Шанс на жизнь. Как современная медицина спасает еще не рожденных и новорожденных - Оливия Гордон

– Я не стал бы говорить это хирургам, но они действительно знают, что делать, – прошептал перфузиолог.

В 11:00 пришло время начать искусственное кровообращение, чтобы аппарат взял на себя функции сердца по перекачке крови и Костольны смог его разрезать. Благодаря волшебной машине с 13 отдельными экранами операция на открытом сердце зачастую проходит успешно. Впрочем, важны не сами экраны, а перфузиолог, который должен понимать, что отражено на каждом из них. Аппарат искусственного кровообращения отводит кровь от сердца, прогоняет ее через аппарат, где она насыщается кислородом в искусственных легких, и перекачивает ее обратно в организм.

– Управление аппаратом искусственного кровообращения похоже на пилотирование самолета вручную, – сказал мне главный перфузиолог, улыбчивый Алекс Робертсон, когда мы с ним были в его кабинете, находившемся рядом с операционными. Он ел один из тостов с вареньем, приготовленных на кухне для персонала. – Если вы пилотируете самолет и отвлекаетесь, работа быстро возвращает вас в реальность, обеспечивает вам хорошую встряску, – засмеялся он. – А наши повседневные задачи не должны оказывать на нас такого эффекта.

Алекс работал в Грейт Ормонд Стрит больше 20 лет, поэтому ему стало интересно, был ли он на операции Джоэла. Он даже откопал записи, чтобы проверить.

– Нет, – невозмутимо сказал он. – Кайри – так звали человека, остановившего сердце вашего ребенка.

Прошлым вечером Алекс ушел в 22:00, а в 6:30 вновь был на работе.

– Мы, бесспорно, делаем нечто важное, – сказал он мне. – От этого знания мне становится проще дотащить свое жалкое тело до больницы.

Алекс так и не понял, почему некоторых детей он помнит, а других забывает. Будучи перфузиологом, он не контактирует с семьей ни до процедур, ни после.

«Для родителей операция – неизведанная территория. Мы существуем в потустороннем мире забвения и тишины. Сюрреалистическое ощущение… Чем мы займемся сегодня? Отключим чье-нибудь сердце?»

Несколько десятилетий назад первые кардиохирурги могли остановить сердце лишь на три минуты, после чего следовали необратимые повреждения головного мозга (18). Как можно было продлить это время, чтобы появилась возможность работать? Одним из вариантов стал сердечный обход. Первые примитивные попытки в начале 1950-х годов предпринимались с помощью насоса, который прогонял кровь пациента через легкие четырех мартышек, убитых незадолго до процедуры, чтобы насытить кровь кислородом. Попытки оказались провальными – пятеро детей с тетрадой Фалло, подвергшиеся этой операции, скончались (19).

Еще одна идея состояла в том, чтобы охладить пациента перед операцией. Если зимой человек пропадает на несколько часов или лежит на улице всю ночь и при этом кажется мертвым, часто, чтобы привести его в чувства и «оживить», нужно его согреть. (У врачей существует поговорка: «Вы не мертвы, если вы не теплый и мертвый».) В начале XX века операционные столы для детей были прогреты, а комнаты хорошо отапливались (20), но к середине века хирурги воспользовались тем обстоятельством, что при охлаждении тела замедляется метаболизм, а значит, человеку требуется меньше кислорода и питания. Когда тело охлаждено, оно лучше справляется с уменьшенным кровоснабжением, какое-то время может протянуть совсем без него.

В 1950-х годах пациентов под анестезией клали в ванну, заполненную колотым льдом, чтобы тело остыло. После этого их перекладывали на операционный стол, где хирург пережимал кровеносные сосуды и зашивал отверстие. Сердце даже не останавливалось – оно просто замедлялось.

Первая успешная операция на открытом сердце с использованием аппарата искусственного кровообращения была проведена для исправления ДМПП у 18-летней девушки. В наши дни время, на которое можно остановить сердце, составляет примерно четыре часа, более того, в особенно сложных случаях человека можно продержать в таком состоянии еще в течение трех часов (21).

В операционной была установлена настолько низкая температура, насколько могут вынести люди, одетые в одноразовую больничную одежду. Я наблюдала за тем, как оживает аппарат искусственного кровообращения, прикрепленный канюлями к сердцу ребенка, как вибрируют широкие синие трубки из пластика, перекачивая жидкость. Сердце все еще билось с нормальной скоростью. Пришло время его остановить.

Костольны пережал аорту, перекрыв кровоток в коронарные артерии: практически так же бывает при обширном инфаркте. В тот же момент он наполнил сердце богатым калием кардиоплегическим раствором, чтобы его остановить[53]. В течение примерно двух секунд я наблюдала, как сердце девочки билось все медленнее, пока совсем не остановилось и не обмякло, как проколотый футбольный мяч.

Девочка была, как принято считать среди обычных людей, мертва. У нее не было пульса, главный двигатель ее организма был остановлен и больше не качал кровь. И все же она была жива благодаря аппарату искусственного кровообращения. Наше сердце на удивление крепко – оно пытается работать, даже когда хирург режет его и колдует над ним.

Только теперь, когда этот орган был неподвижным и холодным, но не переставал жить, а аппарат выполнял все необходимые действия за него и за легкие, можно было начать основную операцию. Кардиохирургия, в сущности, напоминает работу сантехников: перенаправить трубы, ведущие не туда, куда нужно, устранить протечки и прочистить засоренные стоки. Мистер Костольны частично перерезал аорту ребенка и добрался до левого желудочка. Теперь он мог удалить ткань, которая образовалась из-за аномальной структуры сердца и блокировала поток крови, а затем зашить аорту, не повреждая при этом клапаны, мышцы или камеры.

Наконец, получив сигнал, что сердце перенесло вмешательство хорошо, аппарат искусственного кровообращения начал замедляться. Прошло 46 минут. Для кардиохирургов лучшая часть операции – та, где орган начинает вновь работать самостоятельно. Чем дольше к нему нет притока кислорода, тем хуже сердце будет восстанавливать самостоятельную деятельность. На этот раз все закончилось довольно быстро. В полдень, поговорив с родителями девочки, Костольны ушел, сообщив мне перед этим, что всем доволен и случай был не слишком серьезным.

Мистеру Костольны было 48.

– У меня есть горный велосипед, как и у любого мужчины средних лет, – говоря мне это, он усмехнулся. Ему нравилось ездить на нем за городом, а также кататься на лыжах, а еще он любил читать все, что под руку попадется. Он вырос в Словакии в семье врача. Когда он выпускался, в Братиславе детская кардиохирургия только зарождалась.

– Вас восхитила работа сердца? – спросила я.

– Звучит очень высокопарно, – тихо прокомментировал Мартин. – Думаю, дело в том, что часто такие сложные операции незамедлительно приводят к улучшению состояния пациента. Не все действуют так. По крайней мере, не все имеют столь очевидный результат.

В день, когда я наблюдала за операцией, я узнала, что после основных манипуляций