Беззвездный Венец - Джим Чайковски

Грейлин вышел на опушку, оставаясь в тени, держась против ветра.

Лось поднял голову. В его движениях не было паники, и тем не менее, насторожив уши, он всмотрелся в темнеющий лес. Раздувая бархатистые ноздри, зверь принюхался. Он учуял опасность, но по-прежнему оставался на открытом месте, лишь переступив передним копытом. Лось тряхнул рогами, бросая вызов тому, что скрывалось в густых зарослях, готовый к последней схватке, слишком гордый, чтобы бежать. Он не выказывал страха – лишь усталую обреченность.

Грейлин понимал эти чувства и был готов отнестись к ним с должным уважением.

Он засунул оперение в рот, смачивая его слюной, после чего опустился на колено, положил стрелу на тетиву и оттянул ее так, чтобы кончики пальцев коснулись уголка губ. Чуть отведя лук в сторону, так, чтобы стрела была нацелена в завитки шерсти за передней ногой лося, Грейлин отпустил натянутую тетиву.

Стрела устремилась к цели. Проводив ее опытным взглядом, Грейлин буквально прочувствовал, как железный наконечник проткнул шерсть и шкуру, ощутил, как он прошел мимо ребер и вонзился в гордое усталое сердце. Лось вздрогнул, сделал один шаг и величественно рухнул в траву у ручья.

Поднявшись на ноги, Грейлин вышел из леса и направился к поверженному животному, мысленно благодаря Матерь Снизу – за милость, ниспосланную ему самому, и за долгую жизнь, которая была дарована старому самцу.

Достав из охотничьей сумки ножи и свернутые мешки из необработанной кожи, Грейлин принялся разделывать тушу лося. Поскольку было достаточно прохладно, он оставил кожу на мясе. Но ему предстоял долгий путь домой, поэтому, чтобы облегчить ношу, он вырезал и выбросил кости. Работая, Грейлин сложил на берегу ручья кучу еще теплых внутренностей, чтобы накормить лес.

К несчастью, этот лес не обладал терпением, зато голода в нем было с избытком.

Единственным предостережением явилось грозное рычание.

Грейлин застыл, сжимая в руке охотничий нож.

За ручьем от кромки леса отделилась здоровенная тень. Огромный медведь-толстун направился прямиком к Грейлину. Это была самая настоящая груда косматой шерсти и упругих мышц. Голову с прочным, как камень, лбом венчали маленькие круглые ушки. Могучие челюсти раскрывались в такт с угрожающим рычанием, обнажая клыки длиной с предплечье Грейлина. Вспомнив глубокие отметины когтей на черной сосне, охотник предположил, что перед ним виновница этого, матерая самка. Чуть в стороне он разглядел в лесной чаще сверкающие глаза, несомненно, принадлежащие медвежонку, родившемуся этим летом.

Медведица приняла позу, готовая наброситься на противника.

Нет ничего опаснее медведицы с голодным медвежонком. А в этих лесах у огромных чудовищ врагов не было.

Однако Грейлин пришел сюда не один.

И его спутники находились недалеко.

Из теней по обе стороны от медведицы появились братья Грейлина. Похожие на волков, они были на длину ладони выше. Даже негромкое рычание не выдавало их приближение. Не обнажая клыков, они двигались, низко пригнувшись, издавая отрывистые резкие звуки.

Вздрогнув, медведица застыла и принялась крутить головой, смотря на приближающихся врагов. Как и все, кто жил в этих краях, она узнала опасность.

Варгры были сущим бичом твердынниковых лесов. Различить в тумане и сумерках их полосатую шкуру в зарослях было почти невозможно. Кое-кто считал варгров бесплотными дýхами, тенями с зубами. Варгры редко появлялись восточнее своих окутанных пеленой туманов лесов, но, когда такое случалось, никто не осмеливался встречаться им на пути.

Вняв грозному предостережению, медведица попятилась назад. Одна она еще могла бы схватиться с двумя варграми, но ей нужно было думать о своем детеныше. Проявив мудрость, медведица отступила в лес, и вскоре послышался треск кустов, сквозь которые продиралась ее грузная туша.

Наконец оба варгра повернули свои косматые морды к Грейлину. Две пары янтарно-желтых глаз уставились на него. И все-таки их уши с кисточками оставались развернуты в сторону леса, откуда доносились звуки удаляющейся медведицы.

Рожденные в одном помете, варгры внешне были совершенно одинаковыми, и все же Грейлин за долгие годы научился находить едва заметные различия. Неугомонный Аамон был на палец ниже своего брата, одно ухо было у него чуть оттопырено в сторону. У более спокойного Кальдера полосы на поджарых задних лапах были шире, а хвост – пушистее.

И тем не менее это были родственные души, объединенные одним сердцем.

«И в настоящий момент они впустили меня в него».

Грейлин прижал ладонь к сердцу, затем показал ее варграм, молчаливо выражая свою благодарность. Он был обязан братьям своей жизнью, причем не только сейчас, но и много раз до этого, и в первую очередь десятилетие назад. Разделывая тушу лося, Грейлин мысленно вернулся в те мрачные времена, вспомнив отблески лунного света на снегу, обозначающем границу Венца и начало бескрайних замерзших пустынь.

«Я достиг конца мира».

День подошел к концу. Грейлин поднял взор на полный лик яркой луны, виднеющейся сквозь ветви твердынников. Он застыл, завороженный чудесной картиной. Россыпь звезд – редкое зрелище в родной Халендии – изогнулась дугой высоко в небе, сверкая алмазными крошками. А дальше к западу зазубренная серебристая полоска обозначала остроконечные вершины Ледяных Клыков. Горы сияли, словно подсвеченные изнутри, – неприступная твердыня, западная граница Венца.

Грейлин попытался представить замерзшие земли за этими заснеженными хребтами, но у него перед глазами возникла лишь бесконечная равнина битого льда.

«И возможно, там и вправду больше ничего нет…»

Грейлин еще не успел обвыкнуться в Аглероларпоке. Три двунеделья назад он прибыл сюда на корабле, перевозившем узников. Его и горстку других несчастных высадили в Савике, запретив всем впредь ступать ногой на земли Халендии. Грейлин еще не оправился до конца от пыток, которым его подвергли в застенках Вышнего. Одни раны были зашиты грубыми нитками, другие просто прижжены. Сломанная рука срослась криво и до сих пор болела. И все-таки, если бы король не проявил сострадания к своему бывшему другу, он мог бы лишиться пальцев на ногах, пальцев на руках, одного, а то и обоих глаз и наверняка обоих яиц.

Грейлин сознавал, что то же самое милосердие привело к ссылке за море. Он понимал, чем обусловлено такое наказание. «Король Торант не может больше видеть меня – и в то же время он не смог заставить себя убить».

Посему после страшных истязаний, сломленный душой и телом, Грейлин был изгнан сюда – рыцарь, которому навеки запрещено брать в руки оружие. Кому-то это могло показаться милосердием. Сам же Грейлин считал это последней, заключительной пыткой, которая должна мучить его до конца жизни. Он был осужден вечно помнить о своей нарушенной клятве и о том, какая расплата ждала его за это. Даже сейчас, под волшебной россыпью звезд на небе, Грейлин не мог избавиться от стоящего у него перед глазами образа останков его возлюбленной Марайны,