Последний оракул - Джеймс Роллинс

Раздался выстрел, прозвучавший громом в маленьком замкнутом помещении.

Пуля ударила Юрия в плечо, вынудив отступить на полшага, но, едва замечая боль, он снова бросился вперед и одним рывком освободил Лизу от хватки Макбрайда. Затем одной рукой он впился в горло Макбрайда, а другой вонзил ему в яремную вену второй шприц. Этот был наполнен лекарством Саши — комбинацией средств, применяемых при химиотерапии, эпинефрина и стероидов. В неразбавленном виде эта смесь являлась смертельной, а в шприце она была именно такой.

Макбрайд выпустил в прилепившегося к нему Юрия всю обойму. Выстрелы прозвучали приглушенно, как громкие хлопки. Юрий испытал ощущение, как будто кто-то нанес ему несколько ударов в живот. И все же ему хватило сил нажать на поршень шприца и загнать смертоносную жидкость в шею врага, откуда она сразу же поступила в сердце.

Макбрайд закричал.

Юрий повалился на пол, увлекая за собой второго мужчину. Он знал, что испытывает сейчас Макбрайд: огонь, распространяющийся по венам, давление, разрывающее голову изнутри, мучительную боль, сжимающую сердце. Чьи-то руки оторвали Юрия от Макбрайда и перевернули на спицу. Он увидел Кэт, склонившуюся над Сашей, чтобы защитить ее от выстрелов, и отвернувшую голову ребенка в сторону.

Рядом с ним бился в конвульсиях Макбрайд. Из его рта летела слюна, ставшая кровавой после того, как он прокусил себе язык. Его тело будет жить, но рассудок умрет, поскольку лекарство сожжет его мозг и оставит от него пустую оболочку.

Над Юрием склонилась Лиза.

— Помогите мне! — позвала она кого-то.

Появились другие руки и зажали рану на его животе. По полу растекалась кровь. Подошла Кэт и положила его голову себе на колени. Юрий закашлялся. Кровь потекла сильнее. Он протянул к ней руку, зная, что она поможет.

— Саша...— выдохнул он.

— Мы не дадим ее в обиду,— проговорила женщина. Юрий уже знал это и не сомневался в доброте ее сердца, поэтому он

покачал головой.

— Другие... Другие дети...

Ему было трудно сфокусировать взгляд и мысли. Мир перед его глазами темнел, а боль сменялась холодом.

Он пытался сказать ей, где находятся другие дети.

— Челя... бинск.

Он заскреб рукой по полу и вывел в луже собственной крови число 88. Кэт сжала его ладонь.

— Держитесь, Юрий.

Он хотел бы держаться — ради Саши, ради всех остальных. Тьма окончательно заволокла его, голоса звучали как из глубокого колодца. И с последним вдохом он подарил этой женщине единственное, что мог. Надежду.

Он стиснул руку Кэт и выдавил из себя единственную фразу:

— Он жив...

Ошеломленная, Кэт сидела, продолжая держать на коленях голову уже мертвого Юрия. Верно ли она расслышала? Она посмотрела в его открытые, но остекленевшие, безжизненные глаза. В последние минуты жизни он стал словно одержимым, будто пытаясь исполнить какую-то епитимью, и даже переходил на русский. Искушенная в языках благодаря годам службы в морской разведке, она понимала его.

Другие дети.

Такие, как Саша.

Кэт взглянула на лежащую в кровати девочку, заботу о которой теперь взял на себя Малкольм.

Потом Юрий пролепетал нечто такое, что показалось Кэт полной бессмыслицей, и пытался что-то нарисовать своей кровью. Но что означала его последняя фраза?

Кэт повернулась к Лизе.

Ее подруга стояла на коленях в луже крови.

— Он спас мне жизнь,— пробормотала она и положила ладонь на грудь Юрия. Поглощенная оказанием помощи Раеву, она не слышала его последних слов.

Лежавшее рядом с Лизой тело Макбрайда перестало дергаться. Открытые глаза американца были такими же остекленевшими и безжизненными, как у Юрия, но его грудь вздымалась и опускалась.

Кэт сидела, будучи не в состоянии подняться. Взгляд женщины был устремлен на Сашу и лежавшую на тумбочке стопку ее рисунков.

Во всем мире для нее существовали лишь слова Юрия.

«Он жив».

Перед тем как произнести их, он крепко сжал ее руку.

Это было послание, адресованное только ей.

Она поняла, что он имеет в виду, но это было невозможно.

И все же эти слова развязали в ее душе какой-то узел и возродили огонь надежды, который никогда не угасал внутри ее. Она дышала все с большим трудом, и с каждым вдохом этот огонь разгорался все сильнее, сжигая сомнения, освещая темные углы ее души. Какая-то ее часть опасалась выходить на свет. В тени она чувствовала себя в большей безопасности, но гасить этот огонь — отказывалась.

Именно этот огонь заставил ее вскочить на ноги.

Подняв с пола пистолет охранника, Кэт заговорила, обращаясь ко всем находившимся в палате:

— Оставаться здесь опасно. Мы должны пробиваться к выходу, а если не удастся, то найти какое-нибудь место, где можно занять оборону.

Лиза отсоединила капельницу от руки девочки. Кэт заметила, что альбом для рисования до сих пор лежит на прикроватной тумбочке, открытый на той странице, где зеленым карандашом был нарисован мужчина на плоту.

Она знала, что это хоть и невозможно, но является правдой.

Монк...

Он жив.

10 часов 07 минут

Южноуральские горы

Американец должен умереть.

Промахнувшись с первого раза, Борсаков выругался. Он укрылся в тени одной из шахтерских лачуг, прижимаясь щекой к ложе винтовки.

Он не ожидал внезапного маневра, предпринятого его мишенями, кинувшимися прямо на него. Из-за этого пришлось менять позицию и стрелять наспех. Кроме того, он предполагал, что во время крушения лодки прицел винтовки оказался сбит, а пристрелять ее и настроить прицел у Борсакова не было времени. Поэтому выстрелы лишь выдали беглецам его присутствие.

Но ему хотя бы удалось остановить их и пришпилить к месту.

Двое детишек и шимпанзе спрятались в кирпичном здании, а американец с мальчишкой — за грузовиком.

Борсаков скользнул назад, не высовываясь из травы. Все, что ему оставалось сделать,— это пересечь улицу, и тогда американец вновь будет у него как на ладони.

На сей раз он не промахнется.

Пригибаясь, он пошел через дорогу, пытаясь как можно дольше оставаться в тени. Добравшись до угла, спрятался за перевернутой бочкой и, приготовив винтовку, осторожно выглянул.

Теперь он мог видеть все пространство по другую сторону грузовика.

Пальцы Борсакова впились в оружие. Его охватили злость и растерянность.

Там никого не было.

Американец и мальчишка исчезли.

Петр забрался в грузовик и свернулся калачиком на полу. За минуту до этого Монк подсадил его и помог влезть в полуоткрытое окно, а сам исчез между двумя домиками, стоявшими позади грузовика. Перед тем как уйти, он знаками велел Петру не произносить ни звука и спрятаться как можно ниже под передним сиденьем. Теперь Петр делил свое убежище с сухими листьями и жуками. Он обхватил колени руками.

В каких-то потаенных уголках его памяти, куда ему самому было страшно заглядывать, жили воспоминания о том, как он прятался вот так же: содрогаясь от страха, боясь дышать, преследуемый. Это было в другой жизни, не в его. Только тогда вокруг него было не железо, а камень.

Мечась между «тогда» и «сейчас», он ощущал булавочные уколы света снаружи. Звезды в ночном небе. Если на них посмотреть подольше, они становились ярче и словно падали на него. Но ночное небо всегда пугало его, поэтому он ушел «оттуда» и вернулся «сюда».

Как только Петр сделал это, он сразу испытал острое чувство голода. Но как и предыдущие воспоминания, этот голод принадлежал не ему. Совсем рядом билось большое сердце, заглушая биение его маленького сердечка. Он ощущал в воздухе странные запахи: мокрой травы, горячей крови, слышал хруст гравия под ногами. Он почувствовал на лице глубокий выдох — гораздо более сильный, нежели могла произвести его детская грудь. Это были запахи охоты.

А потом пришел мускусный запах.

Совсем другой.

Среди них появился новый охотник. Но это ощущение несло с собой больше чем едкий запах. Вместе с ним пришло воспоминание об острой боли. Она пронзила позвоночник, ярость выжгла ощущение голода. Когда Петр съежился еще сильнее, большое сердце устремилось вперед, по направлению к нему.

Монк бежал позади стоящих вдоль дороги построек. Его спина и грудь горели от заноз, которые он нахватал, протискиваясь в узкий проем между двумя дощатыми хибарами. Он спрятал Петра в грузовике, обезопасив его таким образом хотя бы от тигра, но не от снайпера. Его главной задачей на данный момент было увести солдата подальше от детей, заставить его преследовать себя в лабиринте домиков, стоящих ниже по дороге.

Перехитрить стрелка означало победить его, а наградой за это станет выживание.

Монк бежал, низко пригнувшись, избегая наступать на сухие опавшие листья и гравий. Он двигался бесшумно до того момента, пока не достиг последней из построек. Обогнув ее, он оказался на главной дороге. Достаточно ли он удалился от того места, где скрывались дети?