Maxximum Exxtremum - Алексей Шепелев

Моим ноу-хау явилось то, что я убедил её, что анальным надо не заканчивать, как это обычно бывает (и она всё надеялась, что «до этого» не дойдёт), а с него начинать. Я, в лучших традициях безмозглых америкашек, вынужден был остановить безумное поцелуйное начало и всё словесно ей объяснить. «Так вот, дочечка, из-за того, что мы встречаемся редко — раз в две недели (это уже, конечно, в Эпоху 3D), у меня собирается прямо-таки очень много спермы, и не успею я в тебя войти, как сама знаешь что… Во-первых, потому что очень легко, во-вторых, там очень горячо… А если часть энергии я переведу на игру проникновения, тебе и самой будет приятней… Тебе и самой будет лучше, если я сразу и быстро покончу там, а потом, уже разрядившись, начну очень долго и тщательно заделывать твои любимые обывательские палочки…» Короче, убедил. Можно сказать, победил. Как приятно, когда на пике нашего ставшего уже традиционным (сам поражаюсь!) поцелуйного безумия она сама вдруг поворачивалась на бок, выставляя попу… Однако я, несмотря на действительную эффективность данного метода, конечно, и здесь немного схитрил — потому что в пылу страсти никто уже не считает, что, куда и сколько (а я ведь не премину!), а начиная каждый акт с анала (хорошо что не просвещена, что гигиена считает сие неприемлемым!), вкладывая в него всё своё первоначальное желание, всё эмоциональное ожидание, она научилась чувствовать его — и я по-настоящему приучил её к нему — вива аналис!

Главное — я показал, что такое пламя, доказал его существование. В священном пламени страсти сгорели, скрючились все затрапезные женские штучки, мешающие мужчине делать своё дело — не успеешь распалиться, тебя прерывают и заставляют напяливать гондон или у неё там — там, куда ты должен совать свой бесценный фаллос — растворяется, мерзко воняет и пенится какой-то «нафталиновый шарик», а не успеешь оросить ее живот (вообще-то кончать куда как приятнее внутрь — это тоже дискриминация муж. пола), как она срывается в душ подмываться и ещё тебя заставляет! И всегда спешит и чем-то недовольна. Я сделал так, что мне совсем наплевать на тебя — я буду к тебе приставать, буду кантовать, загинать, бить, кусать — но ты почувствуешь, что аз есмь, что ничего нет — меня и, главное, тебя нет — есть только миг забытья, за-бытия…

Окончание 27.

На следующий день к вечеру не выдержал, отправился в «Ст. Т.» — в надежде встретить её. Уточнял у официанта (тоже известная публика — у челяди развивается служебный навык продать за полтинник всё и вся, даже ничего!), что она делала, когда и как она ушла.

— Ну, Эльвира была вообще. Она вскакивала из-за стола, что-то кричала, подбегала к музыкантам, мешала им… вроде как требовала какой-то марш… Пришлось её оттаскивать, успокаивать…

28.

Пришло время я решился на совсем для меня нехарактерное. Впрочем, мне посоветовали — не барандель, конечно, а другой мой supervisor — на кафедре уже привыкли, что я не очень жизнерадостен, а тут уж вообще… Лена Часовских, сидящая на компе и терпеливо отправляющая мои бесконечные е-мейлы, чуткая душа, заметила это ещё утром: «Кто тебя обидел, отец? — она сама додумалась до такого обращения ко мне, хотя её-то я как раз не величал доченькой (честно говоря, я это делаю на том простом основании, что все мои знакомые девушки младше меня). — Скажи, и я убью его» — «Её, дочь моя, её». Я должен был выступить с докладом по своей работе, но пока, слушая других, дожидался своей очереди, так разволновался, что мне казалось, что стоит мне произнести лишь одно слово, как я разрыдаюсь — спасло чудо — очередь так и не дошла… Зато я узнал, где находится университетская поликлиника…

Моложавая женщина терапевт — на что жалуетесь, отче? У меня, говорю, температура 37 и 2 тире 37 и 8 ежедневно — уже два месяца. Хорошо, кивает она и записывает мои слова в свежезаведённую карточку. Ещё довольно часто болит сердце — щемит или как-то так… даже всё левое плечо ломит иногда. Ещё стало болеть в правом подреберье (это уж точно гепатит С — хотя иногда и в левом…), и вообще каждое утро (ну, то есть полдень) я еле встаю — всё ломит, как у нарика. И самое главное — я не могу — очень сильно принимаю всё к сердцу — страдаю, ревную, раздражаюсь до бешенства, мне постоянно страшно — страшно быть одному, страшно умереть… (слежу за её размашистым росчерком — стр… рев… раз… стр… — неужели так и пишет?! — едва сдерживаюсь от смеха).

Её явно это не впечатлило. И ещё, добавляю я, у меня искривлённая спина и я постоянно отхаркиваю что-то из глотки, особенно по утрам и когда холодно — это уж года четыре. А какого цвета вы отхаркиваете? Ну, вроде прозрачного. Так, хорошо. Всё?

— И ещё я довольно часто употребляю внутрь так называемый спиртуоз.

— Я тоже. И насколько часто?

— Практически каждый день — так получается…

— И много ли вы принимаете?

— Ну в принципе принимаю помалу — редко больше бутылки, но у меня же темпера…

— Так, ладно. К невропатологу, кардиограмму, а завтра анализы.

От себя я ещё прошёлся по другим кабинетам — все мне кивали и записывали корявым почерком то же самое (я почему-то ожидал чего-то большего). Узнав, что я аспирант и в некотором роде писатель, поднимают на меня глаза в очках, смотрят пристально и странно (как будто я сказал: «Я, дорогие, с планеты Скин-джа-джа. Меня воспитали жуки-хрущаки»!), качают головою и говорят: «Понятно». Бабушке-вирусологу я с порога объявил, что спал с девушкой, у которой гепатит С и настоятельно потребовал направления на этот анализ.

На другой день я как дурак спозаранку и натощак с двумя майонезными баночками в пакете (моча и «то, что отхаркиваем») мёрз на остановке, лез в переполненный троллейбус, подпирал стенки в провонявших лекарствами и бабками коридорах…

Дня через четыре приехал наконец узнать вердикт — мужайся, Алёша! — с утра даже кружечку хряснул. Кардиограмма вроде как хорошая, только несколько странная (может у вас сердце такое); гепатита С у вас вроде как нет («А может на В сделать?» — «Не стоит — билирубин у вас нормальный, и у нас, сами понимаете, не очень хорошие реактивы»); то-что-вы-отхаркиваете — прозрачное, это хорошо; температура у вас, конечно, держится, но может она у вас сама по себе повышенная — скорее всего; невропатолог пишет «абсолютно здоров» — вам просто не надо волноваться, переутомляться. В общем, всё.

— Что всё?

— Идите.

— Да у меня опять сердце клинит и бок колет — прямо сейчас!

— Ах да — возьмите рецепт: глицин, витамины, гематоген.

Гематоген! — в рот накомпотить! в попку откомбатить!

«Вчера ебал конюха. Не понравилось» — Анжелика Москвина (о ней см. далее) утверждает, что её какой-то прапрадед был знаком с Л. Н. Толстым, и у него даже были (пока не продали) от него всякие сувениры, в том числе отрывочек из дневника, где матёрый шизо-ВРП записал это самое!

Как гора с плеч — гепатиту — нет!

Звоню Эльвире с рынка: «Хочешь гематоген?» Хочет, дрянь. Приглашает меня в гости — как ни в чём не бывало.

Еду к ней, простив-позабыв всё. По пути мне пришло озарение соответствующей тематики. Едва войдя, схватил какую-то бумажечку и записал — она вырвала-таки её из рук моих и, конечно, оценила: «Рановато тебя выпустили». Вот и я о чём. А она, конечно, не преминула поднять насмех мою «задолбавшую уже всех болезнь», между делом сообщила, что Толя сообщил ей, что недавно ездил сдавать анализы в специализированный центр в Москве (за 300 баксов там хорошие реактивы), и у него выявлен гепатит В (какая разница — В, С!..), и предложила «немножечко» выпить. Я чувствовал себя действительно не очень (сердце, бок, плюс 37 и 6), но так как медицина бессильна, остаётся только самолечение.

Вот и я о чём:

врачеватель исцели менявыключатель(а также аптечка, огнетушитель и молоток)находится у тебяконечно метрдотель может не пустить к тебе меня.

30.

И вот они меня провожают — тревожно поджидают на перроне, в темноте и холоде, а я бегу к ним, мёртвой хваткой вцепившись в ледяную бутылку, на ходу закуривая. Смотрим друг на друга, глотаем пиво, курим последние мои, дышим… Чувствуешь себя всегда как сорвавшийся с дерева лист — пришла пора, и он не может не лететь и не кружиться — и вот он летит, листок этот, или кленовый самолётик — чтобы упасть где-то далеко и дать побег новой жизни… Ну вот всё, ну вот ещё миг и всё — я схватил Зельцера и впился в её крашенный правильной помадой рот. Поцелуй был крепким и выразительным — Алёша наверняка удивился, подумал я, а потом подумал, что они будут делать дальше: самое время выпить…

Не могу спать в поездах, причём по причине не внешней, а внутренней: предвкушаю и тревожусь: что ждёт меня там, на большой далёкой и мёрзлой земле, покрытой асфальтом, златом и наледью. К тому же, верхняя полка с её третьей полкой-доской над тобой — весьма похоже на гроб…