Сад лжи. Книга 1 - Эйлин Гудж

Похороны состоялись через два дня. От них в ее памяти мало что осталось. Все покрыто дымкой. То, что видела тогда, казалось, происходит не с ней и не в реальности, а во сне или в кино. Она всего лишь зритель. Храм Иммануила, заполненный до отказа друзьями, сослуживцами, клиентами Джеральда, его знакомыми из числа любителей оперы. Их сотни — и каждый норовит сочувственно пожать руку или поцеловать в щеку. Рядом с ней Рэйчел — воплощение поддержки, сострадания и вместе с тем деловитости: ведь ей приходится держать в голове имена всех этих людей, бормотать в ответ на соболезнования слова признательности.

Перед мысленным взором Сильвии возникает кладбище, искрящееся под снежным покрывалом, искусственная трава, которой покрыли могилу… В этом нарочито зеленом одеяле было что-то противоестественное, даже больше чем в зияющей яме, куда опустили гроб. Кто-то положил на могилу букет нежно-алых роз, хотя всех предупредили, что никаких цветов не должно быть. Сильвия с трудом удержалась от слез. Ей так хотелось прижать их к груди, поскорей унести с холода, пока они не сникли. О, эти прекрасные, обреченные на смерть розы!

Сильвия почувствовала, что и сама она сникает, как брошенные на могилу Джеральда цветы, но в этот момент твердая мужская рука взяла ее за локоть, не дав ей рухнуть на мерзлую землю. Никос! Странно, но теперь в нем не было ничего угрожающего. Просто старый друг. Добрый старый друг.

Разве может он сделать ей что-нибудь плохое? Ей или Рэйчел?

Сильвия почувствовала это еще до того, как Рэйчел обернулась в его сторону, слегка наморщив лоб, словно пыталась понять, что это за человек, которого раньше она не видела. Потом кивнула и пожала протянутую руку.

— Примите мои соболезнования, — произнес он.

И все. Пожалуй, он чуть дольше положенного задержал ладонь Рэйчел в своей, в то время как его темные глаза ни на миг не отрывались от ее лица. Никос явно давал понять Сильвии, что пришел лишь выразить свои соболезнования.

Когда большинство приехавших разошлись по своим машинам, Никос на какое-то время задержался возле Сильвии.

— Твоего мужа обожали все, — сказал он прочувствованно, и его слова белым облачком повисли в холодном воздухе.

Он проводил ее до машины, тяжело ступая по смерзшемуся снегу, на котором его ботинки оставляли глубокие следы.

— Да, — ответила Сильвия, — у него действительно было много друзей. Он был… щедрым человеком.

— Мне это известно лучше многих других, — согласился Никос.

— Тебе? — удивилась она и даже остановилась в недоумении.

Однако смуглое лицо со всеми его морщинами — да, теперь при свете дня сеть мелких морщинок была хорошо видна — выражало одно только восхищение.

— Послушай, — начал он, медленно шагая рядом с ней по узкой дорожке, своего рода тропинке среди леса могильных надгробий, — я должен кое-что тебе рассказать. Теперь это никому не причинит вреда. И, может быть, даже в чем-то тебя утешит…

У Сильвии снова закружилась голова, и ей пришлось схватить Никоса за руку.

— «Утешит»? — задыхаясь, проговорила она. — Что может меня теперь утешить, когда его не стало?

— Хорошо, можем поговорить тогда в другое время, — предложил Никос.

— Нет. Рассказывай.

— Он знал, — негромко произнес Никос. — Про нас. Про тебя и меня. Много лет назад, когда это случилось и он меня уволил. У нас с ним был разговор. Он сказал, что ни в чем тебя не винит. Он боялся, что ты его бросишь. Старый человек, что он мог тебе предложить, кроме денег…

На миг ею овладело безудержное желание расхохотаться. Но тут же она ощутила такую усталость, такую страшную усталость, что единственным желанием было лечь в снег и закрыть глаза. Бросить Джеральда?! Господи, если бы он знал, на какую страшную вещь она в свое время решилась, чтобы он не бросил ее!..

По ее лицу побежало что-то холодное, и Сильвия поняла: это слезы. С силой прижав пальцы к щекам, она вскрикнула:

— Знал? Ты хочешь сказать, что он знал с самого начала?

— Он дал мне денег, — ответил Никос, понурив голову. — За это я должен был обещать ему, что больше никогда тебя не увижу. Пятьсот долларов. Я истратил их на старый пикап. Это стало началом моего дела. Того, что потом стало называться «Антерос Констракшн».

— «Антерос»? — переспросила Сильвия, все разом поняв. — Да это ведь бог обманутой любви?

— Правильно, — смущенно признался он. — Но я любил тебя, и мне было известно то, чего не знал он. Ну, что ты никогда не оставишь его ради меня или кого-то другого. Вот я и взял от Джеральда деньги, хотя мне до сих пор стыдно.

— Не стыдись. Есть вещи и похуже, чем брать деньги, — ответила Сильвия. «Значительно хуже, чем ты себе представляешь!» — подумала она про себя.

Они проходили под сенью огромного высохшего вяза, и Сильвия вдруг вспомнила выражение, означавшее дурное предзнаменование: «По могиле прошел гусь».

— Я не виделся с ним все эти годы. И только два года назад… Тогда кто-то мне сказал, что его интересует недвижимость, которую я приобрел, собираясь начать строительство. А мне нужны были средства. Вот я и пошел к нему. Но в основном, думаю, пошел я все-таки не из-за денег, а из-за тщеславия. Мне хотелось покрасоваться перед ним, показать, что его пятьсот долларов принесли приличные дивиденды. Больше всего от той встречи мне, правда, запомнилась фотография в серебряной рамке у него на столе. На ней были ты и твоя дочь. И тогда я понял, кто на самом деле выиграл от нашей давней сделки…

Казалось, наступившая за этим признанием Никоса тишина никогда не кончится. Сильвии было слышно, как скрипят под тяжестью снега ветви старого вяза у них над головами, как трепещут крылышками воробьи, перепархивая с ветки на ветку. Где-то неподалеку фыркали моторы машин, натужно гудел экскаватор. Из-за туч брызнул неожиданно солнечный луч, снег вокруг сделался зеркально ярким, а кусочки слюды, вкрапленные в гранитные надгробия, засверкали, как маленькие бриллианты.

Сильвия молча смотрела на чужие могилы, чувствуя: стоит ей сдвинуться с места, и хрупкий подарок, преподнесенный только что Никосом, может разбиться на мелкие куски. Этим подарком была бесценная возможность, открывшаяся ей, заглянуть в святая святых души человека, которого она любила и который так щедро — незаслуженно щедро! — любил ее.

Теперь и печаль, наполнявшая ее существо, стала утонченно светлой — своего рода произведение искусства. Им можно было любоваться, рассматривая его со всех сторон, удивляясь его хитросплетениям.

«Пожалуй, я могла бы рассказать ему сейчас о Розе, — подумалось ей. — Он бы понял. И простил. Ведь все эти годы…»