Новый Мир ( № 3 2002) - Журнал «Новый мир»

Другое детище Леонида Быкова — серия «Зеркало XX века» — выходило до недавнего времени в издательстве «У-Фактория». Вышли книги Г. Шпаликова, А. Галича, Б. Окуджавы, В. Высоцкого, А. Володина, Л. Филатова… Увы, обе серии — и «Зеркало…», и «Библиотека поэзии Каменного пояса» — приостановлены издательствами по банальным финансовым причинам. Сиюминутные требования рынка сбивают с толку даже издателей с серьезной репутацией. Казалось бы, культурные проекты, просветительские по сути, могли бы получать поддержку если не на федеральном уровне, то хотя бы на региональном. Но пока получается, что книга Алексея Решетова — последняя в своем роде, итоговая не только для поэта, но в чем-то и для читателей.

Жду тебя, а ты нейдешь,Зря гляжу в окошко.Там идет то снег, то дождь,То пуста дорожка…

Полеты над плоскостью

Марина и Сергей Дяченко. Долина совести. Роман. М., «ЭКСМО-Пресс», 2001, 384 стр

В русской фантастике появляется отчетливый интерес к метафизике личности, и это отрадно. Социальная проблематика, еще не так давно преобладавшая в отечественной литературе (и особенно в фантастике), начинает потихоньку приедаться. Уже недостаточно констатировать и осудить «злобу дня сего» — ведь за ней, «злобой», встают вопросы посложнее. Вот к ним-то, этим глубинным слоям, сейчас обращается внимание писателей. Не только в мейнстриме, но и в фантастике заметно это движение вглубь — в область философской антропологии.

И тут, если говорить о нынешней русской фантастике, прежде всего приходит на ум творчество супружеского дуэта Марины и Сергея Дяченко. Уже в первом своем романе «Привратник» (1995) они обратили на себя внимание нестандартностью подхода, нежеланием вписываться в те или иные жанровые схемы. С тех пор ими написано немало (тетралогия «Скитальцы», романы «Ведьмин век», «Скрут», «Пещера», «Казнь», «Армагед-дом», «Магам можно все», множество повестей и рассказов). Интерес к человеку, к глубинам его души — главная тема любого их произведения. Нестандартная ситуация (создаваемая специфическими средствами жанра) служит авторам чем-то вроде проекционного фонаря — и на фоне обыденной жизни вдруг проявляются серьезнейшие метафизические коллизии.

В «Долине совести», новом их романе, фантастический прием, по сути дела, прост. Вот есть такая всем хорошо известная вещь, как привязанность к кому-либо. Частенько ее принимают за любовь. Вспомним эти юношеские грезы, где предметы внимания бегают за тобой табунами, страдая от разлуки и мечтая о встрече… Невидимые, но прочные нити привязывают людей друг к другу, и бывает очень больно, когда они рвутся. А отчего рвутся, отчего возникают — нам неведомо. Мы не властны над этими таинственными узами.

Конечно, ниточки, узы — это не более чем красивая метафора. При желании все можно свести к рефлексам, феромонам, биохимии. Только как ни объясняй, факт остается фактом: «оно» от нас не зависит.

А если представить, что ниточки эти обладают некой материальностью? Что разрыв уз не в фигуральном, а в буквальном, медицинском смысле убивает человека? Каково быть источником таких уз? А жертвой? А одновременно и тем и другим?

Такова исходная авторская посылка. Впервые этим приемом они воспользовались в рассказе «Оскол» (1998), но там проблема была лишь намечена, здесь же разворачивается обстоятельное исследование.

Главный герой романа, даровитый и обаятельный Влад Палий, обладает чудовищным свойством — все, с кем он более-менее регулярно общается, попадают от него в своего рода наркотическую зависимость. Стоит им расстаться с Владом хотя бы на несколько дней — и начинаются мучения душевные и физические, возникают тяжелые заболевания. Иногда дело оканчивается и летальным исходом, а медицина бессильна.

Понятно, что такое свойство — замечательный тест на внутреннюю порядочность. Нетрудно ведь воспользоваться узами эгоистически, расчетливо привязывая к себе людей и беря от них все, чего захочется. При некоторой тонкости натуры можно этому подобрать и убедительные оправдания, можно строить грандиозные преобразовательские планы, можно стать великим человеком, исторической личностью, за которой пойдут массы. Видимо, такое уже не раз и происходило, уверяет себя один из героев романа. Слов нет, перспективы тут открываются заманчивые.

Но Влад к его чести на подобные соблазны не купился. Изначально чистый и порядочный, он дорого заплатил, прежде чем осознал всю силу и всю безжалостность таящихся в нем уз. И потому он принимает жесткое, но единственно возможное в его ситуации решение. Живя среди людей, он тщательно избегает любых сколько-нибудь устойчивых контактов, уходит в некую внутреннюю эмиграцию. Возможно, на его месте кто-то пошел бы и более радикальным путем — но Влад на самоубийство не способен. Все-таки при всей своей вынужденной аскезе он слишком любит жизнь.

Конечно, ему было бы куда легче, окажись он верующим человеком. Осознал бы и оценил свою трагическую ситуацию в рамках той или иной религиозной традиции, ушел в глухой скит, а главное — всецело положился на Промысел Божий и тем изрядно разгрузил бы душу. Однако Влад не религиозен, и с точки зрения авторской задачи это правильно. Герой не имеет благодатной поддержки свыше, герой страдает и мечется, пытаясь самостоятельно разобраться в себе, и потому его внутренний мир воспринимается гораздо убедительнее. Да, авторы не дают ему форы, оставляют один на один с его бедой, и потому беда эта предстает во всей своей глубине.

Кое-кто назвал бы его жизнь адом, но вряд ли это будет справедливо. Ад — это ведь актуализация внутреннего состояния души, когда в ней все выгорело, когда уже невозможно верить, надеяться, любить. А Влад сумел сохранить душу живу. Полюбив в юности девушку, он нашел силы навсегда отдалиться от нее, чтобы не поработить ее и не погубить. Но любовь не умерла, эта любовь, проявляющаяся лишь в нечастой переписке, согревает его душу, не дает отчаянью взять верх.

И тут со всей остротой встает вопрос: а что же такое настоящая любовь и настоящая свобода? Ясно, что узы — не более чем жалкая имитация. Как дьявола называют «обезьяной Бога», так и «привязанность» можно назвать «обезьяной Любви». Сложность, однако, начинается там, где истинная любовь возникает независимо от наличия уз. Ведь стоило Владу сделать признание Анне — и та полюбила бы совершенно свободно, искренне. Из текста это следует достаточно определенно. Совершенно прав Влад, решая за обоих, оберегая Анну от паутины уз. А как быть Анне (которую, одну из немногих, Влад посвятил в свою тайну)?

Любовь немыслима вне свободы, любовь по принуждению ужасна, все так. Но ведь истинная любовь — это всегда и добровольное самоограничение, отсечение своей воли, самопожертвование. Онтологический парадокс — свобода лишь тогда становится подлинной, глубинной свободой, когда преодолевает свою самость, когда актуализируется в смирении. Возможно, парадокс снимается, если говорить о преобразовании свободы внешней, «свободы от» во внутреннюю свободу, которая «во имя». Но можно ли тогда утверждать, что узы и впрямь посягают на истинную свободу? Особенно если кто-то готов добровольно подвергнуться их действию? Возможна ли и при узах настоящая, высокая любовь? Анна, похоже, готова пойти на такую жертву, но чем бы это окончилось на практике? Вообще где тот предел, когда уменьшение свободы внешней (действие тех же уз) становится уже критичным для свободы внутренней? И есть ли он вообще, сей предел?

Ответ, видимо, искать нужно уже не в романе, а в жизни. Вспомним великих людей, действительно менявших мир, — Александра Македонского, Юлия Цезаря, Петра I, Наполеона… не говоря уже о тоталитарных тиранах минувшего века. Несомненно, некой «харизмой» (почему бы и не назвать ее узами?) все они обладали. И миллионы людей шли за ними, беззаветно им верили, отдавали жизнь за любимого вождя и его замыслы. Причем ведь своей зависимости жертвы не замечали, веря, что поступают свободно… Но свободы на самом деле не было. И где они — великие царства, грандиозные проекты? Все разваливалось со смертью харизматического лидера, все возвращалось на круги своя. В романе одна героиня, выстраивая ряд исторических примеров действия уз, кощунственно включает в этот ряд и Христа. Сама жизнь разбивает такие построения. Вот уже две тысячи лет люди идут за Христом, идут свободно, и никакой внешней принудительной силой этот свободный волевой выбор не объяснить. Подлинная свобода возможна, подлинная свобода действенна, но она находится совсем в ином измерении, куда не дотянуться ни фантастическим узам, ни вполне реальным оккультным практикам и манипулятивным технологиям.

Конечно, фантастика есть фантастика, и ясно, что узы — не более чем условный прием. Однако проблемы-то в романе ставятся нешуточные. Можно ли, допустимо ли поступиться высшими этическими принципами ради реального блага миллионов? Что такое подлинная свобода, подлинная любовь? Нет, конечно, в рамках религий или философских учений имеются ответы, но такие общие… а жизнь так конкретна… Нам всем в той или иной мере приходится искать свои ответы в своей ситуации. И литература тоже ведь не дарит решений. Вот искусственно заострить проблему, вычленив ее из потока обыденности, показать спектр возможностей и вытекающих из них последствий — это да, это достижимо. И у супругов Дяченко, кажется, получилось. Фантастический элемент в их творчестве никогда не бывает самодостаточным — это лишь прием, но прием, необходимый для углубления взгляда.