Карта мира - Илья Носырев

Каликст одобрительно кивнул.

— Валтасар Гопнонстоп, сапожник. Повинен в страшном пьянстве, будучи в коем, неоднократно возносил хулу на святой престол и утверждал, будто видел святого Михаила, играющего на баяне. О чем сообщил его брат, находясь ногою в известного рода сапоге, изобретенном испанской нацией.[23]

Капитан Александр подсаживал сморщенного и трясущегося крестьянина, стоя на деревянной лестнице, приставленной к виселице, и ободрял его задушевными словами:

— Ну, ты не бойся! Надо умереть, понимаешь, надо. Они там не ошибаются, наверно, был на тебе какой-то грех. Может, ты просто забыл. Не так страшна смерть, как малюют, — если ты настоящий мужик, все нормально пройдет. Ну-ну, не дергайся, так только больнее выйдет. Давай, будь здоров.

Валтасар вцепился в надетую на шею петлю обеими руками, а капитан уже спускался вниз, чтобы отодвинуть лестницу.

— Портупея Поповна, дочь священника. Вопреки протесту скорбящего о том отца отдавалась по первому требованию людям всякого сословия — а помимо того колдовскими заговорами произвела воспаление гульфика у 150 человек в округе. Была высечена и отдана на поругание солдатам.

«Бедные солдаты», — зажмурился Рональд. — «Отчего монахам не преподавать начатки биологии — хотя бы те разделы, что касаются инфекционных болезней?»

— У меня все, — объявил монах. Следующий начал зачитывать анкеты своих допрошенных.

— Инесса Куртизанка, обвинена в ереси. Умерла под пыткой. Вина, следовательно, не доказана. Мое упущение.

Рональд вспомнил Инессу, одну из подруг Луизы, тоже черноглазую крашеную блондинку.

— Вы слышали? — воскликнул Каликст. — Вина не доказана! Церковь, будучи беспристрастным судиею, признает ее невинной! Да послужит это к устыжению тех, кто обвиняет нас в бессмысленной жестокости и неправосудии. Нам не нужно осуждение безвинных, и вы в этом только что убедились!

Толпа ответила ему овацией. Крестьяне, под суд Святой инквизиции не попавшие, радовались своей участи и сейчас готовы были самого черта встретить аплодисментами и криками «Ура!».

— Как говорится в книге «Молот ведьм», которую написали два благочестивых монаха — Вайль и Генис…

— Шпренгер и Инститорис[24], — шепотом подсказал Рональд, наклонившись к уху папы.

— Неважно, — отмахнулся тот. — Итак, как говорится в книге «Молот ведьм», колдовство — не только игра воображения. Оно — действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения. Грех отрицать колдовство, но больший и горший — его не карать.

Он ласково погладил по корешку книгу, которую держал в руках. На обложке золотой вязью готических букв значилось:

Г.Ч. Ли. История инквизиции в средние века.

«О Господи!» — мысленно воскликнул Рональд. Генри Чарльз Ли был всего лишь добродушным историком, жившим спустя столетия после конца той самой, настоящей, древней инквизиции, считавшейся уже анахронизмом, ушедшим в прошлое кошмаром. В его трудах, равно как и в трудах историков-современников, Орден рисовался примерно в таких словах: «Сотни тысяч сгоревших на костре, миллионы томившихся в тюрьмах, искалеченных, отверженных, лишенных имущества и доброго имени — таков общий итог деятельности инквизиции. Среди ее жертв — участники народных еретических движений, руководители восстаний, герои патриотической борьбы, философы и естествоиспытатели, гуманисты и просветители, противники папства и феодальных порядков», и т.д., и т.п. Теперь же Церковь, не имея на руках «Молота ведьм» и других основных источников — они до нашего времени просто не дошли, — изучала книги историков, ища в них описания пыток и способов допроса. Эх, знали бы о том сами несчастные историки-гуманисты, они в гробу бы перевернулись.

— Прокопий Разлюли-Малина, — выкрикивал монах. — Повинен в содержании притона для говорящих животных, загадочным образом расплодившихся в окрестностях. Поил их пивом и устраивал содомические вечеринки, в коих сам принимал весьма активное участие. После наказания плетьми будет удушен.

— Народ, я вижу, скучает, — зловеще сказал папа, наблюдая передние ряды. — Зажигайте мертвецов, что ли, а то этак мы все уснем!

И, усмехнувшись собственной шутке, он забулькал горлом, точно голубь.

Громадный костер вспыхнул сразу с нескольких сторон, но прикованные к бревнам мертвецы даже не шелохнулись, пока пламя пожирало их сухие тела.

— И вот они вознеслись, словно пташки! — произнес папа и залился радостным смехом, захлопал в ладоши. Толпа зашумела.

В отличие от прежнего папы Бонифация, образованностью Каликст не славился; зато его считали человеком из народа, крепким «хозяйственником»: при нем Церковь утроила количество бочек вина, производимого за год, а количество навоза, за золото развозимого по полям феодалов всего государства, и вовсе удесятерила. И в закулисных баталиях Каликсту равных не было: любимцы Бонифация уже давно жили в отдаленных уголках империи, стараясь по возможности о себе не напоминать.

— А ведь и впрямь были бы благочестивы, если бы подражали воробьям и сорокам! Господь наш Иисус Христос приводил в пример нам, людям, небесных пташек:

«Взгляните на птиц небесных: не лают, не кусают, а в дом не пускают»…

— «Ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их», — прошептал Рональд.

— Да уймитесь вы наконец! — огрызнулся папа, и рыцарь умолк. Каликст попытался поймать за хвост ускользающую мысль:

— С птицами также беседовал великий святой Франциск Сосискин…

— Франциск Ассизский! — не выдержал Рональд.

— Вы что, на мое место метите?! — зловеще прошипел папа, бледнея и зеленея одновременно.

— Прошу простить, — поспешно произнес Рональд и ретировался.

— Так горели те, кого уже не раз хоронили, — злобно пояснил папа. — Но близится час, когда должны вкусить смерти вкус те, кто его еще не пробовал! Не я судил этих еретиков, но Церковь! Но я отверзаю им уста и собираюсь выслушать доводы защиты тех, для кого мы еще не избрали меру наказания. Вот хотя бы вы, как вас там…

— Шамиль Босяк, — услужливо подсказал монах, в то время как Шамиль бился головой о доски под ногами папы.

— Странно, что вы, плененный бароном Лукасом Бракксгаузентруппом, обращенный им же в христианство и проживший в истинной вере более пятнадцати лет сарацин, могли отпасть от Церкви и начать веровать в обезьяну, как о том сообщил ваш добрый сеньор Лукас.

— Ничего, ничего об этом не знаю… — завывал Шамиль, корчась в ногах.

— Не знаете о чем? — сладко спросил Каликст. — О том, что верить в происхождение человека от обезьяны — страшный грех, поскольку человек, который так поступает, отрицает книгу Бытие?