Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев) - Irag Pezechk-zod

Но тут мать Практикана прервала его речь:

– Нет, ага, лучше уж я правду скажу, чтобы не было потом с нас спроса. Его отец вареной требухой торговал.

Дядюшка закрыл глаза рукой, Азиз ос-Салтане, стиснув зубы, издала какой-то нечленораздельный звук. Я посмотрел на отца. Глаза его странно светились. Я догадался, что он безмерно рад всему происходящему, но старается не показать этого.

Все пребывали в полной растерянности, не зная, каким образом заткнуть рот Фаррохлега-ханум. Она же, умело нанеся свой первый удар, видно, решила не давать собравшимся передышки, так как, кивнув головой, сказала:

– Лавочник, значит, был… Ну, это занятие неплохое. Что же тут темнить – торговал, не воровал!

Азиз ос-Салтане бросила на Асадолла-мирзу умоляющий взгляд, как бы прибегая к его защите, заклиная его любым способом обезвредить Фаррохлега-ханум. Однако та не унималась. Оглядев с ног до головы молча сидевшего в уголке Практикана Гиясабади, она заявила:

– А все-таки я вас где-то видела!

Жених уже раскрыл было рот, однако отчаянные знаки дядюшки и Дустали-хана заставили его промолчать. Но Фаррохлега-ханум вдруг воскликнула:

– А, вспомнила! Не вы ли это…

Тут Асадолла-мирза внезапно бросился к Фаррохлега-ханум и, сильно хлопнув ее ладонью по заду, завопил:

– Мышь!… Мышь, будь она проклята!

Фаррохлега-ханум пронзительно взвизгнула, сорвалась с места и кинулась в коридор. Все вскочили. Азиз ос-Салтане и сестра Практикана громко вопили. Церемония приема была нарушена. Пока все растерянно топтались по гостиной, а Маш-Касем с веником преследовал мышь, Асадолла-мирза выскочил в коридор, подхватил под руку Фаррохлега-ханум и прошептал:

– Благоволите выслушать, дорогая ханум, у меня есть к вам срочное дельце.

И почти волоком увлек ее в одну из комнат цокольного этажа, расположенную поблизости от наружных дверей. Я пошел за ними и с удивлением услышал, как Фаррохлега-ханум приглушенно вскрикивает. Похоже, Асадолла-мирза, затыкая ей рот, настойчиво домогается ее благосклонности.

– Ни чести, ни совести, бесстыжий, – кричала она. – Да я тебе в матери гожусь! Помогите!… Этот бессовестный… Помогите! Прикрой!… Чтоб из тебя черти все кишки повытрясли!

Потом дверь комнаты с силой распахнулась, и Фаррохлега-ханум, белая как мел, дрожа от негодования, вылетела оттуда и бросилась к выходу, вопя:

– Бесстыдник, подлец… Глаза бы тебе выдрать…

Секундой позже в дверях появился Асадолла-мирза и, как бы все еще претендуя на добродетель Фаррохлега-ханум, устремился следом за ней. Когда она выбежала на улицу, Асадолла спокойно запер калитку и вернулся в дом. Подтянув галстук и стряхивая пылинки с костюма, он сказал с усмешкой:

– Единственный выход оставался… Надо же было избавиться от нее.

– Дядя Асадолла, вы так добивались ее милостей – а вдруг бы она согласилась? Как тогда?

– Очень просто, съездили бы в Сан-Франциско.

– С такой старухой?…

Асадолла-мирза с улыбкой покачал головой:

– Не скажи, она недурна… Я раньше-то пальцем до нее не дотрагивался, а телом она, оказывается, в порядке.

Когда мы вернулись в залу, все еще были заняты охотой за мышью. Асадолла-мирза вдруг подпрыгнул, присел, накинул платок на воображаемую мышь и крикнул:

– Поймал!

С этими словами он подбежал к наружной двери и распахнул ее, делая вид, что выбрасывает мышь в сад. Собравшиеся опять успокоились. Дядюшка Наполеон заговорил, стараясь сгладить впечатление:

– Вы, ханум, должны нас извинить, эта женщина, как вы заметили, не слишком умна. Одно беспокойство от нее.

– Осталась старой девой, – подхватил Асадолла-мирза, – жизненным сокам выхода не было, вот на рассудок и повлияло.

Мать Практикана добродушно сказала:

– Ничего, ага, такого сорта уроды в каждой семье найдутся. – Тут она вновь устремила оценивающий взгляд на Дустали-хана и заключила: – Коли среди ста роз один шип попадется, это не беда.

Я сидел на высокой скамеечке неподалеку от Асадолла-мирзы и Дустали-хана и слышал, как тот говорил:

– Асадолла, ты помнишь мою бельгийскую двустволку, она еще так тебе понравилась? Я ее тебе подарю, если ты устроишь, чтобы Практикан снял для своей мамаши отдельную комнату. Деньги я на это дам – только бы она не появлялась в нашем доме… Да и вообще, какой смысл Практикану из-за двух-трех месяцев оставлять прежнюю квартиру, всю жизнь ломать, таскать с места на место мать и сестру?

– Моменто, моменто, – вполголоса отвечал ему Асадолла-мирза, – что же это за картина получается? Практикан с сестрицей останется у вас, а мать свою упрячет куда подальше?

– Да пусть и сестру к ней в придачу забирает. Нет, ты представь себе, я целых три месяца буду по утрам видеть эту бородатую бабу – жуть берет! Асадолла, такого ружья ты ни у кого в городе не найдешь!

– Ну что ж, я попробую, но уговорить будет трудно. Сейчас эта Жаннет Макдональд тешится мечтой заключить тебя в объятия.

Асадолла-мирза знаком вызвал за дверь Практикана, но через несколько минут оба вернулись. После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану:

– Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, – не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру.

– Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный.

– Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок – надеюсь, это тебя совершенно успокоит.

Дустали-хан сквозь зубы прорычал:

– Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей!

– Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану – он еще и ребенка от первой жены с собой приведет.

Тем временем мать Практикана совсем разошлась.

– Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, – бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал.

– Возблагодарим господа бога, – вмешался Асадолла-мирза, – он и вас не оставит своей милостью…

– Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, – отвечала старуха, – бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит…

При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала:

– Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали…

Асадолла-мирза с улыбкой проговорил:

– Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли?

Старуха разразилась хохотом:

– Ой, вы меня уморите такими словами!

Отсмеявшись, она заявила:

– Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться…

– Опиумом?! – хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан.

– Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, – целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова.

– Ну, невелика беда, ханум, – улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. – Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон.

Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли:

– Ах!… Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил?

Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула:

– Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда.

Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала:

– Богом клянусь, эта невеста мне по душе!

Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала:

– Мамочка, ее борода мне лицо исколола.

– С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, – громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке.