу… В другой комнате тоже… Кровь. Всюду кровь… – Голос ее срывался на крик, а губы дрожали. – Это… Это что же? Это я?

Хода шумно засопела, как делала всегда, когда вопрос ей не нравился, и отвечать на него ей не хотелось. Иногда и не отвечала. Но не на этот раз.

«Ну, как бы это помягче сказать… Ты. Но, в то же время, – не ты»…

Дорога к мельнице была недолгой. Два поворота, подъем и вот они уже стояли на лысой и плоской как стол вершине скалы, а перед ними за невысокой оградой из длинных и толстых жердей раскинулось мельничье хозяйство. Богатое и обширное.

На широком чисто выметенном дворе помимо самой мельницы с лениво ползущим и раза в три превышающим приземистую постройку колесом, и добротного, сложенного из аккуратных – одно к одному – бревен, дома, расположилось еще с полдюжины больших и малых строений, служивших местным обитателям и хлевом, и амбаром, и бог его знает, чем еще. В общем, спрятаться тут было – раз плюнуть, а значит, что выбор Осси сделала верный и пришла, соответственно, тоже куда надо.

Впрочем, нарадоваться на себя Осси не успела. И восхититься своей проницательностью и смекалкой тоже, потому как судьба, решив видимо, что подопечная ее передохнула уже достаточно, а расслабилась – так и вообще сверх всякой меры, спокойный и размеренный ритм жизни сломала просто на раз, и события дальше развивались быстро, непредсказуемо и совершенно неуправляемо.

Причем, началось все довольно невинно и вообще – безобидно. Если только можно назвать невинной и безобидной лохматую оскаленную морду здоровенного пса, показавшуюся из будки в которой, не особо стесняя друг друга, вполне могли бы разместиться пара-тройка гвардейцев его величества.

Тактические установки этой зверюги были просты и незатейливы как сахарная кость, которую, правда, еще предстояло заработать, а потому мгновенно оценив оперативную обстановку и классифицировав ее как подлое и вероломное вторжение, пес прямо с места – из той самой будки – рванул в наступление. И ладно бы наступал он тихо, в том смысле, что – беззвучно. Так нет же – чудовищных размеров волкодав летел прямо на Осси, оглашая всю округу громоподобным лаем, поднявшим птиц с окрестных деревьев и здорово разозлившим Мея. А может, он просто собак не любил… По старой, как говорится, памяти.

Как бы то ни было, но непримиримые уже по одному своему рождению враги столкнулись в центре двора, причем схватка их была недолгой – скоротечной, как лучший миг бренной жизни, вспомнившийся перед смертью. И ею же она и закончилась. Неравные изначально были силы, но глупая кудлатая псина этого не знала, и понять вовремя не смогла. А когда поняла, то было для нее уже слишком поздно…

Мей стоял над поверженным противником в своей излюбленной позе – то есть, прямо над ним, слегка склонив голову на бок, и скалился уже просто так – не по злобе, а от удовольствия и предвкушения. Примеривался, в общем, к новой голове. А из прокушенного горла волкодава прямо в песок, обильно питая сухую землю и превращая ее в бурую жижу, стекала яркая алая кровь.

Легкий проказный ветерок, сорвавшийся с гор, подхватил терпкий запах истекающей жизни и мягкой своей ладошкой мазнул прямо по лицу стоящей поодаль девушки. Этого нежного почти незаметного движения было достаточно, чтобы сорвать в мозгу молодой вампирши все с таким трудом воздвигнутые пределы и границы и одним легким взмахом невидимого крыла превратить ее в зверя много более опасного, чем те два, которые только что делили жизнь и смерть посреди пустого двора. Интесса леди Осси Кай перестала существовать, уступив свое тело, душу и разум молодой и безумно – до самого запредельного отчаяния – голодной вампирше. И началось… И закрутилось… Полыхнуло внутри опаляющей разум радугой, замешанной на крови, и понеслось…

Картинки воспоминаний нахлынули, накрыли и закружились, словно в бешено вращающемся калейдоскопе все помнящем и ничего не забывшем. Даже то, что забыть бы хотелось…

Вот Осси шутя и играючи, перемахивает через невысокую изгородь и мчится к разваленному на песке псу. Еще в прыжке отталкивает ничего не понимающего Мея – да так, что он бедолага отлетает на несколько шагов в сторону, а сама она уже, прильнув к разодранному горлу, жадно глотает горячую, полную жизни кровь. Пьет ее, не отрываясь, что называется – залпом, давясь и захлебываясь, но все никак не может утолить горящий в ней огонь голода, а лишь пьянеет, как иной бродяга после чашки дешевой браги, срываясь в липкие объятья безумия, затмившего собой все и заслонившего целый мир.

Вот широко распахивается дверь, и на пороге дома появляется невысокий рыжеватый мужичок с топором. На хозяина он никак не тянет – слишком молод, тщедушен и глуп, так что, скорее всего, – сынок-переросток или ублажающий мельничью дочку зятек.

Разбуженный лаем и шумом, еще мутный со сна он стоит в одних серых подштанниках, перехватив топор за обух, и смотрит, смотрит на Осси, всю грязную и перепачканную в крови, медленно поднимающуюся над трупом собаки. Она поворачивается к нему, стряхивая тянущуюся с уголка губ тягучую, липкую струйку крови, и делает шаг в его сторону, а он хлопает своими пустыми глазами, и, все одно, ничего не понимает.

– Нитка, Нитка, – зовет он, но, так и не сообразив, что Нитка его уже находится там, куда не докричаться и не дозваться, сам падает с порванным горлом, так и не успев перехватить бесполезный тяжелый топор.

Длинными острыми, почти, что вурлочьими когтями Осси вспарывает слабую и беззащитную плоть, добираясь до сердца, а затем, прокусив его, пьет прямо из источника. Вот оно – истинное наслаждение!

Человечья кровь бурлит и пенится как самое дорогое вино, которое хочется пить еще и еще и снова, и за этим самым «снова» она бросается в дом, отшвырнув в сторону почти до самого донышка опустошенный сосуд в серых подштанниках и с все еще зажатым в руке топором.

Дом встречает ее тишиной. Предутренней и мирной. Но она лжива, обманчива и не может скрыть то, что Осси чует всем своим нутром и чем-то… чем-то новым, что ведет ее, тащит за собой, безошибочно отыскивая дорогу в темноте незнакомого дома.

Старик – вот он хозяин! – он уже много пожил и кровь его стара и крепка, как забродившая ляра[33], которую упустил нерадивый хозяин. Не очень-то вкусно и, наверное, не очень полезно, но после стольких дней воздержания и с голодухи – сойдет и это…

Еще комната, и еще юнец – то ли сын, то ли внук – поди тут это мельничье отродье разбери, – но как бы то ни было, а кровь его сильна, вкусна и пахнет солнцем. А главное – Осси почти насытилась и теперь ей нужен только десерт. Легкий, как пенное облако в утренней чашке, горячий, как ворованный поцелуй и терпкий, как дамское вино, что пьют из высоких широко распахнутых кверху рюмок. И что самое приятное, она чувствует – десерт этот где-то здесь. Совсем рядом.