Последний Храм - Павел Буркин

Во всем городе остался долько один деревянный предмет: как снегом, занесенная пеплом, закрытая развалинами Богиня из черного дерева.

Жизнь начала возвращаться в город лишь пару лет спустя — когда церковники смогли подавить расшалившуюся магию. Из окрестных сел были согнаны на пепелище новые жители, многие десятки тысяч приехали из перенаселенной Монастырской земли. Тех немногих, кому повезло пережить Катастрофу на развалинах, тоже заставили разгребать завалы. Собственно, именно они и нашли рядом с фундаментом разрушенного до основания храма идол из странного черного дерева. Весь город сгорел, пепел до самой зимы носился по улицам черной поземкой, у любого препятствия наметало целые «сугробы». А статуя неведомой тельгаттейцам женщины была целехонька.

На место находки приехал новый Примас. Он уже знал, на что наткнулись разгребатели руин и строители нового, воцерковленного Медара. Предстояло принять неприятное решение, которое могло выйти боком в Тельгаттее, когда придется отчитываться перед Святым Престолом.

Проще всего погрузить на баржу, отвести подальше в море и утопить. Если не утонет — привязать к ней корабельный якорь. Но стоит ли так просто, в буквальном смысле, бросать концы в воду? Может, сначала изучить мерзкий идол, понять, как дерево сделали прочнее железа? Разумеется, не где-нибудь, а в освященным месте, из которого изгнана скверна. И сделать это так, чтобы никто не узнал про уцелевший идол…

Так и получилось, что ночью идол исчез. По всему городу было объявлено, что изваяние «развратной языческой демоницы» утоплено там, где до катастрофы была Храмовая гора. И лишь немногие посвященные знали, что на самом деле она нашла приют в уцелевших подвалах языческого храма, над которыми уже росли стены будущего кафедрального собора.

Дальше Гердис видела только тьму. Но каким-то образом ей удалось понять, отчего ее не затопили или замуровали позже. Первое время у Примаса просто не дошли руки. Нужно было разгребать огромное пепелище, строить на его месте новые дома, расселять вновь прибывших, разрешать их тяжбы и проповедовать в соседних полисах. Потом его вызвали в только что обращенную Темесу. Но опытный лоцман умудрился налететь на риф в водах, которые знал вдоль и поперек. Ненастной ночью судно утонуло — и по странной случайности не спасся никто. А самое странное совпадение заключалось в том, что на судне ехали все, кто имел отношение к тайне. Шли века. И никто уже не помнил, что лежит в катакомбах под собором.

…Возвращение в свое тело было таким стремительным, что Гердис чуть не упала. А еще боль. Адская, обжигающая куда хуже хлыста боль, полоснувшая по сердцу. Во рту Гердис ощутила соленый привкус крови. Ее подхватили на руки, лили в рот воду, кто-то хлопал ее по щекам, но она не чувствовала ничего. Мир померк, словно сгорел в одной ослепляющей вспышке.

Первое настоящее препятствие они встретили не сразу — на улице Могильщиков, считай, две трети пути. Баррикада из набитых камнями корзин, мешков с песком, мебели, перевернутых телег, из-за которой выглядывали дула нескольких фальконетов, парочки картаун и стволы мушкетов. Хватало, впрочем, и пик: как и полагается по уставам, мушкетеров прикрывало равное число пикинеров. Сагони почесал коротко стриженную седеющую голову: похоже, на суше тоже придется повоевать. А на суше — совсем не то, что на море, тут он чужой, тут не то что Лендгрейв, даже стража верфей на голову лучше него.

Повстанцы, которых через час было уже не меньше нескольких тысяч, шли по нескольким припортовым улочкам. Каждый миг к ним примыкали все новые и новые люди, уставшие от Клеоменовой власти. Если по дороге попадались винные магазины, в которых еще не побывали мародеры, прямо в запрудившей улицу толпе начинался пир на весь мир. Кто-то сворачивал — сводить счеты с соседями, ростовщиками, которым неоплатно задолжали в неурожай, но большая часть держала курс прямо на холмы, где встали усадьбы городской знати. О том, что начнется, если стража предпочтет не погибать, а сбежать, прихватив у нанимателей самое ценное — Сагони предпочитал не думать. Да, в море война честнее: там тебе ни мародеров, ни ничего не понимающих сухопутчиков. Там купцы — и те знают, с какой стороны за мушкет браться. Все по-честному.

— Положат тут всех, — оглядывая баррикаду, буркнул Халкос. Лейтенант уже успел расстрелять караульный запас пуль, и теперь искал подходящие. Обидно: порох еще был, а подходящих новенькому ружью пуль не попадалось. Мушкеты попадались у убитых стражников, но тяжеленную неуклюжую дуру брать не хотелось. Обходился подобранным пистолем, благо, на улицах его дальнобойности хватало. — Передних картечь в мясо разнесет, а мушкетеры перестреляют, кто останется. Пикинеры — так, для перестраховки. Обойти бы…

— На Пьяной улице уже попробовали… Хорошо, если десяток ушел.

— Но, может, дворами можно…

— Может, и можно. Проверяем. Но это — час времени, а потом еще надо пробраться к ним в тыл, собрать достаточный отряд, да сковырнуть хоть один заслон одновременной атакой. Часа три, не меньше. В городе два полка, против нас, самое большее — батальон. Как думаешь, Марчелло, куда их двинут, когда поднимут по тревоге?

— Слушай, правда, — подобрался Сагони. Вот что значит — никогда не воевал на суше. В море нужное решение подсказывают, кажется, сами волны, направление и сила ветра, тучи на небе, а при подходе врага сразу видно, сколько у него кораблей и какого класса. А попробуй разберись в этом вонючем кишечнике припортовых улочек! Но надо разобраться, надо. Иначе «Брегга» никогда не выйдет в море. А все они ближе к утру будут корчиться в застенках «Огненной палаты».

— Есть мысль, Халкос. Хорошо, что они грабить пошли. И не жалко таких особо, и главные силы отвлекут.

— На час, не больше. Тут, в городе, только полевых орудий под пятьдесят, из них то ли двенадцать, то ли пятнадцать кулеврин. Поставь их на главных улицах, выгреби со складов картечь — и знай себе, коси.

Сагони знал. Помнил, как в молодости, когда ходил еще на фрегате «Поморник», громили пирсы Тэйри. Сотни пиратов, ошалев от внезапного нападения, бежали к кораблям — но стоило одному только «Поморнику» зарядить пушки по правому борту картечью, сделать поворот оверштаг и дать залп в упор — как вся припортовая площадь превратилась в мясную лавку. Потом канониры всю ночь заливали впечатления ромом, да и то не избежали ночных кошмаров. А уж на узкой улочке, в ущелье между глухими стенами, где и спрятаться-то негде…

— Нет, не в этом дело. Надо напасть на тюрьму! Ну, в цитадели которая… Там полно таких, кому нечего терять, да и не ждут от нас такой наглости.