Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

И Зилов вдруг обернулся.

— Дядя! — крикнул он.

Жандарм на углу вздрогнул и посмотрел. Тьфу! Лучше б не видели его глаза. Этот паршивый гимназист показал ему язык и даже присел от страха, радости и нахальства! Фу, прямо неприлично! Вот кликнуть бы сейчас кого-нибудь и доставить его к директору. Пусть поставит ему отметку… Знал бы тогда…

— Тсс! — дергает Зилова Козубенко. — Дурак! Провалишь!

Они срываются и летят. Ветер свищет в ушах, бьет в лицо, визжит вокруг, как недорезанный поросенок. Лужи расступаются перед ними и взлетают густыми тучами брызг. Встречные сторонятся и посылают вдогонку проклятия. Несколько собак несется вслед, хватая их за пятки…

Аркадий Петрович между тем загорелся новой идеей. Разложение среди гимназистов огорчало его. Разложение среди гимназистов расстраивало его. Разложение среди гимназистов не давало ему жить.

Просвещение! Прекрасное будущее! «Сейте разумное, доброе, вечное. Сейте! Спасибо вам скажет сердечное русский народ!» Аркадий Петрович не мог перенести падения морали в нашей среде. Карты, пьянки, разврат, лень, безделье, хулиганство! Надо что-то делать. Надо принимать меры. Надо спасать. Иначе все пойдет прахом — и «разумное», и «доброе», и «вечное».

И Аркадий Петрович решил организовать литературный кружок.

Существование каких бы то ни было кружков для учащихся средней школы как в стенах, так и вне стен учебного заведения запрещалось категорически. Гимназист обязан выучить и ответить учителю урок. Больше ничего. Нечего там заводить разные фокусы и крамолу!.. Так что самая идея создания литературного кружка была без сомнения актом крамольным. А запретный плод так сладок! На первое собрание нашего литературного кружка пришел даже Бронька Кульчицкий.

Нас встретили Аля и Валя. Собрание должно было происходить у Вахлаковых. Аля щурилась. Валя поеживалась. Было уютно и мило. Хотелось забраться в самый дальний уголок дивана, рядом с Валей, или пускай с Алей, и слушать. И ничего не говорить. И прислонить голову к Алиному, или пускай к Валиному, плечу. За окном дождь, осень, холод и туман. А здесь тепло, горит лампа под зеленым абажуром и Алино, или пускай Валино, плечо так уютно и ласково.

Впрочем, нас было одиннадцать, а Аля и Валя — ведь их только двое. В лучшем случае на их плечи можно было склонить максимум четыре головы…

И вот, выйдя в общую комнату, мы вдруг увидели еще один девичий профиль. Еще одна гимназисточка, в зеленом форменном платьице с белым воротничком, сидела рядом с Венерой Милосской, скромно склонившись над книжкой. Она делала вид, что увлечена чтением. Потому что она очень смутилась, когда в комнату вошло сразу столько молодых людей.

У Сербина задрожали ноги, ему стало почти дурно. В кресле, бок о бок с Венерой Милосской, скромно склонившись над книгой, сидела не кто иная, как Катря Кросс… Катря Кросс!.. Совсем рядом с Венерой Милосской! Какими идиотами были эти древние греки! Что стоит этот гипсовый истукан по сравнению с настоящей и живой Катрей Кросс! Конечно, если бы они знали Катрю Кросс…..

Сербин покраснел, затрепетал и тихо вышел в комнату Пантелеймона. Он стеснялся. Ни за что! Ни за что в мире он не подошел бы — поздороваться и познакомиться — к Катре Кросс! Ни за что…

Так оно и вышло. Все подошли, поздоровались и познакомились. Катря встала, оставила книгу и, конфузясь, пожала каждому руку. А Сербин не подошел. Катря и Сербии одни только и знали, что они так и не познакомились.

Аркадий Петрович произнес коротенькую речь о целях литературного кружка, о «разумном, добром и вечном», о «спасибо», которое скажет нам русский народ. В кружке должны были читать произведения русских классиков и тут же их обсуждать. Тургенев, Достоевский, Толстой. Можно и Гончарова. Скажем, «Обрыв». Начать Аркадий Петрович предлагал хотя бы с Тургенева.

Читать и обсуждать Тургенева было, разумеется, скучновато. Ведь мы все читали его не позднее пятого класса. Даже Воропаев и тот прочитал не то «Отцы», не то «Дети». Даже Кашин, кроме изданий «Развлечения», не читавший ничего, и тот как-то по ошибке пробежал «Записки охотника», — в издании Сытина они печатались тем же шрифтом, что и Нат Пинкертон. Но с предложением Аркадия Петровича согласились все. Читать так читать. Репетюк и Пиркес положили головы на плечи Але. Кашин и Воропаев — Вале. Туровский и Кульчицкий устроились рядом с Катрей Кросс. Сербин тихонько вышел из комнаты Пантелеймона и приютился в уголке за Венерой. Сердце его стучало.

Читали «Отцы и дети». Читал сам Аркадий Петрович. Базаров! Нигилисты!..

— Поглядите! — сказал Туровский. — Какое было раньше молодое поколение! Их волновали разные вопросы и проблемы. Есть ли бог? В чем цель жизни? Что такое бесконечность? Что такое любовь?.. — Катря вспыхнула, и на Туровского пахнуло теплой, даже горячей волной.

— Дурень! — отозвался Пиркес. — Этого нам только не хватало! Война! Гибнут миллионы людей, мир скоро превратится в пустыню! А мы будем спорить о боге, цели жизни и бесконечности! Ха-ха-ха! Вот дурило!

Аркадий Петрович схватил книжку.

— Собственно, мы говорим не на тему, господа! Я предлагаю обратить ваше внимание на… характеристики героев… И… и их споры с отцами.

От просьбы обратить внимание на характеристики сразу же стало скучно. Ну, да: Хорь — практик, Калиныч — идеалист… Кажется, запахло уроком словесности.

Макару впервые в жизни приходилось не самому читать, а слушать. И это приковало его внимание. Базаров, безусловно, неплохой парень. Хотя вообще нигилисты дураки. Из ничего ничего и не может быть. Нигилисты — ничто. Человек не может только отрицать. Человек должен и утверждать что-нибудь. А что утверждает он, Макар? А? Макар даже растерялся. Фу ты, черт! Он кажется, ничего не утверждает. Впрочем, он и не отрицает ничего. Вот тебе и раз! Как же это так?!

Тут Потапчук прервал чтеца. Описание жизни братьев Кирсановых, тургеневских помещиков, пришлось ему не по душе. Вот еще лодырь с английскими манерами!

— Черт! Что за дурацкая жизнь!

— Жизнь! — пренебрежительно отозвался Репетюк. — Вы понимаете, мистер, что такое жизнь? — Репетюк как раз только что остро позавидовал англизированному помещичьему братцу. И какого черта, собственно, эти милорды ломаются? Жили бы себе и жили. Такая прекрасная жизнь! Имение, хозяйство, бесплатный работник-крепостной. Чего еще надо?!

Пиркес тоже подал голос из своего угла.

— Жизнь!.. — подхватил он. — Я тоже хочу жить… Но я не желаю такой жизни, какая сейчас идет… Ненавижу!

— А какой бы тебе хотелось? — иронически бросил Туровский.

— Вот какой. Океаны и материки. Никаких государств, никаких границ! Одна страна! Никаких религий, наций или там рас. Ненавижу! А впрочем, пускай даже будут. И нации, и расы. Что из того, что негр черный? Что из того, что у китайца раскосые глаза? Человек — это звучит гордо!..

— Человеки, — проворчал Зилов, — тоже бывают разные. Есть Пиркес — одесский банкир, и есть Пиркес Шая, у которого ни отца, ни банка. У него есть только собственная голова, руки да еще вот скрипка…

— Ах, Шаечка, сыграйте нам сегодня, пожалуйста!

Шая взглянул на Валю и не ответил. Он продолжал:

— Я хочу такой жизни, чтобы банкира Пиркеса тоже не было. Я его ненавижу. Но банк его мне тоже не нужен. Мы сделаем так. Наш земной шар пышно и ярко зеленеет. Это зреют наши хлеба. Их мы будем есть. В гуще хлебов разбросаны огромные здания. Высокие трубы выбрасывают черный дым. Это наши заводы. Там мы делаем штаны, ботинки и плуги. Вокруг заводов, в чащах зеленых садов, над изумрудными озерами, в просторных белых домах живем мы. Это наши города и села…

— Вы живете в них и играете на скрипке… — Репетюк язвительно засмеялся. — Какая идиллия, сэр!

Но Пиркес вдруг рассердился:

— Да! На скрипке! Идиллия! Я желаю ее не для себя одного, а для всех!

— Весьма благодарен, милорд, но обо мне не беспокойтесь!

— Кто не хочет, тот может уйти!

— Куда, сэр? Ведь вы завладели всем земным шаром!

— Черт с вами! Временно можете взять себе половину!

— Покорнейше благодарю, лорд. А я уже и не знал, что мне делать! Не жить же мне с вами, в вашей жизни «для всех». Все равно — глупых, умных, лодырей, бездельников и работяг…

— Ложь! Лодырей мы выгоним на вашу половину!

— А мы создадим из них армию, и они завоюют нам ваши сады, белые дома и изумрудные речки!

Пиркес секунду помолчал. Потом хмуро огрызнулся:

— А мы вам не отдадим! Мы будем защищаться.

— Так бы сразу и говорили, милорд! Вы просто мечтаете об анархических экспроприациях!

Пиркес посмотрел на Репетюка. Он хотел сказать ему что-то резкое и неприятное. Но вдруг передумал и махнул рукой.

— Ну, будет… сэр, или как вас там, граф? Я просто пошутил. Так надоела эта проклятая война и злит…