Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй - Сергей Самаров

– Божий суд свершился, ваше королевское величество, – сказал Годослав, повернувшись к Карлу. – Признаться, я не сомневался в результате. Не потому, что граф Оливье прекрасный воин, а потому, что не могу сомневаться в его слове. Он чист и честен.

– Де Брюер, должно быть, совершенно не верил в Бога, если решился на такой поединок, – сказал Карл со вздохом. – Впрочем, выбора ему не дали. Бедный де Брюер. Он был по своему неплохим человеком, но слишком любил то, что ему от Бога не было дано – власть. И это его сгубило, как губит многих.

– Бог знает, кому и сколько давать талантов, – неожиданно подал голос из первого ряда зрителей аббат Алкуин. – Наверняка и де Брюер слышал не однажды предупреждения от Господа. Но он не хотел им внимать. А Господь говорит всем ясно: «…слово Мое, которое исходит из уст Моих, – оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно, и совершает то, для чего Я послал его»…

Воевода Славер так и ехал во главе первой сотни, когда неожиданно быстро вернулся Волынец. Наверное, его Ветер был достоин той славы, которой пользовался, и был так же быстр на ногу, как всадник был быстр на решения. В решительности Волынца Славер уже имел возможность убедиться. И решения молодой сотник принимал не просто быстрые, но правильные, что не менее важно. Хотя обычно правильность выбора определяется опытом. Но здесь какой-то природный дар заменял опыт.

– Твой Ветер летает быстрее ветра, – встретил воевода сотника.

Волынец круто развернул гарцующего коня.

– Я передал твои слова десятнику дружины кривичей. Гонца он, сказал, пошлет, хотя не знает еще, к кому. Князь Улеб вчера был внесен на погребальный костер. Восемь с лишним десятков лет утомили его, и он умер тихо, во сне, не успев никого назначить вместо себя, а наследников мужского пола у Улеба не было. Сыновья его, как один, давно головы сложили. И сейчас Кривичи думают, кого выбрать новым князем. Улеб для всех кривичей старшим был. А сейчас смоляне с полочанами[74] своего поставить хотят, изборские[75] о своем думают, хотя кандидата у них подходящего нет. Разве что из воевод кого выберут.

– В Плескове у кривичей тоже князь сидит… – напомнил Славер.

– Я спросил. Говорят, совсем мальчишка. Никто его не слушает, всерьез не берут. Плесковом старый Улеб, по сути, правил, как и Изборском.

– Похожая ситуация со словенами. Про Славен они тебя не спрашивали?

– Я даже из седла на спрыгнул. С ходу разговаривал. А они, нас заметив, хотели уже костер на вышке зажигать. Не знали, кто идет. Хозар опасаются. Те летом по границе большими бандами шалили. Но с моих слов успокоились, факел даже при мне затушили. Гонцов, тем не менее, пошлют. Но Славеном поинтересовались. Гонец из Славена в сопровождении десятка воев вчера еще мимо проскакал. Попросили поменять им коней. Своих коней, хороших, но уже уставших, оставили взамен. Взяли хуже, но свежих. Так торопились. Хотят Гостомысла предупредить, чтобы поторопился, если сможет.

– Тебя о чем спросили?

Волынец не мялся, отвечая на вопросы воеводы.

– Кто в Славена княжить теперь будет. Это всех, почему-то, интересует.

– Что ответил?

– Сказал, это не нашего ума дело. Князь Войномир далеко. Гостомысл далеко, и болен. Здравень шибко стар. Пока, думаю, что без князя будут, воеводой Первонегом обойдутся. А там думать будут. И вообще, это дело словен, а не варягов.

– Не то слегка сказал, но в чем-то ты и прав. Что еще спрашивали?

– Куда путь правим…

– И что на то ответил?

– Ты не предупредил, что сказывать. Сказал, что есть, но не до конца. К своему князю, к Войномиру, вытребованы. А где Войномир – пусть гадают. Я уже говорил им, что Войномир далеко. А что такое далеко, кто точно скажет?

Славер довольно подергал ус.

– Тоже правильно. Ни к чему лишние разговоры о том, куда полк движется, и по какой дороге пойдет. Пойдет, где захочет. Ничего кривичи не говорили, как у них с ляхами на границе?

– Про ляхов не говорили, сказали только, что князь Улеб только вернулся с войны в землях латгаллов[76]. Латгаллы собрали несколько полков на границе, и Улеб решил не дожидаться, когда они их крепостицы жечь начнут, и сам пошел на них. В их землю. Разбил и разогнал, да вот в дороге, говорят, приболел. А, вернувшись, и помер.

– Ну, мы в земли латгаллов не пойдем., разве что самый краешек заденем. Но хорошо, что Улеб их разогнал. Народ они разбойничий, добра знать не хотят, дружбы ни с кем не ведут. А дальше проще будет. С ливами[77] и у нас, и у кривичей отношения хорошие. С ятвягами[78] тоже договоримся. Можно будет и с пруссами договориться, если только они с ляхами не свяжутся. А свяжутся, отобьемся. Время года такое, что большое войско быстро не соберешь, а сильные города мы стороной обойдем. А дальше уже земля поморян будет. Там нас с радостью примут.

– Слышал я, что когда-то наши предки земли поморян занимали? – спросил Волынец.

– Я тоже слышал. И разное слышал про наших предков. Сейчас никто точно не скажет, где правда, хотя слышали все многое, и часто противоположное.

Прекращая разговор, воевода стукнул коня по ребрам пятками, добавляя хода. За ним ход добавила первая сотня, а за ней и весь полк…

Князя Бравлина Второго терзала всем, в том числе и ему самому, понятная, но все же непобедимая тоска, похожая на продолжительную и изнуряющую зубную боль, когда все вокруг начинает раздражать, и вздрогнуть готов от каждого неожиданного слова со стороны. А как было этой тоске не возникнуть! Тоска всегда возникает, когда безвозвратно теряешь что-то для тебя дорогое, тем более, если ради этого дорогого жил всю свою жизнь, если этому отдавал все свое время и мысли. Порой даже в ущерб самому себе, своему здоровью. Забывал, порой, думать о близких тебе людях, о семье. Хотя это-то было делом обычным для всякого правителя, который за результаты своего правления переживает. И обида брала за несправедливость ситуации. Бравлин сам прекрасно понимал, что внутренне оказался не готовым к потере своего княжества. Казалось бы, сам он и нашел выход, сам вышел на короля франков с предложением этого выхода, тем не менее, когда дело уже было, по сути, запущено, и обратной дороги уже не было, Бравлин по-настоящему ощутил всю величину своей потери. И впервые задумался о том, как страшно звучит слово «никогда». Однако, нужно было бы смириться, хотя сделать это было трудно, смириться, и продолжать оставаться князем своего народа. Иначе народ просто разбредется в разные стороны, превратившись в неуправляемую толпу. А что такое неуправляемая толпа? Причем, часть этой толпы будет составлять вооруженное воинство… Люди после потери дома и отечества злы, и они будут готовы сорвать свое зло на ком-то. Скорее всего, на франках. И тогда все возобновится, все начнется сначала. И война, и беды, все навалится с новой силой. И уход народа в новые земли вынужден будет превратиться в бегство. А убегающего бьют в спину…

Этого допустить Бравлин не хотел. А, чтобы не допустить этого, нужно оставаться самим собой, необходимо себя в руки взять, и собой полностью управлять. И собой, и своим народом. А что может он сказать своему народу? Подумав, люди согласятся с князем, что он потерял больше, чем они. Кто что-то имеет, тот всегда теряет больше. Но для этого нужно уметь здраво размышлять. В обыденной ситуации люди умеют порой размышлять здраво. А когда вот такая беда навалилась, когда они остались без крова в момент, когда зима ломится в двери, способность к размышлению у многих пропадает. Люди начинают чувствовать только величину собственной потери. Но Бравлин никого не гнал за собой насильно. Он только предложил пойти за собой тем, кто не желает жить «под франками». Может быть, пятая часть горожан осталась. Остальные Бравлину поверили, как привыкли верить всегда. И пошли за ним. Глашатаи разносили слова князя повсюду, должны были дойти даже до земли нордальбингов, где в приграничных районах живет множество вагров. Бравлин и их позвал за собой. Должны были получить весть и смерды, кормящие все княжество. У этих имущества в землянках много не бывает. Собрали все на воз, свалили туда же посконные мешки с посевным зерном, сверху детей посадили, и в дорогу. У кого корова есть, привязали корову к телеге. Из деревенек выходили бедные обозы, запружали дорогу. И уже несколько таких обозов пристроилось позади воинской колонны самого князя Бравлина и словенских стрельцов. Князю казалось, что людей за ним идет много. И это было, наверное, хорошо.

А дурные мысли из головы все не выходили. Князь уже в который раз возвращался мыслями к действиям этой войны, пытаясь отыскать хоть какой-то возможный способ к спасению своего княжества, но не находил. Возникали даже самые диковинные планы того, что и сделать-то было бы невозможно – что-то типа захвата ставки короля Карла Каролинга на подходах к Старгороду. Конечно, это были не планы. Планы составляются до того, как что-то происходит. Просто Бравлин анализировал свои возможности, и представлял те, которые можно было бы считать упущенными, если их вообще было возможно когда-то осуществить. Побеждать франков было вполне возможно, даже если они имели численное преимущество. Все те несколько лет, что Бравлин воевал с Карлом, франки имели численное преимущество. И только в этот раз, когда маленькое княжество было полностью обескровлено, когда сильный сосед король Дании Готфрид Скьелдунг, по сути дела, предал, побоявшись выступить против Каролинга, сославшись на свои внутренние проблемы, Карл вышел окончательным победителем. Княжество вагров существовать перестало. И князь Бравлин Второй уже не является правителем вагров.