Ребекка - Дафна дю Морье

И тут в комнатке за библиотекой зазвонил телефон.

Глава XXI

Максим вышел и закрыл за собой дверь. Спустя несколько минут появился Роберт и принялся убирать со стола. Я поднялась с пола и повернулась к нему спиной, чтобы он не увидел мое лицо. Я спрашивала себя, когда им все станет известно: здесь, в доме, в поместье, в Керрите? Сколько надо времени, чтобы такая вещь просочилась наружу?

Из комнаты за библиотекой доносилось невнятное бормотание. У меня засосало под ложечкой — что еще? Телефонный звонок разбудил во мне каждый нерв. Все это время я сидела возле Максима, словно во сне, — его рука в моей, щека на его плече. Он говорил, и одна моя половина тенью следовала за ним по пятам. Я тоже убивала Ребекку, я тоже топила яхту в заливе. Слушала вместе с ним рокот волн и шелест дождя. Ждала стука миссис Дэнверс в дверь спальни. Все это я пережила вместе с ним, все это, и не только это. Но другая моя половина сидела на ковре, безразличная, отрешенная, думая лишь об одном — все другое потеряло для меня значение, — вновь и вновь повторяя про себя одну лишь фразу: «Он не любил Ребекку. Он не любил Ребекку». А теперь, при звуке звонка, обе эти половины слились воедино. Я снова стала сама собой. Я не изменилась. Но во мне появилось нечто новое, то, чего не было раньше. При всей моей тревоге, при всех опасениях у меня было легко на сердце. Я больше не боялась Ребекки. Я перестала ненавидеть ее. Теперь, когда я узнала, какая она была — дурная, жестокая, порочная, — я потеряла всю свою ненависть. Ей больше не причинить мне вреда. Я могу теперь пойти в кабинет, сесть за ее бюро, взять в руки ее перо, глядеть на надписи, сделанные ею над отделениями секретера, и не испытывать при этом никаких чувств. Могу пойти в ее комнату в западном крыле, стать у окна, как я стояла сегодня утром, и не бояться. Ее власть надо мной кончилась, растаяла в воздухе, как сегодняшний утренний туман. Никогда больше она не будет стоять у меня за спиной на парадной лестнице, сидеть рядом за обеденным столом, склоняться над баллюстрадой галереи, следить за мной, когда я буду стоять внизу в холле. Максим никогда ее не любил. Я больше ее не ненавидела. Ее тело вернулось, нашлась ее яхта с таким странным пророческим названием, но я освободилась от Ребекки навсегда.

Между мной и Максимом больше ничто не стоит. Я могла быть с ним рядом, дотрагиваться до него, обнимать его, любить его. Никогда больше я не буду ребенком, больше не будет «я», «мне», «меня», будет — «мы», «нам», «нас». Мы будем вместе. Мы вместе встретим эту беду, он и я. Ни капитан Сирл, ни водолаз, ни Фрэнк, ни миссис Дэнверс, ни Беатрис, ни жители Керрита, читающие газеты, не смогут нас разлучить. Еще не слишком поздно, мы еще можем быть счастливы. Я повзрослела, избавилась от робости, я больше ничего не боялась. Я буду сражаться за Максима. Буду лгать, давать под присягой ложные показания, я буду молиться и богохульствовать. Ребекка не выиграла. Ребекка проиграла.

Роберт вынес посуду. В комнату вошел Максим.

— Звонил полковник Джулиан, — сказал он. — Он только что разговаривал с Сирлом. Он тоже едет с нами завтра утром. Сирл ему рассказал.

— При чем тут полковник Джулиан? — сказала я. — Ничего не понимаю.

— Он — полицейский судья Керрита. Он обязан присутствовать.

— Что он сказал?

— Спросил у меня, нет ли у меня каких-нибудь предположений насчет того, чье это тело.

— Что ты сказал?

— Сказал, что не знаю. Что мы думали — Ребекка была одна. Сказал, что, если у нее был друг, мне это неизвестно.

— Он еще что-нибудь спрашивал?

— Да.

— Что?

— Он спросил, как я думаю, не мог ли я ошибиться, когда ездил в Эджкум.

— Да? Он уже это спросил?

— Да.

— А ты?

— Я сказал, что это возможно. Я не знаю.

— Значит, завтра, когда поднимут яхту, он тоже будет там? Он, и капитан Сирл, и врач?

— И инспектор Уэлш.

— Инспектор Уэлш?

— Да.

— Но почему? Он-то при чем?

— Так положено, когда находят неопознанное тело.

Я ничего не сказала. Мы смотрели друг на друга.

Я почувствовала под ложечкой прежнюю сосущую боль.

— Может быть, им не удастся поднять яхту, — сказала я.

— Может быть, — сказал он.

— Тогда им ничего не сделать с телом, верно? — сказала я.

— Не знаю, — сказал он.

Максим выглянул в окно. Небо было обложено тяжелыми белыми тучами, как днем, когда я возвращалась с обрыва. Ветра не было. Все оцепенело в безмолвии и неподвижности.

— Час назад я думал, что поднимется юго-западный ветер, но все опять стихло, — сказал Максим.

— Да, — сказала я.

Снова зазвонил телефон. От пронзительного настойчивого звонка у меня заболело сердце, подступила к горлу тошнота. Мы с Максимом посмотрели друг на друга. Затем он вышел и закрыл за собой дверь, как в первый раз. Странная сосущая боль в животе не оставляла меня. Телефонный звонок, казалось, удвоил ее силу. Ощущение это перенесло меня в детство, за тысячу лет назад. Это была та самая боль, которая мучила меня, когда на улицах Лондона звучали сигналы воздушной тревоги и я, совсем еще крошка, сидела, дрожа от страха и ничего не понимая, в чуланчике под лестницей. То же самое ощущение, та же самая боль.

Вернулся Максим.

— Началось, — медленно сказал он.

— О чем ты? Что случилось? — сказала я, вдруг похолодев.

— Это был репортер, — сказал он. — Из «Каунти Кроникл». Правда ли, спросил он, что нашли яхту покойной миссис де Уинтер?

— Что ты ему сказал?

— Я сказал: да, нашли какую-то яхту, но это все, что нам известно. Возможно, это вовсе не ее яхта.

— Это все, что он спросил?

— Нет. Он спросил, могу ли я подтвердить слух, будто в каюте яхты обнаружено тело.

— О Боже!

— Да. Кто-то проболтался. Не Сирл, в этом я не сомневаюсь. Водолаз. Один из его дружков. Этим людям рта не заткнешь. Завтра утром будет знать весь Керрит.

— Что ты ему сказал насчет тела?

— Сказал, что я ничего об этом не знаю. Мне нечего сообщить газетам. И я буду ему весьма обязан, если он не станет мне больше звонить.

— Это его обозлит. Они ополчатся против тебя.

— Я иначе не могу. Я не делаю сообщений в газетах. Я не допущу, чтобы писаки звонили сюда и задавали мне вопросы.

— Они могут пригодиться нам, — сказала я.

— Если дойдет до драки, я буду драться один, — сказал он. — Мне не нужна их помощь.

— Этот репортер позвонит кому-нибудь другому, — сказала я. — Доберется до полковника Джулиана или капитана Сирла.

— Ну, от них он не много добьется, — сказал Максим.

— Если бы мы могли что-нибудь предпринять! — сказала я. — Сколько времени впереди, а мы сидим сложа руки и ждем завтрашнего утра!

— Ничего другого нам не остается, — сказал Максим.

Мы все еще были в библиотеке. Максим взял в руки книгу, но я знала, что он не читает. Он то и дело поднимал голову и прислушивался, точно ему казалось, что звонит телефон. Но телефон молчал. Нас никто больше не тревожил. Как обычно, мы переоделись к обеду. Казалось невероятным, что всего лишь вчера в это самое время я надевала белое маскарадное платье и, сидя перед трюмо, прилаживала на голове парик. Старый, давно забытый сон, дурной сон, о котором вспомнишь спустя много месяцев, сомневаясь в собственной памяти, не веря самой себе. Мы пообедали. За столом прислуживал Фрис, уже вернувшийся из города. По его лицу ничего нельзя было сказать. Интересно, был ли он в Керрите, слышал ли уже что-нибудь?

После обеда мы вернулись в библиотеку. Мы почти не разговаривали. Я села на пол у ног Максима, прислонив голову к его коленям. Он гладил меня по волосам. Не рассеянно, как раньше. Не так, как он гладил Джеспера. Теперь все было иначе. Я чувствовала кончики его пальцев на коже. Иногда он целовал меня. Иногда говорил мне что-нибудь. Между нами не было больше теней, и если мы молчали, то лишь потому, что нам хотелось молчать. Я удивлялась, что могу быть так счастлива, когда наш мирок погружен во мрак. Странное это было счастье. Не о таком я мечтала, не такого ждала. Не такое представляла себе в долгие часы одиночества. В нем не было никакой лихорадочности, никакой горячки. Спокойное, неторопливое счастье. Окна библиотеки стояли настежь, и когда мы не говорили и не касались друг друга, мы смотрели на темное хмурое небо.

Должно быть, ночью шел дождь, потому что, когда я проснулась на следующее утро чуть позже семи, я увидела, что розы внизу закрылись, их головки поникли, а травянистые склоны у опушки леса блестят серебром. В воздухе стоял чуть заметный влажный и мозглый запах, который появляется с первым листопадом. Неужели уже наступила осень, сейчас, на два месяца раньше срока?

Максим не стал будить меня, когда поднялся в пять часов. Должно быть, прошел потихоньку через ванную комнату в гардероб. Сейчас он уже в заливе вместе с полковником Джулианом, капитаном Сирлом и матросами с лихтера. Лихтер тоже там, и кран, и цепь; яхту Ребекки уже сняли с рифов. Я думала обо всем этом спокойно, равнодушно, без всяких чувств. Я рисовала их себе там, в заливе, представляла небольшой темный корпус яхты, медленно всплывающий на поверхность, разбухшее, посеревшее дерево обшивки, ярко-зеленые водоросли и ракушки, облепившие борта. Когда они поднимут ее на лихтер, вода потоками устремится вниз, обратно в море. Обшивка суденышка кажется серой, трухлявой, местами на ней пузыри. Оно пахнет тиной и ржавчиной и той зловещей темной травой, что растет на глубине возле неизвестных нам подводных рифов. Возможно, табличка с названием все еще держится на носу. «Je reviens». Буквы зеленые, выцветшие. Гвозди насквозь проржавели. А сама Ребекка лежит внутри, на полу.