Легенда - Дэвид Геммел

– Стало быть, то, что мы монахи, ничего не значит? – вскричал Сербитар. – Нас годами учили тому, что война есть безумие, что человек низок в своей жажде власти и крови. Мы поднялись выше обычных людей благодаря своим почти богоравным способностям. И вот выходит, что мы, как и все прочие, жаждем боя и крови. Все впустую!

– Как ты самодоволен, Сербитар, – сказал Винтар с легкой тенью гнева в голосе и взоре. – «Богоравные», «обычные люди». Где же смирение, к которому мы стремимся? Когда ты пришел в Храм, ты был слабым, одиноким и самым младшим из нас – но тем легче давалось тебе учение. И мы выбрали тебя Голосом. Только ли за то, что ты превзошел все науки и постиг философию?

– Я полагаю, что да.

– И ты снова заблуждаешься. Ибо во всякой мудрости таится страдание. Ты страдаешь не из-за отсутствия веры, но оттого, что веруешь. Вернемся к началу. Зачем мы отправились на эту далекую войну?

– Чтобы умереть.

– Зачем умирать именно так? Почему бы не уморить себя голодом?

– Потому что на войне воля к жизни проявляется всего сильнее. Человек из всех сил старается выжить. Он заново обретает любовь к жизни.

– А с чем приходится бороться НАМ?

– Со своими сомнениями, – прошептал Сербитар.

– Однако ты не думал, что подобные сомнения могут посетить тебя, – до того был уверен в своей богоравности?

– Да, был – а теперь уже не уверен. Это очень тяжкий грех?

– Ты сам знаешь, что нет. Почему я еще жив, мальчик? Почему не умер вместе с Тридцатью Магнара двадцать лет назад?

– Ты был тем избранным, кому предстояло основать новый храм.

– Но почему я был избран?

– Потому что был самым совершенным из всех.

– Почему тогда Тридцать возглавлял не я?

– Я тебя не понимаю.

– Как избирают главу?

– Не знаю. Ты никогда мне не говорил.

– Тогда угадай, Сербитар.

– Он должен быть самым лучшим. Самым…

– Совершенным?

– Я сказал бы «да», но уже вижу, к чему ты клонишь. Если ты был самым совершенным, почему тогда главой был Магнар? Ну, так почему же?

– Ты видел будущее и должен был видеть и слышать этот наш разговор. Скажи мне сам.

– Ты же знаешь, что я ничего не видел. Мне недосуг было заниматься подобными мелочами.

– О, Сербитар, ты так ничего и не понял! Ты как раз и занимался мелочами – бессмысленными и ничтожными. Какое этой планете дело до того, падет Дрос или нет? Мало ли замков пало за минувшие века? И что значит для Вселенной их судьба? Или наша смерть?

– Скажи тогда, отец настоятель, – как избирается глава Тридцати?

– А ты еще не догадался, сын мой?

– Кажется, догадался.

– Тогда скажи.

– Он самый несовершенный из братьев? – тихо спросил Сербитар, глядя зелеными глазами в лицо Винтара и жадно надеясь услышать, что это не так.

– Да, самый несовершенный, – печально повторил Винтар.

– Но почему?

– Чтобы сделать его задачу еще более трудной. Чтобы дать ему возможность возвыситься до своего поста.

– А я не справился?

– Еще рано судить об этом, Сербитар.

Глава 24

День ото дня все больше людей покидало осажденный город – они грузили пожитки на телеги, тачки или на спины мулов, и бесконечная их вереница змеилась к пока еще безопасным Скодийским горам и к лежащей за ними столице.

Этот исход ставил перед защитниками новые задачи. Бойцам приходилось отрываться ради таких дел, как очистка выгребных ям, поднос припасов и приготовление еды. Войско, и без того малочисленное, разрывалось надвое.

Взбешенный Друсс требовал закрыть городские ворота и пресечь уход жителей. Рек заметил на это, что для охраны южной дороги потребуется еще больше солдат.

В это время защитников постигло первое поражение.

В день Вершины Лета, через десять недель после начала осады, пал Музиф, и в крепости воцарился хаос. Надиры проломили стену в середине и вклинились на убойную землю за ней. Защитники, оказавшись под угрозой окружения, отступили и бросились к огненным канавам. Дисциплина дрогнула, началась паника, и два мостка рухнуло под тяжестью бегущих солдат.

Рек на Кании, третьей стене, до последней минуты тянул с приказом о поджоге канав. Друсс, Оррин и Хогун взобрались наверх в тот самый миг, когда горящие стрелы зажгли огонь. Но за завесой пламени остались более восьмисот дренайских воинов – они вели безнадежный бой, и их тесные, огражденные щитами кольца таяли с каждым мигом. Люди на Кании отворачивались, не в силах видеть напрасной гибели своих товарищей. Рек следил за сражением, стиснув кулаки. Бой длился недолго: дренаев, во много раз уступавших числом неприятелю, перебили, и тысячи кочевников завели победную песнь.

Они стояли перед огнем и пели, размахивая окровавленными мечами и топорами. Мало кто на стенах понимал слова. Но этого и не нужно было. Смысл песни был ясен и пронзал каленым железом душу и сердце.

– Что они поют? – спросил Рек у Друсса, когда старик отдышался после долгого подъема по веревке.

– Это песнь торжества:

Мы надиры,

Вечно юные,

Кровью писаны,

Сталью пытаны,

Победители.

Надиры за огненной завесой ворвались в госпиталь и перебили раненых – одних на койках, а других вытащили на солнце, чтобы их видели товарищи на стене. Страдальцев изрешетили стрелами или медленно изрубили на куски. Одного прибили к ставням казармы, и он висел там, исходя криком, два часа, пока его не четвертовали и не обезглавили.

Убитых дренаев, сорвав с них оружие и доспехи, бросили в огненные канавы, и смрад горелого мяса стоял в воздухе и ел глаза.

Жители хлынули из южных ворот потоком, и город опустел. Солдаты бросали оружие и уходили вместе с горожанами. Согласно приказу Река никто не пытался остановить их.

В домишке близ улицы Мельников Мейри успокаивала дитя, плачущее у нее на руках. Шум на улице пугал ее – соседи грузили имущество на повозки, запряженные волами или дойными коровами. В городе настал кромешный ад.

Мейри баюкала ребенка, мурлыча колыбельную и целуя его тугие кудряшки.

– Я должен вернуться на стену, – сказал ее муж, высокий мужчина с темными волосами и большими голубыми глазами. Он очень устал, исхудал, и глаза у него ввалились.

– Не уходи, Карин, – попросила она.

Он опоясался мечом.

– Как так – не уходи? Я должен.

– Давай уйдем из Дельноха. У нас в Пурдоле друзья, ты найдешь там работу.

Он не отличался проницательностью и не уловил в ее голосе отчаянную нотку, не увидел растущей паники в ее глазах.

– Не позволяй этим дуракам пугать тебя, Мейри. Друсс по-прежнему с нами, и мы удержим Канию – обещаю тебе.

Дитя уцепилось ручонками за платье матери, успокоенное мягкой силой отцовского голоса. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать слова, но интонацию понимал прекрасно. Шум на улице словно отступил куда-то, и ребенок уснул у матери на плече. Но Мейри была старше и умнее его, и для нее слова оставались просто словами.