Ожоги сердца - Иван Падерин

Наконец-то взвилась зеленая ракета. Радист передал сигнал штурмовым отрядам — «начинайте!». И я, не задерживаясь, перенес свой наблюдательный пункт на чердак полуразрушенного дома за дамбой. Просто-напросто тараканы вытеснили нас из безопасного укрытия.

Тотчас же прибывший ко мне начхим полка объяснил причины такого нашествия черных тараканов. Три недели назад на эту часть Берлина, на Рудов, был обрушен удар двух тысяч американских «бостонов». Остались сплошные развалины. Водопровод и канализация вышли из строя. Всюду камни и кирпичная пыль. Нигде ни капли воды. И вот тараканы, вероятно, чутьем нашли путь к воде через дамбу и в эту ночь сползлись сюда со всех улиц и кварталов разрушенного района.

В полдень мне позвонил командир полковой батареи:

— Товарищ майор, скончался гвардии сержант Андрей Гордеевич Логинов.

— Как скончался?

— В медсанбате после ранения в грудь.

— Где он был ранен?

— Подобрали на дамбе отводного канала…

— Не может быть…

Я вспомнил нашествие черных тараканов. Будь они прокляты. Из-за них я поспешил сменить наблюдательный пункт. Андрей Логинов почему-то замешкался, приотстал от меня. В тот момент мне подумалось: «Он остался встречать своих батарейцев». Приотстал и, как теперь выяснилось, попал под свинцовую метель, взметнувшуюся в тот момент над дамбой.

Через час после звонка командира батареи я был уже в медсанбате дивизии. Андрей Логинов лежал рядом с командиром соседнего полка, тоже моим земляком Ефимом Дмитриевичем Гриценко, который был ранен при форсировании канала Тельтов. Пуля пробила ему сердце, и в медсанбат он был доставлен уже мертвым… И сейчас вижу их перед собой: лежат два богатыря земли сибирской — полковник и сержант — рядом, неподвижно, будто уснули от смертельной усталости и не могут проснуться. Плечистые, гвардейского роста, лица строгой мужской красоты. Темные кудри Андрея будто вновь, как на эстраде элеватора, вспенились, только теперь в них обозначились белые, с синеватыми оттенками завитки. Пепельная краска войны. Она вплелась в его кудри где-то под Берлином, а может быть, в минувшую ночь. До этого я не замечал, что он седеет. Ведь ему было всего двадцать шесть лет.

Досадная утрата. Столько пройдено — и вот на́ тебе, из-за каких-то тараканов… Впрочем, на войне трудно, даже невозможно угадать, где тебя ждет верная удача, а где подстерегает та самая опасность, после встречи с которой ты больше не увидишь солнца. Перетерпели бы мы этих тараканов, возможно, Андрей Логинов был бы жив. Но кто знает. Быть может, и меня и радиста ждала там гибель вместе с Андреем — могло быть так. В бою, на переднем крае, у смерти, которая ходит за тобой, — свои дороги. И дело не только в том, что ты замешкался или оглянулся не там, где надо, — знал бы, где упасть, солому подостлал! — а в стечении обстоятельств. Случайная смерть возможна везде, а в бою многое зависит от твоего умения чувствовать опасность, от сноровки и того самого счастья, которое подарила тебе жизнь, включая боевое мастерство.

…Иду к элеватору неторопливым шагом. Под ногами хруст. Это шлак хрустит на каждом шагу. К осени посыпали дорогу, чтобы машины с зерном не буксовали. Иду со своими думами, вспоминаю своих боевых друзей и дороги, которые привели к центру Берлина.

Двадцать восьмого января 1943 года, когда прозвучали последние выстрелы на Мамаевом кургане, кто-то из моих однополчан сказал:

— Город на Волге выстоял, пусть теперь город на Шпрее дрожит!..

То был переломный момент в ходе войны. С той поры все военные дороги вели нас в Берлин. Исход штурма столицы третьего рейха был таким образом предрешен в сражениях на Волге. А когда на Курской дуге загремело стократное Бородино, то гром боев, как гласила солдатская молва, докатился до стен рейхстага, и на наших западных границах стали подниматься, будто разбуженные этим громом, полосатые пограничные столбы с гербом Советского Союза.

— Они поднимаются по ночам, как привидения. А днем их вновь роняют фашисты, но на следующую ночь они опять встают, — рассказывали наши солдаты.

Прошло немногим более года, и осенью сорок четвертого воинам, очистившим Белоруссию и Украину от оккупантов, представилась возможность проверить достоверность молвы об оживающих пограничных столбах.

В наш 220-й гвардейский полк влилась группа призывников из Западной Украины и Западной Белоруссии. Среди них был Шота Платонович Тибуа, смуглый парень небольшого роста. Нос с горбинкой, глаза карие, с янтарным отливом. Его зачислили в четвертую роту.

— В оккупации был? — спросил его писарь роты.

— Не был, — ответил Тибуа.

— Откуда призван?

— Не призван, а сам прибыл. Сначала надо спросить — откуда родом, потом — откуда прибыл, — сделал он замечание писарю и, помолчав, ответил: — Я горный человек, война застала меня в Белоруссии, оттуда и прибыл.

— Почему же говоришь, что в оккупации не был? — заметил писарь.

— Ты плохо знаешь партизанскую клятву: мы не признавали оккупации, ходили по своей земле, жили по советским законам, потому и говорю — не был.

— Ладно, — согласился писарь. — А присягу давал?

— Пять раз! Сначала перед командиром отряда, потом еще четыре — перед гербом Советского Союза на пограничном столбе…

Писарь, улыбаясь, оглянулся, как бы ища свидетелей разговора.

— Не веришь? Сходи на Буг, там, недалеко от Бреста, ниже моста, найдешь два столба и прочитаешь: «Шота Тибуа». Это я гвоздем расписался. Было четыре таких столба, но осталось два…

— Где же остальные?

— Немцы сожгли. Мои столбы сожгли. Один раз из костра вытащил и поставил, а второй раз не успел: пуля ногу пробила…

В тот же час Шота Тибуа оказался в центре внимания гвардейцев четвертой роты. На него смотрели как на привидение, с которым была связана легенда о пограничных столбах. Андрей Логинов, которого в тот день перевели из пехотинцев в артиллерию, подарил ему гимнастерку с отложным воротничком и фуражку с красным околышем… Хотя уже стояли холода, но Тибуа принял все это с радостью; вскоре появились у него и армейские брюки и сапоги. В общем, еще задолго до того, как на склад вещевого снабжения полка поступило обмундирование для нового пополнения, Шота Тибуа ходил в полной форме.

В середине января сорок пятого года, после прорыва немецкой обороны на Висле, четвертая рота шла в авангарде полка. Стремительным маневром наши войска обошли Варшаву и вышли на шоссе Варшава — Познань — Берлин. И тут Шота Тибуа сказал:

— Прямая дорога называется столбовой. Будем наступать дружно, и тогда эта дорога к победе будет самой короткой…

Рота двигалась на танках. Ветер наступления как бы окрылял Тибуа: горные люди, как птицы, не боятся высоты и любят быструю езду. Было холодно, но Тибуа надел на голову фуражку с красным околышем — подарок Логинова.

В бою за Познань спешившиеся стрелки, оставив танки перед взорванным мостом, бросились на ту сторону неглубокой речки и будто растворились в прибрежных перелесках. Но вот возле дороги у телеграфного столба замаячила фуражка с красным околышем. Прошло еще несколько минут, и там собралась почти вся рота. У ног Тибуа лежали два немецких пулемета. К ним прибавилось еще более десятка автоматов и карабинов. Очистив придорожные кусты и канавы от немецких пулеметчиков и фаустников, солдаты вернулись к взорванному мосту, чтобы помочь танкистам переправиться через речку.

— Вот она, наша столбовая дорога! — говорил Шота Тибуа, подтаскивая вместе с танкистами бревна под гусеницы танков.

Наступление продолжалось в нарастающем темпе. Передовые части далеко оторвались от основных сил и еще дальше от своих тылов. 220-й гвардейский полк вместе с танкистами генерала Катукова был направлен в обход города и крепости Познань. Там завязались затяжные и жестокие уличные бои. Тибуа, которому не терпелось поскорее подойти к Одеру (а там ведь до Берлина рукой подать), готов был не есть и не пить, лишь бы не кончались боеприпасы и горючее для танков. И опять впереди маячила фуражка с красным околышем.

Обходной маневр уводил, однако, далеко в сторону от столбовой дороги. Замедлили ход и танки — горючее оказалось на исходе. Кроме того, на пути легла широкая водная преграда — Варта. Надо было с ходу форсировать ее и круто поворачивать на шоссе Познань — Кюстрин.

Пехотинцы, выбив немцев из небольшого поселка, остановились перед крутым изгибом реки. Было решено ждать ночи. Шота Тибуа, заменив раненого помощника командира взвода, предложил выдвинуться всем взводом вперед и, пока светло, провести рекогносцировку.

— Разведаем, какой берег на той стороне, а там будет видно…

Глаза его, напоминая по цвету зерна спелой пшеницы, искрились так чисто и ярко, что, глядя в них, ни командир взвода, ни командир роты не могли не поверить, что он выполнит задачу.