Путь воина - Багдан Сушинский

— Так что ты там говорил о корпусе, смерд? — брезгливо оглядывал его коронный гетман.

— Он погиб. Весь. Лишь немногие попали в плен. В основном офицеры, за которых татары могут получить выкуп.

Вальяжно раскинувшись в кресле, Потоцкий невозмутимо процеживал сквозь зубы крепкое, сладкое вино.

— Ты — ничтожный дезертир, поэтому я прикажу повесить тебя.

— Повесьте, ваша светлость, — обреченно махнул рукой солдат.

— Скажи честно: где остальные?

— Там, — махнул солдат куда-то в сторону двери.

— Где «там»? — помрачнело лицо Потоцкого. — Говори все, что знаешь, иначе я прикажу подвесить тебя за ребро на крюк.

— Под Желтыми Водами, — едва слышно произнес солдат.

Потоцкий вопросительно взглянул на адъютанта и хорунжего, который возглавлял разъезд драгун, задержавших этого скитальца степей.

— Он сказал: «под Желтыми Водами», — объяснил хорунжий, побледнев так, словно допрашивали не спасшегося, а его самого! — Когда мы выловили этого солдата, он говорил мне то же самое.

Этот безусый офицерик еще и в глаза никогда не видел коронного гетмана, грозность и склонность к скорой расправе которого давно стали притчей во языцех. А тут сразу приходится давать объяснения.

— Где это? Что такое — Ж? елтые Воды? — неожиданно занервничал граф, поддаваясь сугубо отцовскому предчувствию.

Пехотинец и командир разъезда недоуменно пожали плечами.

— Я спрашиваю: где это? — чуть не сорвался на крик Потоцкий, обращаясь уже только к пехотинцу.

— У истоков реки Желтой. Это приток Ингульца, — вдруг вспомнил майор Торуньский. — Там очень болотистая местность. Так мне объяснил один драгун из разъезда хорунжего. Судя по тому, что рассказывает этот оборванец, сражение произошло как раз на этом болоте. Драгун знает местность.

— В урочище Княжеские Байраки, — натужно прохрипел Смарун. — Это и есть пекло, в котором водится вся земная нечисть.

— Так что же произошло с корпусом? — поднялся Потоцкий. Сняв со стены саблю, он оголил клинок и кончиком его приподнял подбородок солдата. Он вел себя так, будто перед ним был не поляк, не его воин, а пленный враг. — Что ты видел? Что лично ты видел?!

— Я был среди тех последних, кто сражался в самом урочище. Когда я понял, что все, мы разгромлены, то притворился убитым. Там их много лежало: под кустами, на болотных кочках — раненые, убитые. А потом, когда повели пленных и собрали трофеи, я уполз в заросли. Ночью пробрался через лес и ушел в поле. Все эти дни я скитался. Ради Христа, дайте мне что-нибудь поесть, иначе я умру… — всхлипнул пехотинец, буквально поразив графа нелепостью своего поведения и мизерностью просьбы.

Состояние дезертира Потоцкого не волновало. Слушая его рассказ, он оттягивал момент, когда следовало задать самый важный вопрос: что произошло с командиром корпуса, с его сыном? Только потому, что граф не спешил с этим вопросом и до боли в сердце боялся ответа на него, он приказал адъютанту дать беглецу чего-нибудь попить. Этот солдат должен выжить. Он ему еще не раз понадобится, если только действительно является одним из немногих оставшихся в живых…

Солдата куда-то увели, точнее, утащили. Несколько минут отхаживали, чем-то поили-кормили. Успели даже слегка переодеть и отмыть лицо. После чего вновь ввели в кабинет коронного гетмана и без разрешения хозяина усадили в одно из свободных кресел.

— Пока вы будете расспрашивать, он не умрет, — со знанием дела заверил Торуньский. — Вот только знает он немногое.

— И я бы не очень-то доверял ему, — добавил хорунжий. — Мало ли чего способен наговорить солдат, дезертировавший с поля боя.

— Но я не дезертир! — неожиданно резко перебил его солдат. На вид ему было не более двадцати. Очевидно, из новобранцев, которых нахватали по разным имениям да по городкам из обедневших польских семей. — Я так и понял, что вы принимаете меня за дезертира. А я сражался честно. Вот вам крест. На коленях, на Библии поклянусь.

Смарун пытался сползти на пол и встать на колени, однако адъютант своевременно придержал его и вновь затолкал в довольно глубокое, обтянутое тонкой свиной кожей кресло.

Хорунжий намерен был оспорить его клятвенные заверения, однако Потоцкий презрительно бросил:

— Выйдите вон, хорунжий. Вы, адъютант, останьтесь.

Коронный гетман налил себе в венецианский бокал немного вина, отпил несколько глотков, не спуская при этом глаз со скитальца.

— Ты, солдат, знаешь, что командующим этим корпусом был граф Стефан Потоцкий?

— Знаю, ваша светлость.

— Знаешь, что он — мой сын?

— Ваш сын?! — ужаснулся скиталец. — Нет, ваша светлость, этого я не знал. И никогда не видел его, потому что только три недели как в армии.

— Во время сражения ты тоже не видел его? Ты не видел, как он сражался и что с ним произошло?

— Не видел. Но слышал, как кричали: «Потоцкий погиб. Потоцкий!» Вы уж извините, ваша светлость. Потом об этом переговаривались наши офицеры. Один из них сказал, что Потоцкий смертельно ранен. И слышал, как казаки жалели, что не смогли взять живым Потоцкого. Я ведь просидел в том болоте ночь и весь день. Господин Барабаш тоже убит казаками, которые взбунтовались против него. Но это произошло еще раньше. Все казаки и драгуны перешли на сторону Хмельницкого. Уходя из лагеря, мы передали казакам пушки и отпустили казаков королевского реестра.

— Значит, вас разбили во время отступления?!

Еще несколько минут солдат рассказывал все, что знал. Потоцкий больше не прерывал его и никак не комментировал услышанное. Он был потрясен настолько, что, заметив его состояние, майор спросил, не позвать ли лекаря-германца.

— Теперь у меня есть три лекаря, способных излечить меня от этой страшной напасти, — вино, сабля и моя ненависть к этим выродкам — казакам, — спокойно, холодно ответил Потоцкий. — Не останется такого креста на Украине, на котором я бы не распинал их, не останется такой ветки, на которой хотя бы одного не подвесил. Огнем и мечом пройду по этой земле, огнем и мечом верну ее в католичество, под корону польского короля.

Приказав вывести солдата, Потоцкий опустошил несколько бокалов вина, но чувствуя, что оно не способно одолеть его, попросил подать коня. Вырвавшись за пределы предместья, он приказал майору и шести гусарам охраны оставить его одного и погнал коня в поле, в сторону Черкасс.

Почти загнав животное, граф свалился с седла у какой-то часовни и, обхватив руками стоящий рядом с ней каменный крест, выплакался наедине с собой, проклиная эту войну, свою гордыню, заставившую толкнуть сына в поход против Хмельницкого, и свою несчастливую долю.