Портреты Смутного времени - Александр Широкорад

27 августа 1610 года на полдороге между Тушином и Москвой состоялась торжественная присяга москвичей королевичу Владиславу. В первый день присягнули десять тысяч человек, а гетман Жолкевский, со своей стороны, от имени Владислава присягнул в соблюдении договора. На следующий день присягали уже в Москве, в Успенском соборе Кремля в присутствии Гермогена. Туда пришли русские тушинцы, прибывшие под Москву с Жолкевским: Михаил Салтыков, князь Мосальский и другие. Когда они подошли для благословения к патриарху, тот сказал им грозно: «Если вы пришли правдою, а не лестию, и в вашем умысле не будет нарушения православной вере, то будь на вас благословение от всего вселенского собора и от меня грешного, если же вы пришли с лестию, с злым умыслом против веры, то будьте прокляты». Салтыков со слезами на глазах стал уверять Гермогена, что будет у них истинный государь, и патриарх благословил его. Но на Михаила Молчанова Гермоген закричал: «Окаянный еретик! Тебе не след быть в церкви», — и велел немедленно выгнать его.

С гетманом Жолкевским бояре подписали вполне приемлемые условия (кондиции), при которых мог быть коронован Владислав. В частности, он должен был вначале принять православную веру, а затем получить корону. Отец же его король Сигизмунд полностью отстранялся от русских дел и даже не мог приезжать в Москву. Если бы поляки четко выполнили все условия договора, то со Смутой в Русском государстве было бы покончено в считанные недели, а на московским престоле утвердилась бы династия Ваза. Эх, забавная ситуация сложилась бы в Европе: в трех сильных государствах на престолах сидели бы родственники из семейства Ваза. На Руси — православный царь Владислав Ваза, в Польше — его отец-католик, а в Швеции — его двоюродный братец-протестант.

Но вероятность такого исхода с самого начала была равна нулю. Подписывая договор с боярами, Жолкевский знал, что король Сигизмунд никогда не согласится с его условиями. Причем тут имело место не превышение Жолкевским своих полномочий. Вспомним, как Сигизмунд еще год назад рассылал грамоты, где представлял себя радетелем православия. И Сигизмунд, и Жолкевский прекрасно понимали, что без обмана им никогда не удастся завладеть Московским государством. Всех войск короля и всех частных польских армий не хватило бы, чтобы взять Москву. Да и одна попытка сделать это сплотила бы страну в борьбе против ляхов.

Король Сигизмунд хотел сделать с Московским государством то, что было ранее сделано с Литвой, с Малой и Белой Русью. Он желал иметь одно государство, одну веру и одного короля. И для этого Сигизмунд и Жолкевский действовали по принципу, «чем чудовищнее ложь, тем больше ей верят».

Подойдя к Москве, Жолкевский постарался удалить оттуда наиболее опасных политиков — Василия Васильевича Голицына и митрополита[65] Филарета. Для этого их включили в посольство, отправленное в Польшу.

Крайне интересно, как реагировал Гермоген на прибытие в Москву тушинского патриарха Филарета. Было ли какое-то церковное решение типа: «С такого-то числа патриарха Филарета вернуть в чин митрополита ростовского»? Вполне возможно, что оно и было и пришлось Филарету каяться, но, видимо, документ об этом был уничтожен самим Филаретом в 20-х годах XVII века. И сейчас у историков создается впечатление, что Гермоген напрочь забыл о похождениях тушинского патриарха.

Гермоген пытался вести активную политическую деятельность. Он вместе с послами отправил от себя письмо к Сигизмунду, где умолял короля отпустить сына в православную веру: «Любви ради божией смилуйся, великий государь, не презри нашего прошения, да и вы сами богу не погрубите, и нас богомольцев своих и таких неисчетных народов не оскорбите».

Для защиты себя от войска Тушинского вора, как, впрочем, и от русских ратников, стоявших в Москве, семибоярщина попросила гетмана Жолкевского ввести в столицу польские войска. Жолкевский понимал политическую и военную невыгодность этой ситуации и долго противился настоянию бояр и польских офицеров, мечтавших пограбить Москву. В конце концов, Жолкевский предложил компромисс и послал Гонсевского в Москву к боярам с предложением отвести польскому войску Новодевичий монастырь и слободы. Бояре согласились на это, но Гермоген был категорически против селить рыцарство вместе с монахинями, а выселять их из монастыря посчитал неприличным. Это мнение патриарха сыграло свою роль, и вокруг него стали собираться дворяне, торговые и посадские люди, стрельцы.

Гермоген дважды посылал за боярами, но они не являлись, прикрываясь неотложными государственными делами. Тогда патриарх послал сказать боярам, что если они не хотят сами идти к нему, то он пойдет к ним, и не один, а со всем народом. Бояре испугались и пошли к патриарху. Разговор бояр с патриархом длился часа два, бояре пытались убедить Гермогена в благонамеренных замыслах Жолкевского. Но Гермоген доказывал, что гетман нарушает условия, не отправляет войско против калужского вора, хочет ввести свои войска в Москву, а русские полки высылает против шведов. Бояре утверждали, что введение польских войск в Москву необходимо, а то чернь сдаст город Тушинскому вору. Иван Никитич Романов сказал Гермогену, что если Жолкевский отойдет от Москвы, то всем боярам придется идти вместе с ним, спасая свои головы от расправы, и тогда Москва достанется вору, а патриарх будет за это в ответе. Бояре прочли Гермогену устав Жолкевского, по которому должны предотвращаться и наказываться буйства поляков. Гонсевский, узнав, о чем идет речь у патриарха с боярами, послал сказать последним, что Жолкевский завтра же высылает войско против самозванца, если только московские полки будут готовы. Это известие дало боярам перевес в споре, и Мстиславский воспользовался случаем, чтобы похвалить гетмана. Бояре решились даже сказать патриарху, что его дело смотреть за церковью, а в мирские дела не вмешиваться, ибо никогда духовенство не управляло государственными делами. Как будто бы предание государства иноверцам не касалось церкви!

Заняв Москву, поляки под различными предлогами раскассировали большое войско, находившееся в городе на момент прихода Жолкевского. В результате семибоярщина и патриарх потеряли всякую власть в столице.

Все большую власть приобретали ставленники поляков М. Г. Салтыков и простой посадский кожевник Федор Андронов, в октябре 1610 года ставший государственным казначеем.

Андронов начал свою карьеру в Тушине, где получил от Лжедмитрия II звание думного дворянина. Естественно, что Салтыков и Андронов стали непримиримыми противниками Гермогена. Они настрочили донос Сигизмунду на патриарха, что-де «...на Москве патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в христианскую веру и не выйдут из Московской земли все литовские люди, и королевич-де нам не государь. Такие-де свои словеса патриарх и в грамотах своих от себя писал во многие городы. А москвичи-де посадские люди лучшие и мелкие все поднялися и хотят стоять».

Тут возникает вопрос о знаменитых грамотах Гермогена, рассылаемых им по всей стране и призывавших русский народ на борьбу с поляками. Проблема в том, что первые патриаршьи грамоты не только не сохранились, а известны по другим источникам, но там и не говорится, что они были подписаны Гермогеном.

Так, историки пишут о грамоте Гермогена, датированной началом января 1611 года. О ней известно лишь из грамоты Прокопия Ляпунова, пришедшей в Нижний Новгород 31 января 1611 года. Ляпунов пишет: «...писали вы к нам с сыном боярским с Иваном Оникиевым, что января ж в 12 день приехали с Москвы к вам в Нижний сын боярский Роман Пахомов да посадской человек Родион Мосеев, которые посланы были от вас к Москве, ко святейшему Ермогену патриарху московскому и всея Руси и ко всей земле с отписками и для подлинных вестей. А в распросе, господа, вам сказывали (приехавшие 12 января гонцы. — А. Ш.), что приказывал с ними в Нижний к вам святейший Ермоген патриарх московский и всея Руси речью. А письма, господа, к вам не привезли, что-де у него (Гермогена. — А. Ш.) писати некому, дьяки и подьячие, и всякие дворовые люди пойманы, а двор его весь разграблен... И мы, господа, про то ведаем подлинно, что на Москве святейшему Ермогену патриарху московскому и всея Руси, и всему освященному собору, и христоименитому народу от богоотступников от бояр, и от польских, и от литовских людей гоненье и теснота великая. И мы боярам московским давно отказали (подчиняться. — А. Ш.) и к ним о том писали, что они, прельстяся на славу века сего, бога отступили и приложилися к западным и к жестосердным, на своя овца обратились. А по своему договорному слову и по крестному целованью, на чем им договоряся корунный гетман Жолкевский королевскою душею крест целовал, ничего не совершили. И на том, господа, мы сослався с колуженскими, и с тульскими, и с михайловскими, и всей Северских и украйных городов со всякими людьми, давно крест целовали, что нам за Московское государство с ними и со всею землею стояти вместе заодин и с литовскими людьми битись до смерти. А как, господа, мы к боярам о патриархе и о мирском гонении и о тесноте писали — с тех мест патриарху учало быти вольнее и дворовых людей ему немного отдали».