Дефолт совести - Александр Смоленский

На лице Холмова отразилась вымученная улыбка:

– Спасибо, Маргарет, за заботу. Мне уже гораздо лучше...

– Знаю, знаю. Я уже пообщалась с врачами, и они в один голос утверждают, что с сердцем у вас всё в полном порядке. – Баронесса говорила таким уверенным тоном, что создавалось впечатление, будто именно она является лечащим врачом русского пациента. – Да, кстати. Почти все наши друзья уже съехались в Лондон и передают вам привет с наилучшими пожеланиями. Вы не забыли, что скоро надо собираться в дорогу? Так что вам как можно скорее надлежит быть полностью в форме.

При этих словах гостьи Алёна навострила ушки.

– Я помню, дорогая Маргарет, но... – промямлил Холмов.

– Никаких «но». И вообще, я дам вам хороший совет! Лучший способ решения любой проблемы – это выбросить её из головы! – Баронесса намеренно не конкретизировала, какую из проблем она в данном случае подразумевала.

Как ни странно, именно её добрый совет «выбросить проблему из головы», напротив, живо воскресил в памяти Холмова злополучный эпизод в Кембридже.

...Его выступление уже приближалось к концу. Однако приглашённые на лекцию нобелевского лауреата телевизионщики, фоторепортёры и пишущая братия были разочарованы. Острой дискуссии, которая ожидалась, не получилось.

Сам Холмов был доволен собой: всё шло отлично. И даже когда из зала стали поступать острые вопросы, он не испытал особых затруднений. В свойственной ему манере, словоохотливо и вполне уверенно Холмов придавал своим ответам обобщённо-обтекаемую форму.

Особенно живо присутствующие интересовались отношением оратора к недавним трагическим событиям в России и Лондоне. Но тот дипломатично сводил всё к одному: надо дождаться результатов следствия. Относительно же своих личных предположений Холмов также осторожно и обтекаемо заявил, что видит во всём этом злой умысел неких деструктивных сил внутри страны и, возможно, за рубежом, пытающихся дестабилизировать политическую и экономическую обстановку в российском обществе накануне предстоящих парламентских и президентских выборов.

Уже в конце мероприятия с места поднялся почтенного вида пожилой мужчина с клинообразной бородкой и в старомодном пенсне.

– Профессор истории доктор Мортон, – дружелюбно улыбаясь, представился он. – Мистер Холмов, позвольте задать вам вопрос, так сказать, личного характера...

– Пожалуйста, профессор, – с готовностью отозвался оратор. Он знал, что этот последний вопрос являлся «специальной заготовкой» баронессы.

– В этом году вам исполнилось семьдесят пять лет. Как говорится, дата круглая, время подводить определённые итоги. – Профессор закашлялся, видимо вспоминая заученный вопрос. – Как вы сегодня, с высоты своего возраста, оцениваете пройденный жизненный путь?..

И тут случилось непредвиденное. В тот момент, когда Холмов уже готовился отвечать, в глубине зала неожиданно возникла фигура крупного, рыжего мужчины. Не дожидаясь, пока ему предоставят слово, он громко и внятно произнёс по-русски:

– Господину Холмову ещё рано подводить итоги, господа. Мне как специалисту по новейшей российской истории хотелось задать единственный конкретный вопрос и получить на него такой же конкретный и внятный ответ.

Первыми отреагировали телевизионщики. Зачехлённые объективы камер были открыты и мгновенно наведены на Холмова и историка.

– Слушаю вас, господин... э... э... вы, кстати, не представились, – ощутив внезапно непонятную тревогу, мгновенно напрягся Холмов.

Тут и возник жуткий вопрос о немецком кредите и о том, куда исчезли огромные средства.

Услышав вопрос, Холмов внезапно побледнел как полотно и истерическим голосом закричал:

– Это провокация! Кто вам наплёл такую чушь?! Не было никакого кредита! Кто вас подослал?!

– Это не ответ, господин Холмов. У меня имеется копия соответствующего документа! – потрясая в правой руке листом бумаги, продолжал выкрикивать Зоммер.

– Это фальшивка, – неожиданно упавшим голосом вновь произнёс оратор и, схватившись за сердце, стал медленно сползать вниз.

Сорвавшись с места, Алёна бросилась к кафедре.

– Дедуля, что с тобой?! Дедуля, умоляю!..

В зале поднялся невообразимый гвалт. И только баронесса Флетчер вела себя как и подобает «железной леди». Она жестом подозвала своего помощника.

– Какие будут распоряжения, мадам? – запыхавшись, спросил он.

– Больного госпитализировать. Все предстоящие лекции господина Холмова отменить. В госпитале, куда вы его сопроводите, передайте мою просьбу – больного надо срочно поставить на ноги до... – тут баронесса осеклась, вспомнив о предстоящем вояже во Флориду.

Сейчас, лежа на больничной койке и вспоминая позорные минуты Кембриджа, Холмов окончательно впал в отчаяние. В нём с новой силой заговорили обиды и разочарования. Внезапно больной инстинктивно почувствовал потребность исповедаться, излить кому-нибудь душу. То ли сам бог, то ли мать-природа подсказывали путь избавления от засевших в его сознании комплексов вины.

Рядом была лишь внучка – несмотря на подкалывания, самое близкое и родное существо на свете. Холмов почемуто вдруг уверовал, что именно Алёна должна выслушать его исповедь, понять и простить деда...

– Лёленька, внученька моя милая, – позвал он. – Я должен сказать тебе нечто очень важное...

– Слушаю тебя, дедуля, – с готовностью отозвалась Алёна и со стаканом ананасового сока в руке присела на постель деда.

– Я не хотел бы, чтобы ты считала, будто твой старый дед скрывает от тебя какую-то страшную тайну... – Холмов тяжёло вздохнул. – Этот треклятый кредит действительно существовал.

– А я знаю. Об этом во всех газетах пишут...

– Пишут, но не знают, что именно эти средства должны были помочь активизировать рыночные реформы в стране. Но меня, как у вас сейчас принято говорить, «кинули». Я этих денег даже в глаза не видел. Как поступили в нацбанк, так и растворились в пространстве.

Алёна заметила, что дед сильно разволновался, лицо его побагровело, а это означало, что у него резко подскочило давление.

– Дедуля, умоляю, ты только не нервничай. Давай отложим этот разговор до лучших времён.

– Нет, Лёленька, потом я, может, и не решусь.

Холмов присел на постели и стал нежно гладить внучку по длинным, слегка вьющимся волосам.

– Знаешь, что самое главное? Веришь, нет? Я никогда не желал и не стремился разрушить СССР! Напротив, я всеми силами пытался остановить этот развал. Но, увы, было уже поздно. Процесс уже пошёл.

– А с чего всё-таки пошёл этот самый процесс? – шутливо поинтересовалась Алёна. – Неужели никто из тогдашнего руководства страны этого не понимал?

– Кое-кто понимал, но молчал. А я, дурак, полез на передовую. Хотя, если быть честным, меня здорово «сделали», – с горечью усмехнулся Холмов. – Причём с подачи моих личных друзей, с подачи той же баронессы, которая сейчас так мило здесь улыбалась.

– Дед, договаривай уж, коль начал, – нахмурившись, потребовала Алёна.

– Эх, была не была! Семь бед, один ответ! – неожиданно воскликнул больной. – Ты не представляешь, внученька, как трудно столько лет носить в себе тайну, которой сам стыдишься!

Холмов подробно поведал Алёне о том, как в 1984 году впервые отправился с женой с визитом в Лондон. И что потом произошло.

– И ты согласился стать членом тайной организации, которая была и наверняка остаётся врагом России? – отрешённо спросила она, когда дед закончил рассказ. – Как ты мог? А я ещё думала, что это всё бредни, когда слышала разговоры о существовании некоего тайного мирового правительства.

– Каюсь, внученька, каюсь. Хотя, когда всё понял, попытался что-то реальное сделать. Провёл референдум и чётко дал там, на Западе, понять, что намерен сохранить великую державу... Но от меня тут же отвернулись. Мол, не оправдал надежды. Словом, не на ту лошадку поставили. И сделали ставку на Уралова. А в знак прежних заслуг перед западной демократией помогли создать фонд моего имени.

– Понятно. Ты, значит, и пенсию от них получаешь, – презрительно улыбнувшись, бросила Алёна.

– Не говори глупости, внучка.

Холмов сильно разволновался и, вскочив на ноги, босиком забегал по полу.

– Дедуля, ну какой, скажи, сейчас прок в твоём самобичевании? Что было, то прошло. История всё равно тебя не забудет...

Алёна пыталась хоть как-то сбить у деда накал страстей, но судя по всему, того уже было не остановить.

– Это покаяние, а не самобичевание, – махнул рукой Холмов. – Пойми, внучка. Ко всему, что стало происходить после моего ухода из власти, ко всем этим безобразиям вольно или невольно, прямо или косвенно приложил руку твой дед! Как жить с этим? – Холмов с силой ударил рукой по стеклянному столику, на котором были разложены лекарства. Однако, как ни странно, стекло не разбилось.

Оба долго молчали, как бы остывая от нахлынувших эмоций.

– Ах да, совсем забыл, – присев на кровать, произнёс больной. – Мне необходимо вместе с Маргарет на два дня слетать в США. Там запланированы мои лекции...