Прутский Декамерон - Алекс Савчук

– Я знаю, – сказал я. – Мне кажется, я тоже заметил это. Все нормально, просто ты становишься женщиной.

– Ты негодник! – проворковала она, опять обхватывая меня за шею.

– Еще как «годник»! – прошептал я, еле сдерживая себя, чтобы не наброситься на нее вновь.

– Скажи мне, – вдруг спросила она, – а почему ты не стал встречаться с другой девушкой, с Иркой, например, – она такая опытная, сексуальная женщина. Почему именно я?

– Потому, что только ты и именно ты мне интересна, – прошептал я, – потому что ты для меня – целый мир, потому, что:

В тебе одной —

Все женщины Земли,

В тебе одной —

Глаза их, слёзы, губы,

И нежность,

И рождения… и сны…

После этих стихов старинного автора, имени которого я не знаю, мы уснули в объятиях друг друга.

А утром нас разбудил стук в дверь. Не сомневаясь, что это объявился наконец наш гостеприимный хозяин Миша, я отодвинул занавеску на окне. Солнце стояло высоко, было уже, наверное, около десяти утра. У дверей, располагавшихся рядом с окном, топталась пара: дедок с бабкой.

– Вам кого, дедушка? – крикнул я, постучав изнутри в стекло.

Дед увидел меня сквозь стекло и стал кричать, тыча в окно пальцем:

– Смотри, бабка, воры в доме, в нашей хате. И он еще спрашивает, кого мне надо. Треба срочно у милицию звоныть.

– Успокойся, отец! – сказал я, отпирая дверь ключом и высовываясь по пояс наружу. – Мне Миша, хозяин, сам ключи от дома дал.

– А где же он сам? – переменившись в лице спросил дед, и не слушая моих объяснений, завопил: – Поможите, люди добрые, грабють!

Я стоял, в растерянности не зная что и сказать, а старики тем временем, раскачиваясь на непослушных ревматических ногах, со всей возможной скоростью удалялись от дома. Я закрыл дверь на ключ и вернулся в комнату чтобы одеться; ситуация была не из приятных – дед, видимо, совсем спятил, старый дуралей, он решил, наверное, что я его сыночка Мишу по меньшей мере съел.

Лека была уже одета и смотрела на меня, когда я вошел в комнату, вопросительно, с беспокойством, а из соседней комнаты слышались смех и громкий говор Кондрата и Ирки. Я обнял Леку, поцеловал, успокоил, сказал что все будет хорошо и стал одеваться.

Минут через десять, чувствуя себя словно в осажденной крепости от непрерывного барабанного стука в двери и окна, мы собрались у входа и я открыл дверь.

На улице, за дверями дома, собралась целая толпа людей, видимо соседей старика, собранных им со всего квартала. Они приготовили нам достойную встречу: десяток стариков со старухами и парочка молодых мужиков были настроены воинственно, многие были вооружены граблями и лопатами, другие просто палкой, и вся эта братия стояла теперь у нас на пути. Кондрат даже вынул свои «бронебойные» нунчаку из-за пояса, приготовившись отражать атаку. Я шел первым, протягивая старику-хозяину ключи:

– Вот, возьми, батя, ключи от дома и успокой всех, это Миша меня пригласил сюда на ночь, а сам он обещался утром приехать.

– А вы, значит, с блядями здесь расположились, бардак устроили, – продемонстрировал свои познания в области секса молодой еще мужик лет 40, держащий наперевес лопату и указывая глазами на наших девушек. Глаза мои затуманились от гнева, и я ткнул его кулаком в грудь:

– Не болтай чего не знаешь, придурок!

Мужик не меньше 80-и килограммов весом пробежал задом наперед метров пять, сшибая на своем пути виноградные жерди и шлепнулся на паханую землю навзничь. Народ, увидев это, расступился давая нам пройти; никто больше не хотел конфликтовать и мы спокойно вышли со двора. Машину нашу, слава богу, никто не тронул, и мы в секунду погрузившись в нее, отъехали. По дороге нас стал разбирать хохот – смеялись мы с Кондратом, хохотала, тонко заливаясь, Ирина, упрятав лицо в ладонях еле слышно словно всхлипывая, смеялась Лека.

Доехав до центра города, мы решили до обеда не расставаться, прогуляться, а заодно и позавтракать вместе – день был приятным, теплым и солнечным. После завтрака в молочном кафе, состоявшего из омлета, блинчиков с творогом и кофе с молоком, мы отправились гулять по центру, где вскоре, неподалеку от мясного магазина, увидели очередь, за чем – нельзя было разобрать.

– Подойдем? – спросил Кондрат и мы подошли, ведь очереди – это неотъемлемая и, как мне кажется, наиболее интересная составляющая часть существования советского человека.

Приблизившись, сквозь частокол тел мы увидели тележку мороженщицы – к ней выстроилась очередь около сотни человек, в основном там были женщины и дети; они уже успели соскучиться за любимым лакомством, которого в городе в продаже не было уже более месяца.

– Давай, Савва, дерзай, – произнес Кондрат усмехнувшись, – у тебя лучше и быстрее всех получится взять нам остужающего.

При всем моем нахальстве мне ужасно стыдно было лезть впереди детишек, но Лека посмотрела на меня умоляюще, да и самого меня отчего-то ломил сушняк – аж в горле першило, поэтому я, огибая очередь, подошел к тележке, бросил рубль молодой продавщице в коробку из-под обуви (продавщица, конечно, оказалось нашей коллегой – работницей общепита и просто моей хорошей знакомой по имени Фрося) и шепнул:

– Четыре, пожалуйста.

Та достала четыре вафельных стаканчика и вопросительно поглядев на женщину, стоявшую ближайшей в очереди, протянула их мне. Женщина посмотрела на меня укоризненно и спросила:

– А по какому праву, мужчина, вы берете без очереди?

– Понимаете, мадам, мне положено, я – ветеран советской торговли, – сказал я смиренно, опуская руку в карман и делая вид, что собираюсь достать оттуда соответствующей документ.

– Да бери уж, – махнула рукой женщина, – только в следующий раз сначала удостоверение показывай.

– Спасибо, родная, дай Бог тебе здоровья, – проговорил я, собираясь уже уходить, когда кто-то рядом многозначительно кашлянул. Я обернулся и увидел дядю Володю, продавца из расположенного неподалеку мясного магазина, который скрестив на груди руки смотрел на меня прищурившись и укоризненно качал при этом головой.

– Я, молодой человек, работаю в торговле, а конкретно в мясном магазине уже почти сорок лет, – сказал он негромко, – со дня возвращения Советской армии в наш город в 1944, а мне такого звания «ветеран советской торговли» почему-то не присвоили.

– Тебе, дядя Володя, – сказал я, шагнув к нему и хлопнув по плечу, – за это можно уже Героя давать… а можно и лоб зеленкой мазать (что по-русски означает расстрелять), – ты все это честно заслужил. – И направился к своим друзьям, предусмотрительно ожидавшим меня в сторонке; в вытянутых руках я торжественно нес четыре стаканчика мороженого.

Ночь четвертая