Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Третье лицо», войдя в тесные пределы родовой семьи, раздвинуло пространство мира, в котором также оказалось возможным вполне мирное сосуществование людей.
Христианская литература, особенно переводная, способствовала становлению нового значения слова. Выражение «въ мирѣ семь» — общее место многих поучений и слов. «Сей миръ» противопоставлен «оному свѣту», так что исходная противоположность близкого и своего (сего) мира беспредельно далекому и таинственному (оному) свету поддерживалась и идеологическими противоположностями. Послалъ в миръ, пришелъ в миръ, явился в миръ, жилъ в миру, ходилъ по миру, отходя от мира, оставить миръ и т. д. — все это обычные выражения, за которыми скрывается теперь почти позабытое представление о том, что земная жизнь человека (и человека-бога, т. е. Христа) протекает на широком пространстве земли. Специфика древних обозначений проявляет себя и здесь. Слово миръ в значении пространственном также синкретично, т. е. обозначает одновременно и пространственные пределы известного мира, и саму землю, воплощающую собой пространство, и людей, на ней живущих, и т. д.
Даже «научная» картина средневекового мира не противоречила подобному распределению представлений о единстве мира и человека. Хорошо известны и часто переписываются переводы с греческого («из Галена», «Галеново» — по имени известного античного естествоиспытателя): «Миръ от четырих вещи съставися: от огнѣ, от въздуха, от земля и от воды. Съставлен же бысть и малый миръ, сирѣчь человѣкъ, от четыре стихия, сирѣчь от кръви, от мокроты, от чръмну жльчь и от чръну» (Устроение, с. 192).
Чтобы убрать подобную многозначность слов и вместе с тем как-то определеннее различить миръ и міръ, древнерусские книжники стали использовать старославянское сочетание вьсь миръ "вселенная"; последнее средство не было в особенной чести у наших книжников, хотя они спокойно переписывали его, читая южнославянские переводы с греческого языка. Писатели и переводчики киево-печерской школы, начиная с ее основателя Феодосия Печерского, вводят это сочетание в наш оборот. «Тружающеся въ бдѣнии и въ молитвахъ молящеся за весь миръ», — говорит Феодосий (Поуч. Феодос., с. 4). Весь миръ — спокойствие мира, свидетельство братского единения всех людей. «Міръ — велик человек» — соглашается с этим по-своему и народная поговорка.
В заключение следует заметить одну подробность в развитии представлений обо «всем мире», хотя и случилось это уже гораздо позднее, за пределами Древней Руси.
Представление о мире как населенном людьми пространстве, сохранялось до XVII в., всегда противопоставляясь понятию «всего света». Сразу же после открытия «Нового света» — Америки — в русской литературе (в трудах Максима Грека) появилось обозначение «новый мир». Да, новый мир, а не новый свет. «И ныне тамо новый мир и ново составление человеческо!» — писал в 30-е годы XVI в. этот реформатор русского книжного языка (Казакова, 1980, с. 130). Подобное представление могло сохраняться только потому, что в крестьянском быту слово мир вообще понималось именно как населенные «мужиками» земли («составление человеческо»), а бытовое значение слова всегда оказывало определенное воздействие на все возникавшие с этим словом сочетания и выражения.
Со временем «весь мир» обернулся «целым миром» — но это случилось еще позже. И.С. Тургенев в одной рецензии издевался над плохим переводом с немецкого, в котором использовалось это сочетание слов: «А в кудрях его целый мир мог бы утонуть, — шутка сказать, целый мир!». Значение слова целый не допускало подобных соединений по крайней мере до XVIII в. Целый означает не "полный", а "здравый", так как же может он быть «всем»?
По-видимому, сочетание весь мир должно было снять исконную противоположность, существовавшую между представлением о свете и о мире, объединить их в общем понятии, слить свое и чужое в общности надчастных интересов мира. Однако сознанию средневекового человека этот синтез еще не был свойствен.
Сохранению противоположности способствовала двойственность средневекового мира. Все, что связано с признаком «свет», мало-помалу сосредоточилось в церковном варианте иерархии и покрылось ореолом святости. «Свѣт» ведь «свят». Напротив, «человѣкъ простый — истецъ мирянинъ» (Пск. Судн. гр., с. 26). Мирское противопоставлено и светскому, и освященному, которые сливались в какой-то точке общей противоположности власти к «мирным мирянам». Но вместе с тем мирское и светское одинаково противопоставлены духовному как воплощение земного в жизни. В подобных противоположностях особое значение и получает слово миръ, уже в первой половине XVI в. очень редкое и весьма неопределенное по смыслу. Историк полагает, что в момент становления российского самодержавия миром «вообще называли общество — в городе и в деревне... "Мир" считался значительной общественной силой» (Шмидт, 1973, с. 91, ПО), следовательно — уже не просто «коллектив», а его действия, его воля, потому что «в таком смысле [слово] употреблялось только по отношению к массовым и достаточно организованным действиям народа» (там же, с. 67). Значение слова как бы взорвалось изнутри. Мир в классовом обшестве — не покой, мирское бродит в крови, восставая на мир и согласие, и все оттого, что мир — одновременно и человек, и общество, в котором он живет. Мир и свет сошлись в единоборстве, исход которого не предрешен.
Развитие понятий о мире, воплощенных в истории слов, показывает, что вплоть до нового времени славяне никак не противопоставляли человека миру. Нет и мысли о возможности грани, которая отделяла бы человека от мира, в котором он живет и действует. Человек всего лишь составная часть этого мира, а мир очерчен границами верви. Но как бы ни ширился мир на протяжении всего средневековья, человек остается его достойной частицей, и он всегда сознает это.
ПОКОРЕНИЕ МИРА«Чужое» становилось «своим» путем освоения прежде неведомых просторов, присвоения посредством действий, обработки земли. В русском языке много слов, которые отразили в своей истории неуклонный процесс колонизации новых земель мирными земледельцами. Экономические основы этого хорошо известны: подсечное земледелие требовало переходов с места на место. Лес подсекали, палили, удобряли землю и снимали урожай, пока это было возможно, а потом уходили дальше. Расчищая очередной участок, превращая ниву в село, человек постоянно соотносил эти два понятия: росчисть леса и селение, которое затем возникло на этом месте. Лес отступал, а за сохой земледельца поднимались все новые и новые села.
Если схематично описать последовательность всех этих действий во времени, представление о «чистых просторах» последовательно прошло в таких словах: поле — село — деревня — починок — росчисть (или в иных говорах — причисть); «освежение» словесного образа: росчисть — то же «чистое поле», но только рукотворное. Всегда поначалу такое место было общим для всех, чужим, сторонним, и чтобы сделать его своим, нужно вложить в это много труда и пота. В трудовом процессе рождаются и все иные именования пространства, «места», которое занимает род и семья.
Подсечное земледелие — земледелие лядинное. Ляда — слово, которое, несмотря на множество значений в современных русских говорах, вполне определенно предстает как древнейшее обозначение лесного места, годного для обработки, а нива — уже готовое, таким образом подготовленное поле, подсека (Порохова, 1966, с. 177—178): «Посѣкоши весь лѣсъ, умыслиша сице: как начнемь ляда жещи, да и келия его огнемь згоритъ, и егда запалиши древие, тогда пошла сила огнена велика» или «[Варлаам] неослабно тружался постомъ и бдѣнием, дѣлая беспрестани: древа посекаю и нивы творя» — это в высоких по слогу житиях XV в.; в летописи же (946 г.) древляне «дѣлають нивы своя и землѣ своя» (Лавр. лет., л. 16б). Хотя уже с начала XIV в. развивается и паровое земледелие, подсечное существовало еще долго, а в «Домострое» говорилось о разных возможностях: «или чюжую ниву попахалъ или лѣсъ посѣкъ или землю переоралъ» (с. 100) — все одинаково нехорошо. Старинное выражение «нивы дѣлати» по летописям известно с XI по XV в. В земледельческом статуте, переведенном на Руси в XI или XII в., была сделана первая попытка разграничить «ляду» от готовой «нивы» посредством разных слов. В древнейших переводах с греческого вообще различались село — это ágros, т. е. "поле", и нива — это chóra, т. е. собственно "земля" (Ягич, 1902, с. 393), но позже и агрос стали понимать как "поле, готовое для пашни", т. е. "нива" (там же, с. 447, 456). Греческие оригиналы не оказали влияния на древнерусскую систему обозначений, которая уже сложилась у восточных славян. И село — это также поле. В переводе «Книг законных» «чюжей нивой» называются и межа соседского поля (en allotría aúlaki — Кн. закон., с. 55), и само поле (ágros, с. 51), и виноградник (ámpelos, с. 54), и просто возделанная земля (chōráphia, с. 61), и последнее является самым точным выражением значения слова нива — "земля, готовая к «делу»". «Дѣлати свою ниву» или «дѣлати свою землю» для переводчика пока одно и то же, хотя в оригинале в одном случае речь идет о поле (ágros, с. 51), а в другом — о земле (chṓra, с. 44 и 45); но «дѣлати свое село» (с. 46) соответствует тому же, что и слово нива — ágros. Есть также слово, специально выражающее понятие о заброшенном и заросшем подлеском участке, — стернище: «Аще кто стернище своея нивы хотя сжечи...» (с. 57), «аще кто огнь вложить въ свое стернище или селище» (с. 55) и др. Стернище соответствует выражению en hýlē оригинала, что означает "в лесу", "в своем лесу" (лядина!). Возникает попытка противопоставить пространство обработанной земли людям, живущим на такой земле: «аще двѣ селѣ сваряться о межи или о селищи» (с. 44) — два селения спорят о своих полях (в греческом тексте dúo chōría и ágru). Все такое население кажется чем-то связанным, это общинники. «Аще раздѣление селища земли будеть, обрящеть кто въ своей доли мѣсто...» (с. 61), т. е. будет разделена земля села.