Белоэмигранты на военной службе в Китае - Сергей Балмасов

Ужасно грязный русский народ, даже интеллигенция. Совершенно потрясающая ругань, везде и повсюду! Даже сказал Танаеву, что вообще это не является необходимостью. Не знаю, понял ли он.

25 марта. Проснулся прекрасно. Танаев угостил двумя яйцами. Он произведен в капитаны, хотя служит только один месяц. Никуда не хотелось бы выходить из вагона. Ничего не делаю. Сегодня постараюсь отправить письма. Видел Жирара. Встретились – поцеловались. На нем китайская форма, как на корове седло. Особенно не гармонируют тонкие ноги с толстым задом. Характерная фраза: «Нечаев приказал, и я, конечно, остался». В вагоне у нас – грязь кромешная. Вестовые, обвешанные оружием, пьянствуют, а начальство, «шляпы», ничего не предпринимают. Получил письмо от Доброходова, все просит места. Сейчас же каша, ничего не разберешь. Я еще и сам не знаю, что буду делать. Чепуха необычайная.

26 марта. Утром поехал в Луй Шу. Теперь этот штаб именуется «Штабом победы». Вчера были иллюминация и парадное угощение для всех нас из-за поездки куда-то Тупана. Невозможно проехать по улице. Пришлось объезжать круговым путем. Сегодня все убирается. Хотел ехать за вещами в Цинанфу, но Николай Дионисьевич не пустил, пришлось написать письма, чтобы их прислали. Ходил смотреть резиденцию Тупана. Какая большая она и даже огромная построена и как все заброшено и загажено! Все равно, как было на нашей гражданской войне. Увидел причудливые карликовые яблони и груши. Хотелось взять с собой. Одна из комнат – видимо канцелярия, вся завалена бумагами и книгами. Кругом – мерзость запустения. Был сегодня в доме Тупана: смесь роскоши с убожеством. Потолки – лепные, а двери выкрашены охрой, и на стенах – большие фотографии. Уже 2-й день угощаюсь изысканным китайским столом. Угощают нас майоры и подполковники. Познакомили с каким-то генералом, который говорит по-русски. Смесь азиатчины с поверхностной культурой Запада. Милофу[910] держит себя Наполеоном. Видел Чехова. Он мне нравится. Поздним вечером вместе с Мамлеевым иду в город. Зашел в русскую лавку и кафе Кислинга. Затем были на европейской концессии. Среди громадных красивых домов – мертвая тишина. Зато в японской и китайской стороне – оживление. В вагоне – недоразумение между Мамлеевым и командиром инженерной роты из-за уборной. Так в конце концов создается недоразумение крупное. Надо подробно описать китайские порядки в штабе Гун Шу в связи с «победами и мужеством». Прислали мне вещи и письма. Надо помыться да руки помазать, но я не мог ничего достать для этого. Тяньцзин в этом отношении скверный город: что надо, не достанешь, а то, что не надо, на глаза лезет. Надо уже думать, как достать деньги. Но пока дело не двигается.

27–29 марта. Два дня не писал. Болтаюсь без дела и свободно себя не чувствую. Гложет мысль, что свой денежный вопрос я не могу скоро решить. Из-за этого могут быть неприятности. Выбрался из вагона в штаб. Здесь хорошо, но холодно и в смысле удобств плохо. Пошел в город 27-го, где я хотел купить костюм, Мамлеев – фуражку, а Танаев и Пешков – забрать заказанные костюмы. По дороге видели быт китайцев, в том числе пытки и казни с вырезанием у женщин груди, мускулов ног, отрезанием рук и т. п. Все это производит гадкое впечатление. Затем зашли к Кислингу закусить. Выпили немного, закусили и хотели уходить, но пришел школьный офицер Шайдицкий и еще один. Последний был уже «под мухой». Уговорили зайти в кабаре, выпить пива. Когда мы шли туда, увидели какое-то здание, около которого стояли 2 молодые русские женщины, говорившие с американскими матросами. Это бардак. Впечатление – сильное. Наконец зашли в какое-то здание. Было пустовато. К нам подошел английский матрос, участник Германской войны, который все время говорил: «Большевик – ноу гуд». Затем здесь очутилось много незнакомой публики. В результате заплатили 85 серебряных долларов, по 14 долларов на брата. Мы с Шайдицким, забрав костюм, уехали часов в 12 ночи. Публика осталась и пошла еще гулять, заплатив 50 долларов серебром. Лишь только я пришел, умылся, разделся и лег спать, как меня разбудил солдат, Пусан, сказавший, что Тупан скоро едет в Мукден и надо об этом известить Меркулова. Послал к нему Пусана. Часов в 6 явился Мамлеев и тоже бегал в поисках Николая Дионисьевича. Безрезультатно. В 7 часов Тупан приехал в училище под звуки 3-х или 4-х оркестров. Я прилег, но часов в 10 встал и отправился за своим костюмом, так как было неизвестно, едем ли мы за Тупаном или нет. На всякий случай я приказал снарядить паровоз. Оказалось, что Тупан поехал не в Мукден, а на 7-ю станцию от Тянь-цзина, чтобы увидеть сына Чжан Цзолина. Николай Дионисьевич делает вид, что это ему безразлично, но ругается более сильно, когда разговаривали по прямому проводу с Цинанфу. Тогда же было отдано распоряжение переселяться Мамлееву. Переехал и я, так как зря тратить деньги не стоит – на проезд на вокзале, да и с довольствием стало неопределенно. Здесь же кормят китайской кухней. Вечером пошел опять побродить по старому городу и попал опять к Кислингу выпить кофе и съесть пирожки. Стоит всего это по 70 центов на брата. Поехали на трамвае, и стоило это сущие гроши. В трамвае не берут серебро. Оказалось, что курс серебра колебался и поэтому билетер боялся давать сдачу. Утром было прохладно, даже в теплой одежде, поэтому я встал около 9 часов. Я сегодня пошел побродить около канала и проходил по китайским лавочкам. Много здесь всякой всячины, что нам казалось диковатым. Даже днем здесь все мы слышали неоднократно «предложения мадам Ю.». Дал на месте последние 4 иены и 2 харбинских доллара облигациями. Сказал и Мамлееву, не знаю, что из этого получится. Завтра должен получить вещи, так как сегодня выезжает база 65-й дивизии. Приедут и письма. Я еще ни одного письма не получал от Шурочки. Как-то она живет и получила ли деньги? Хватит ли ей их? Все это меня волнует, и мне так хотелось бы скорее ее устроить поближе. Надо мне помыться, а то ведь я еще не раздевался как следует с самого приезда. Только на пароходе поспал как следует, а то все по-походному. Зубы не чистил дня 4. Сейчас у меня и с полотенцами вопрос возник и остался один носовой платок. Какое-то глупое положение.

Мне кажется, и не без основания, что Тупан и Николаю Дионисьевичу не особенно верит, поэтому и не любит говорить о Нечаеве. Из слов Николая Дионисьевича можно предположить, что все это Тупана изводит и он, в сердцах, не прочь вовсе отделаться от русских. Конечно, это утопия, но все же неприятно звучит. Тревожит меня, не упустил ли я удачный случай исправить свои дела? Надо было устроиться к Лю начштаба. Там было и место себя показать, да и с денегами там проще. Но это хунхузское формирование, а значит, неустойчивое. Здесь у меня перспективы, но это все чаще имеет какую-то расплывчатую форму. Сегодня и холодно на улице, и голодно, так как повар запьянствовал и у меня китайская еда.

30, 31 марта. Получил, наконец, свои вещи и письма. Читаю, умиляюсь и опять читаю. Что делают Шурочка и мои родные? Плохо себя чувствую, простудился. Это все еще последствия Циндао, не могу поправиться, так как очень холодно. Из всей обстановки я вывожу заключение, что здесь ничего путного не будет. Жалко очень, что упустил удобный случай переметнуться к Лю начштаба. С М. ни о чем не говорю – это бесполезно – одна брань. Чехов выдвинул проект образования отряда из-под полы. Мне кажется, что это опять кончится ерундой. Тут необходимы другие методы. Надоели и холод, и грязь. М. живет отлично, и я уверен, не за свой счет. Завтра Тупан выезжает на фронт. Поедем на 2 станции вперед. Тупан – верхом, и все иже с ним, а мы – в поезде. Это мне лучше. Хотели училище тащить пешком, но передумали, так как у юнкеров многого нет, да и есть из них только первые сроки. Я расхворался, самого всего ломает.

1–4 апреля. Прямо безобразие, что я не могу всего записать, что нужно. Сегодня опять уже час ночи. Лягу спать с тем, чтобы завтра встать пораньше и написать побольше. Много интересного.

5, 6 апреля. Интересный процесс. Милофу отказывается якобы от военщины. Я будирую Чехова, он уже говорил, но толку мало. Милофу занят торговлей, с этим он уже сдружился. Кругом слякоть. Я очень болен. Михин – или болен, или дурак. Сегодня попытался построить сотни. Меня волнует жена, будущее наше ненадежно, она не у дел.

7 апреля. Сегодня стало еще хуже, ломает еще сильнее.

8 апреля. Мне думается, что на днях мы будем в Пекине, так как наши войска всего только в 8 верстах от него. Но мы все время стоим здесь. Училище – в вагонах. Паршивая обстановка, так как все сознают бесцельность такого положения. Тарасов плачет в жилетку и пишет рапорта, которые никто не читает. Вчера опять говорили с Чеховым, а он – с Милофу. Но Милофу сказал, что все это требует коренной ломки, а потому надо обдумать все как следует и уже сделать все по приезду в Цинанфу. Чехов согласился и будет ждать 9-го апреля. Если завтра не едем, то выписываем сюда Михайлова и здесь разрешаем все задачи. Проект разработан Чеховым, но с ним не согласен Тарасов. Это не так важно, так как Тарасов – пассивная величина и никакой угрозы он не приведет в исполнение. Юнкера говели, в день Благовещения – причастились. Следовало бы их построить перед церковью, поздравить, сказать подобающее сему слово. Увы, начальник училища, одетый в плащ и в фуражке по уши, нашел это неудобным, а Чехов не догадался это сделать. Шляпа на шляпе и шляпой погоняет. Николай Дионисьевич занят исключительно своими делами и делает гримасы, когда говорит о военщине. Один Терлин что-нибудь значит. У меня невольно симпатии склоняются к Нечаеву. Правда, там пьянство, но здесь я не вижу ничего хорошего. Дело не поставлено как следует, и главное – есть желание работать у всех, кроме верхов. Николай Дионисьевич ведет разрушительную работу, думает, что он может опереться на Бычкова и Сидамонидзе. Это заблуждение. Получается грандиозный обман. Ради какого-то мифа обманывать людей, и все мы должны с явным ущербом, как моральным, так и материальным, поддерживать бестолковое хамство против Нечаева! Для чего же? Будь что-нибудь лучше здесь, тогда можно было бы согласиться, но ведь ничего нет! Все не лучше, а хуже. Завтра хочу поговорить с капитаном Дюкшеевым и, если ничего путного не выйдет, постараюсь попасть к Лю или же к Нечаеву. Здесь быть среди бабьих душ и гама нет ни смысла, ни цели. При такой обстановке свои дела никогда не сделаешь. Как жаль, что я так тупо провел время в Харбине! Нужно было изучить английский язык. Это бы обеспечило бы меня. Надо будет заняться им. В Китае живо ощущаешь этот пробел. Вот уже сколько времени я живу в Тяньцзине, не нравится мне он. Город – дрянь. Пыли много, зелени почти нет. Среди улицы – грязища, как и в европейской концессии. Тоска ужасная. Уже в 7–8 часов вечера на улицах пусто. Здесь, гуляя вечером в форме, можно нарваться на малоприятные встречи. В штатском же костюме вечером домой можно вообще не попасть, так как не пропустит караул. Бродил среди китайских кварталов и должен сказать, что видел хорошеньких китаяночек с красивыми чертами лиц. Видел и другое. Сначала думал, что это театр или иллюзион, а это похороны. Масса яркого света, и это ночью, от множества электрических ламп. Было что-то феерическое: одних только лошадей с всадниками 30–40. Целый эскадрон. Затем множество всяких вещей. Идут после множества одетых в красивые шелковые одежды людей! Дороговато стоит умереть китайцу. Видел интересную свадьбу. Вообще у китайцев опрятность – высшая, конечно, у богатых. Беднота же хуже нашей. Особенно много теперь беженцев с разоренных войной мест. Их особенно много я видел на вокзале. День проходит зря. К вечеру очень устал и не могу толково работать. Надо бы написать в «Русское Слово», что и собираюсь сделать. Сейчас у меня денег нет. Погода сегодня была сносная, но вечером – прохладно. Вчера же сделалось жарко, да так, что в горле горело. Пытаюсь экономить.