«Если», 2003 № 04 - Журнал «Если»

Мобилизовав все свое терпение, Арсений не отходил от «своей» группы. Запасы дежурных острот были на исходе, запасы тем для разговора — тоже. Труднее стало выдумывать на ходу. До профессиональных сочинителей Арсению не было никакого дела, но он уже начал понимать, что такое творческий кризис.

Задача оставалась прежней: находиться вблизи, но не маячить. Быть любезным, но не приторным, остроумным рассказчиком, но не болтуном. Привлечь к себе и не надоесть. Ни в коем случае не размагничиваться. Время от времени напоминать о материке, как бы невзначай.

Четыре дня пытки.

Космодром. Шлюпка. Подъем на «Атлант».

Вызов к капитану лайнера не прозвучал неожиданностью.

— Я вас прошу впредь не настраивать пассажиров на посещение мест, не значащихся в круизной программе!

— Слушаюсь, сэр. Однако я не…

— Замолчите, баталеришка! Ко мне обратилась группа пассажиров с настоятельной просьбой организовать для них посещение этого… Потного материка. К сожалению, среди них вице-президент корпорации «Астролайнз» и супруга министра по делам колоний. Я не могу отказать им в праве выпачкать ноги мазутом, если им взбрела в голову такая фантазия. А поскольку взбрела она не без вашего участия, вы отправитесь с ними в качестве гида. Сейчас же. Группа ждет. Я задерживаю отлет, даю вам шлюпку и не более одного часа на то, чтобы подышать тамошними миазмами. Марш отсюда!

Арсений козырнул и выскочил за дверь. В душе у него пели свирели и щебетали соловьи. Получилось! Получилось!..

Погодите, еще зазвучат фанфары!

За валом ринга грозно гудело пламя. Потрескивали кожаные кровли шалашей. В яме стало трудно дышать, рядом надсадно кашляла старая Миана, зато здесь почти не ощущался жар. Иай протестовал — почему ему велели сидеть в яме, словно он старый, или немощный, или младенец? Он здоров и уже большой! Он может за один раз перенести из ринга в ринг каркас шалаша из выпрямленных и высушенных корней да еще малый бурдюк в придачу! Полный бурдюк, а не пустой!

Обидно. Втолкнули в шалаш и велели сидеть в яме. Каар приказал, а как ослушаешься? Пожаловаться вождю — так ему некогда. Когда огонь идет стеной, лучше не соваться Хууму под руку, обязательно наградит таким подзатыльником, что на ногах не устоишь. Вождю некогда думать о каждом в отдельности, он должен думать обо всех сразу.

Каар, вредный дылда, отыгрался за шутку мальца — решил показать, что он, Иай, еще сосунок, и место ему в яме со слепой старухой, которая кашляет и плохо пахнет. И Стея не позволила выйти из шалаша да еще спихнула его в яму, сестра называется! Начальствует так, будто заменяет мать. Нечего сказать, замена! Мама, пока была жива, всегда находила слово, а не тычок. А кто с одного взгляда нашел гнездо зреющей земной манны — Стея, что ли? Или Каар? Да он со своей высоты собственных ног не разглядит!

Иай хотел бы переждать пожар вне шалаша, как большинство мужчин. Разве он не мужчина? Разве он не сумел бы перетерпеть жар снаружи? Ведь огонь не перемахнет через вал и не пожрет племя, не зря вал недавно подновляли, а что до волдырей от раскаленного воздуха, то у кого их нет? Поболят и пройдут, самое обычное дело.

Гудело пламя. Кольцо пожара обтекало ринг. Не сильный пожар, но и не слабый. Обыкновенный, средненький. Пожары — бедствие и благо одновременно. Земля постоянно выдавливает из себя пищу для огня, и плохо, когда этой пищи слишком много. Тогда кольцо огня гораздо шире, пламя дольше и яростнее гложет вал, внутри ринга дымятся кровли шалашей, в бурдюках закипает вода, и даже в шалашах слабые умирают от жара и удушья. О таких ужасах рассказывают старики, передавая потомкам мудрость предков, но и старики не видели ничего подобного своими глазами. Много поколений назад люди поняли, что надо не только содержать в порядке оба ринга, но и самим выжигать пропотевшую смолой степь, если запаздывают тучи, роняющие небесный огонь.

Горячий пот щипал глаза. Чесалось тело. Ничего, скоро наступит пора благодатных дождей, кожа перестанет свербить, и пройдут болячки. Иай как раз думал о падающей с неба воде, о настоящем ливне, после которого так легко дышится, и о полных бурдюках, и о том, как он будет, хохоча, бегать под дождем, когда, перекрыв ровный гул пламени, до слуха донесся гром.

Странно: он не смолкал. Грохочущий небесный звук не бил с размаху, как обычный гром, он давил сверху, наращивая усилие, вжимая в землю все живое. Кто-то из женщин успел издать испуганное восклицание.

А потом небо с ревом и воем низринулось на землю. И на земле не стало места, где можно спастись.

Кажется, снаружи кричали, но крики людей тонули в страшном реве неба. Жар стал нестерпимым, и в конце концов Иай сам закричал от боли и страха. Слепая Миана тоже вскрикнула и вдруг навалилась сверху, как будто была ровесником и хотела побороть его, подгрести под себя, она не давала ему шевельнуться, а сама все время шевелилась, суетливо и бестолково, рыдая и хрипя…

Прошла вечность, пока все кончилось. Вечность, наполненная болью и страхом.

Извиваясь, как подземный червь, Иай выполз из-под старой Мианы. Он понимал, что она мертва, но отметил это чисто механически, потому что был слишком занят болью собственных ожогов. Все же, несмотря на боль, он удивился: шалаш исчез.

Гудящий вал степного огня уходил прочь, швыряя в небо жирный дым. Точно так же он уходил и прежде, много-много раз. Людей спасал ринг, спасали шалаши и ямы. Кто мог подумать, что шалаш не устоит, не спасет людей?

Обугленное тело скорчилось, подтянув колени к подбородку, и Иай не сразу понял, что это долговязый Каар. Сейчас он казался маленьким и жалким. И от него неприятно пахло. Иай поискал Стею и нашел ее. Он нашел Хуума и остальных. Только один из соплеменников, такой же обгоревший, как Каар, слабо шевельнулся, прежде чем замереть окончательно.

Тому, что опустилось с неба прямо в ринг, не было названия. На бескрайней равнине никогда прежде не водились такие звери, к тому же летающие по воздуху. И дышащие огнем.

Дыхание чудовища выжгло ринг изнутри. Большинство шалашей завалилось или рассыпалось, устоял только один, крайний, но как раз он полыхал жарче всех. Языки огня бегали по жердям каркаса, и, шевелясь, как живые, чадно горели бесценные кожи.

А из раскрывшегося брюха чудовища выходили люди. Иай не знал, как выглядят островитяне, но ни на миг не усомнился в том, что это они. Прилетели и все изменили. Мир рухнул. Теперь никогда не будет так, как прежде.

Он не знал, что делать. Островитяне убили соплеменников своим чудовищем, но, может быть, они не хотели убивать? Не жалеют ли они сами о нелепой и страшной случайности? Не хотят ли исправить то, что натворили? Они странные, эти островитяне, о них рассказывают всякое. Кто знает, не умеют ли они оживлять мертвых?