Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

– Неужели? – с завистью протянули девочки, как бы примериваясь, тотчас ли им брать билеты в Москву или посоветоваться все-таки с женихами.

В первое же воскресенье мы погрузились в ближайшем порту Анцио на прогулочный катер и поплыли на остров Понза. Остров маленький, но с цветным городком, белыми яхтами на стоянке и второй бухточкой на другом конце острова. Те, кто читал Гомера, знают, что это остров Цирцеи. Берегитесь, мореходы. Островок знаменит еще тем, что Феллини снимал на нем свой скандальный фильм «Сатирикон», и тоннелем, проложенным римскими легионерами. Тоннель прорыт в горе и соединяет два берега. В случае высадки неприятеля в одной из бухт центурион уводит свою сотню подземным коридором на противоположный берег и отчаливает на триремах. Тоннель широкий и высокий. Пройдут и кони, и повозки. Своды выложены тесаным камнем. Работа на века и на славу.

Пройдя два километра в тени и прохладе, мы наконец вышли из тоннеля. И когда мы вышли из него на крохотный песчаный пляж, все вокруг заливало солнце. Ни деревца, ни навеса, ни малейшего намека на тень. Открытая арена Колизея. Умри, гладиатор, достойно, приветствуя своего диктатора – Солнце.

Хозяева благоразумно захватили с собой пару парусиновых зонтиков, но на всю группу этой тени не хватило бы. Наказав строго мурманчанам находиться исключительно в тени зонтиков, я, подобно римскому легионеру, стала оценивать диспозицию. Необходимо было обнаружить тень, и я обнаружила ее. В ста метрах прямо по курсу из воды кустами торчали заливаемые зеленой тирренской волной небольшие скалы, густо усеянные морскими ежами, дотрагиваться до которых не следовало ни ногой, ни рукой. Облачившись в купальник, я вошла в море, соленое и совершенно прозрачное, как слеза, и поплыла к цели. Подплыв совсем близко, я обнаружила в углублении одного уступа маленькое сиденьице, так что если вжаться в него, то можно было оставаться в тени. Я забилась в это спасительное креслице – и те пять часов, которые нам предлагалось наслаждаться пляжем и морем, провела, тесно прижавшись спиной к скале. И на все предложения плыть к берегу, есть пиццу, бутерброды, пить апельсиновый сок, улыбаясь, приветливо махала рукой: мол, мне здесь очень хорошо, и вообще в душе я вроде ихтиолога, и мне радостно использовать такую редкую возможность – изучать жизнь морских ежей.

И все-таки всей апеннинской тени не хватило, чтобы укрыть меня целиком, как и сестре из сказки Андерсена «Дикие лебеди» не хватило крапивы, чтобы довязать рубашку младшему брату, и у него оставались незащищенными руки, а у меня – ноги. Вечером от колен до ступней мои ноги были багровыми, как будто их ошпарили кипятком. А бледным мурманчанам, которые проигнорировали зонтики – так им хотелось быть похожими на загорелых латинян, – пришлось совсем худо. К вечеру они затемпературили – и все последующие дни присутствия в Италии по благотворительной программе, краснея и белея по очереди, облезали.

На обратном пути с нами приключилось нечто вроде истории. Когда наш катер, набрав пассажиров на обратный рейс Понза – Анцио, отдав концы, забурлил под собой морем и начал медленно отчаливать от берега, маленькая собачка одного из пассажиров неожиданно прыгнула за борт (вероятно, ей почудилось, что она потеряла хозяина или тот остался на берегу). Истинно по-собачьи, то есть лапками под себя, собачка быстро поплыла к пристани, но вскарабкаться по отвесной кладке не смогла. Расстояние от воды до гранитного края пирса было где-то около двух метров. Собачка начала плавать вдоль стены, как в колодце. В эти самые мгновения ее хозяин переживал нешуточный стресс. Он побледнел, схватился сначала за голову, потом за сердце, наконец совсем обмяк и был не способен ни к какой деятельности. Зато все остальные пассажиры, моментально проявив нешуточную сообразительность, гуртом бросились к рубке капитана.

Капитан без всякой ругани и мата, как бы, я представила, это могло происходить на наших морях, тотчас согласно забурлил корпусом своей триремы к причалу. На берегу один мужчина, перегнувшись, уже старался схватить собачку за шиворот, но не доставал. Две-три попытки ни к чему не привели. Тогда он попросил тех, кто стоял поближе, подержать его за ноги, на что откликнулась охотно еще двое местных жителей. Теперь, перегнувшись совсем низко к воде, он смог ухватить обессилевшую собачку и передать ее стоявшим рядом с ним итальянцам. Тут и наш катер выставил трап. Мокрую, перепуганную, поскуливающую собачку, полизывающую всех и вся, передали, из рук в руки, такому же перепуганному насмерть хозяину. Наконец все пассажиры с облегчением выдохнули и заулыбались.

И тут все разом на берегу и на палубе одновременно стали аплодировать. Мы, конечно, тоже захлопали. Так было ясно всем, что аплодисменты предназначались равно и капитану, и команде, и тем, кто помогал на берегу и просто сопереживал, и тем, кто уплывал морем на материк, и проложившим нужный тоннель прадедам – в общем, всем, всем, всем. И в самый солнечный полдень над синим-синим морем, над белеющей парусами и чайками бухточкой без всякого перевода отстучало громко толстовское: «Да здравствует весь мир!»

БАГЕРЕВО

Чтобы из Коктебеля добраться до Керчи, сначала нужно до Феодосии доехать, а оттуда – рейсовым автобусом на Керчь. Из Феодосии – два часа пути, не так и долго. Из Керчи паром ходит в Россию. И многие наши едут, чтобы только один рейс на пароме сделать – пройти перерегистрацию, продлить срок своего трехмесячного пребывания в Крыму, на Украине.

Долго я собиралась, прежде чем ехать в Керчь. И вот одним утром пораньше собралась. Отъехали мы уже от Феодосии – и то, чего я опасалась, началось: состояние мое изменилось. Стала я волноваться. Не то чтобы воздух ртом ловлю, но дышу уже глубоко. Догадливые американцы, судя по их фильмам, в минуты особого волнения в бумажные пакеты дышат. Не было у меня с собой бумажного пакета. У нас вообще с бумажными пакетами туго, то ли бумага дорогая? Был один, маленький, целлофановый, но для других целей я его берегла.

«Ладно, – думаю, – ничего. Подышу без пакета, само как-нибудь обойдется». Но не обошлось. Слезы потекли, да так обильно, что изумилась я – что же это за ток такой неостановимый? Еще и о пассажирах, спутниках своих, переживаю – как они это воспримут? И ни пакета, ни даже носового платка, от бумажных салфеток клочки отрываю и промокаю ими лицо. За названиями на дорожных указателях, тем не менее, слежу – Батальное, Луговое... Вскоре перестала я о пассажирах беспокоиться, о мнении их на свой счет. Решила про себя: «Пусть себе думают, что у меня зубы болят». И стала глядеть в окно. А за окном – все травою, все степью. Тут на обочине с указателя новая надпись наплывает, то есть если в ту сторону, то через определенные километры будет Багерево. «Багерево», – выговорила я про себя название. И еще раз, медленно, по слогам, как гальку во рту перекатываю: «Ба-ге-ре-во». И с чем бы это сравнить? Ну, как будто передо мной долгожданное явление – возвращение блудного сына, и глажу я его по голове и имя его с такой любовью произношу: «Багерево».

Но явно, кроме меня, еще кто-то этим именем шелестит.

– Багерево, Багерево...

Прислушалась. Никого. Спутники мои все больше о ценах и о подорожании между собой разговор ведут. Нет... никого.

Удивилась, что быстро догадалась:

– Это вы, что ли, травы?

– Да, – отвечают, – мы. А что? Вам у нас в Крыму можно перебирать – массандру, мадеру, червонный мускат белого камня. А нам Багерево нельзя продегустировать?

– Ну, отчего же, можно, конечно. Шелестите, если нравится.

– А что тебе до Багерево? – качнулся один высокий ковыль почти под колеса автобуса.

– В Багерево – аэродром, – буркнула я и стала смотреть в ту сторону, куда и шофер, то есть прямо.

– Так знаем, что аэродром, – заплетая косу ковылю, пропела полынь.

– Аэродром военный.

– Ну да, военный.

– А то вы не знаете, может, и не слышали совсем, – взорвалась я, – что практически первой же немецкой бомбардировкой город Керчь, и порт, и железнодорожная станция были стерты с лица земли. И что к 1943 году город Керчь представлял из себя сплошные развалины. И мой отец, который был орел, и моя мама, которая была курица, – на этом месте я сама засмеялась, – в лучшем смысле этого слова, конечно, познакомились здесь и полюбили друг друга в двенадцати километрах от Багерево.

– Про сорок третий год мы, разумеется, знаем. Наших тут много пожгли. А про своих расскажи.

– Ну, – начала я, почти уже миролюбиво. – В ноябре сорок третьего года восточнее Керчи, занятой еще немцами, был отвоеван плацдарм, здесь на высоте у отца была своя точка – главный пункт по управлению всей авиацией, которым он командовал, или гора Сплошная Радость, как он ее называл. Надо было прикрывать наши войска от налетов вражеской авиации. А сделать это можно было только круглосуточным патрулированием истребителей в воздухе. И с середины ноября сорок третьего года по апрель сорок четвертого года, когда началась операция по освобождению Крыма, с его точки было произведено более тридцати тысяч самолето-вылетов на перехват фашистских штурмовиков Ю-87, бомбардировщиков Ю-88, «Хенкель-111», «Мессершмиттов-109» и «Мессершмиттов-110».