Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова

дома, в Москве, а не перекочевала из одного сна в другой. Будильник показывал десятый час. Неужели я столько проспала? Даже в госпитале, когда, кроме сна, нечего было делать, я поднималась в восемь утра. Завтрак, уколы, а потом я шла читать газеты и писать письма для тяжелораненых.

Я обула валенки с отрезанными голенищами, с удовольствием отметив, что боль в раненой ноге перешла из острой стадии в тупую. Пожалуй, сплету я себе лапотки из старых тряпок. Почему нет? Нарежу на ленты, перекручу в тугие жгуты, чтобы было крепче… Я вздохнула и поймала себя на мысли, что пытаюсь заполнить мозги заботами, допустим лаптями, потому что на самом деле думаю о Матвее. За ночь комната выстыла, и, когда в топке заплясал огонь, мне вспомнилось, как вчера её растапливал Матвей. Кстати, надо будет ухитриться принести дров. Я с сомнением посмотрела на швабру вместо костыля и решила, что справлюсь. Зеркало в шифоньере отразило девушку со шваброй, в валенках, с короткими всклокоченными волосами и огромными глазищами на пол-лица. Не знаю, откуда они такие взялись. Когда я носила косу, глаза были обыкновенные, светло-зелёные и маленькие.

На кухне я достала из кухонного шкафчика банку сгущёнки и брикет горохового концентрата, оставленного Матвеем. Я не собиралась пускать их в дело, просто хотелось мысленно повторить момент, как он доставал их из вещмешка и ставил на стол, искоса глядя на меня и пряча смущение за напускной весёлостью.

Наскоро перекусив куском хлеба, я вернулась в комнату и подошла к полке с учебниками. Руки послушно достали учебник физики за девятый класс, который рассматривал Матвей. Он сказал, что любил физику, химию и математику, а вот я не очень, хотя вытягивала на четвёрку в табеле. Я открыла станицу наугад, зажмурилась и ткнула пальцем в строчку, как бывало, когда мы с подружками загадывали ответы на вопросы по томику чьих-нибудь стихов. Я прочитала вслух, словно на уроке: «Графики зависимости величин от времени при равноускоренном движении», — и охнула:

— Ой, мамочки, за полтора года войны я всё позабыла!

Не очень долго думая, я уселась за стол, взяла карандаш и попыталась решить пару задач, но мысли постоянно сбивались на постороннее и сосредоточиться не удавалось. Я катала карандаш между ладонями, размышляла об одноклассниках и фронтовых друзьях, но о Серёже Луговом вспомнила в последнюю очередь. Забавно, но между нами стояла его торговля папиросами на рынке. Торговлю папиросами в то время, когда другие ребята сражаются на фронте, я расценивала как предательство.

Мои безуспешные занятия физикой прервал неожиданный стук в дверь. Звонок не работал, потому что электричество в дома подавали с девятнадцати ноль-ноль. Радио работало от радиоточки и не зависело от электричества.

Я сломала карандаш, вскочила, потом зачем-то схватила учебник, заметалась из стороны в сторону и поковыляла к двери, точно зная, кто за ней стоит.

— Вот, пришёл справиться о твоём здоровье, — сказал Матвей и протянул небольшой свёрток в газетной бумаге.

— Что это?

Он наклонил голову и быстро глянул на меня исподлобья.

— Это вместо букета.

— Вот как? Интересно. — Мне действительно было интересно, и я тут же надорвала уголок газеты. — Туалетное мыло?

— Цветочное, — с довольным видом уточнил Матвей, — нам вчера выдали, и я сразу подумал про тебя.

— Спасибо! Проходи, снимай шинель, ты совсем замёрз. Попьём чаю.

Я посторонилась, пропуская Матвея в квартиру, и очень надеясь, что он не почувствует, как моё сердце колотится в учащённом ритме. Неловко развернувшись, я выронила из подмышки учебник физики, и Матвей перехватил его на лету. Реакция у него была отменная.

— Решила повторить?

Я опечаленно подняла глаза вверх:

— Стыдно признаться, но я не смогла решить простую задачу начала учебного года. Неужели знания так быстро вылетают из головы?

Мне показалось, что от его улыбки в комнате посветлело.

— Давай показывай свою проблему. Попробуем разобраться вместе. Если ты, конечно, не против.

— Я не против, только чай поставлю. Ты ведь будешь чай, правда?

В присутствии Матвея я то краснела под его взглядом, то невпопад смеялась, то вдруг отвечала ему резко и грубо, отчего мне становилось стыдно, и я краснела ещё больше.

Мы решали задачи, сидя рядом, голова к голове. Матвей умел объяснять терпеливо, доступно, с юмором. Иногда он брал из моих пальцев карандаш и быстро набрасывал в тетради нужную схему. На своей щеке я чувствовала его дыхание. От его гимнастёрки по-фронтовому пахло табачным дымом. Я спросила:

— Ты куришь?

Матвей покачал головой:

— Нет, но в казарме все офицеры курят, да и мой командир дымит не переставая. — Он пытливо посмотрел мне в глаза: — А ты?

— Тоже нет. Нам, девушкам, в пайке табак не положен. Зато сахару давали больше. А несколько раз меня угощали трофейным шоколадом, но было противно его есть, хотя я сладкоежка.

— Я учту на будущее, — негромко сказал Матвей.

Я поддела:

— Про что учтёшь? Про трофейный шоколад или про сладкоежку?

— И про то, и про другое.

Он снова упомянул будущее, которого на войне может и не быть. Вернее, будущее есть у всех, но никто не знает, как долго оно продлится. Сейчас минуты нашего общего настоящего и будущего прощания отсчитывал будильник. Матвей сказал, что его отпустили до семнадцати ноль-ноль. Я то и дело отвлекалась на циферблат, мысленно заклиная стрелки двигаться медленнее, но они бежали и бежали по кругу, пока Матвей не положил свою руку на мою:

— Уля, мне пора.

— Пора? Уже? — Мой голос упал до шёпота, но мне было безразлично, заметит он мою растерянность или нет.

Матвей сделал шаг к двери, но внезапно повернулся ко мне и положил руки на плечи.

— Теперь, после Сталинграда, всё будет иначе. Мы обязательно дойдём до Берлина!

Его слова падали, как слёзы, обжигая мне грудь. Сердце колотилось как бешеное, и стало трудно дышать.

Я знала, что не должна давать волю чувствам, потому что все, с кем я дружила на фронте, погибали. А я не хочу, чтобы Матвей погиб. Я готова сама погибнуть вместо него, только бы он жил!

— Уля, можно я буду тебе писать?

Закусив губу, я угрюмо помотала головой и произнесла невообразимое:

— Нет, не надо. Я не хочу, чтоб тебя убили.

Кажется, он меня понял, потому что легко прикоснулся пальцами к моей щеке, улыбнулся и вышел.

Я слышала его торопливые шаги вниз по лестнице. Хлопок входной двери прозвучал, как одиночный выстрел, оборвавший чью-то короткую жизнь. Я прислонилась спиной к стене и заплакала.

* * *

На месте заводоуправления лежала груда обломков, припорошённых