Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из руководителей того времени я встречался только с Алексеем Николаевичем Косыгиным, Председателем Совета Министров СССР, чем-то он выделялся в правящей верхушке. Окончил Текстильный институт, работал директором текстильной фабрики, министр текстильной, потом легкой промышленности, во время войны организовал эвакуацию предприятий на Восток, молчаливый, знающий дело технократ, не лез на трибуны, держался в тени, особняком, был отдален и отделен от окружающей его камарильи. Единственный человек в правительстве, похожий на интеллигента.
Несколько лет осенью я ездил в Кисловодск, встречал там Косыгина. Как и другие отдыхающие, он совершал пешие прогулки по дорожкам терренкура до «Храма воздуха», а иногда и до «Красного солнышка». Гулявшие по терренкуру незнакомые люди здоровались с ним: «Здравствуйте, Алексей Николаевич, добрый день!» И он их приветствовал. Мне это нравилось. В его демократичности не было рисовки.
Познакомились мы в Чехословакии, в Карловых Варах, лечились в одном санатории «Ричмонд», иногда ходили вместе к источнику пить карловарскую воду, он был молчалив, а я посмеивался над номенклатурными обитателями «Ричмонда». Один заместитель министра, не помню точно его фамилии, вроде бы Шеленков или Шуленков, – толстенький, седовласый, благообразный: жилет, белоснежная рубашка, галстук, черные пальто, шляпа и зонтик – как-то явился в гостиную санатория с «потрясающей новостью»: оказывается, до 1918 года Чехословакия «подчинялась» Австрии. Вычитал в путеводителе, не знал, бедняга, что до 1918 года Чехия и Словакия входили в состав Австро-Венгрии. Я на этом поплясал, порезвился, Косыгин только усмехнулся: знал уровень своих министров.
Я обратил его внимание на красиво оформленные витрины магазинов.
– А у нас в витринах пирамиды консервных банок. Толкуем о реформах, а где они?
Он шел молча, потом хмуро проговорил:
– Какие реформы? «Работать надо лучше, вот и все реформы!»
Цитировал чьи-то слова.
– Леонид Ильич так считает?
– Многие так считают, – уклончиво ответил он.
Я видел перед собой человека, потерявшего надежду. * * *Послехрущевская геронтократия вымерла в первом пятилетии восьмидесятых годов: Косыгин – в 80-м, Суслов и Брежнев – в 82-м, Пельше – в 83-м, Андропов и Устинов – в 84-м, Черненко – в 85-м. С ними ушел в прошлое брежневский период нашей истории. Его потери в экономике, политике, морали были не меньше, чем в сталинскую эпоху. Впрочем, не будем их сравнивать. Одна эпоха вытекала из другой и завершилась тем, что предыдущая подготовила – крахом Советского государства.
Годы брежневского правления называют «спокойными». Это было спокойствие обреченных. Не было трагедий и ужасов сталинского террора, но неумолимо надвигались распад и хаос. Маразм лидера распространился на общество, искалечил целые поколения, они стали легкой добычей нынешних хищников и мародеров.
28
Образованные люди нужны были Сталину для создания индустриальной державы. Но интеллигенция стремится мыслить самостоятельно, это опасно для государства, основанного на единомыслии. Сталинская философия: интеллигенцию надо или уничтожить, или купить. А еще лучше – одних уничтожить, других купить.
Брежнев тотальный террор заменил выборочным, неугодных сажал в психушки, высылал из страны, создал разветвленную контролирующую бюрократическую систему. В Москве было три Союза писателей – СССР, РСФСР и Московская писательская организация. Все со своими председателями, секретарями, заместителями, помощниками, консультантами, референтами, делопроизводителями. Сверху – кураторы, инструкторы, инспекторы, уполномоченные, цензоры, ЦК КПСС, горком, райком, Министерство культуры, Главлит. Все это войско должно было присматривать за писателями, чтобы не вольничали, не умствовали, не критиканствовали, а воспевали бы, восхваляли и прославляли. Литературное и над-литературное чиновничество было частью правящего класса, столь же подозрительное, кастово-высокомерное.
Председатель Московской писательской организации Сергей Михалков, один из соавторов гимна СССР, отразил философию этой касты в басне «Трудный хлеб»:
Трудился добрый конь в упряжке при подводе
Он на конюшню привозил овес,
А вывозил навоз…
Он знал, что рысакам и чистокровкам
То, что положено по штату, то дано.
И конь завидовал их стойлам, их подковкам,
Подстриженным хвостам, холеным гривкам, но…
Ни разу он не видел ипподрома…
Так гражданин иной судить-рядить берется
О тех, кто на виду, и как кому живется.
Кабинет Михалкова со всеми телефонами занимал оргсекретарь Ильин, Михалков появлялся на полчаса в день, не снимая пальто, клал руку на трубку вертушки. Любил помогать людям, спрашивал:
– Кому звонить?
Ильин:
– Промыслову. (Председателю Моссовета – А. Р.)
Михалков ( набирает номер ):
– Владимир Федорович? Михалков приветствует. Здравствуйте. ( Прикрывает трубку ладонью .) Что просить?
Ильин:
– Квартиру… Коротун…
Михалков ( в трубку ):
– Я насчет квартиры товарищу Коротуну… Сколько можно, Владимир Федорович, просим, просим, пишем, пишем… Что? ( Прикрывает ладонью трубку. ) Когда обращались?
Ильин:
– Два года назад… Персональный пенсионер.
Михалков ( в трубку ):
– Два года пишем… Ну, как можно? Старый член партии, персональный пенсионер, а ведь работает, прекрасный писатель… Крепкий мужик… А как же, я его знаю лично, наш золотой фонд… Спасибо, Владимир Федорович, спасибо. Что? ( Прикрывает ладонью трубку .) Как имя-отчество?
Ильин:
– Галина Васильевна.
Михалков ( в трубку ):
– Галина Васильевна… Нет, нет, вы не ослышались. Повторяю: Галина Васильевна.
Ильин:
– Коротун.
Михалков:
– Галина Васильевна Коротун, взяли на заметочку, Владимир Федорович? Спасибо, дорогой, доброго здоровья.
И ничего, сходили такие «опечатки», свои ведь люди, чего там!
Еще в пятидесятых годах, зимой, жил я месяц в Малеевке, за столом со мной сидел некто Поликарпов, человек приветливый, общительный. После обеда мы с ним обычно прогуливались. Как-то он показал на один корпус: «При мне строили».
Оказалось, тот самый Поликарпов, который был «политическим комиссаром», фактическим хозяином в Союзе писателей, оргсекретарем. Мало кто в то время не знал знаменитой сталинской фразы, брошенной Поликарпову, когда тот стал жаловаться на писателей: «Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдем». На следующий день Поликарпов очутился в Педагогическом институте заместителем ректора по хозяйственной части. В Малеевке, как я заметил, писатели его сторонились, слишком крупная фигура еще недавно. Со мной Поликарпов был прост, приветлив, мы общались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});