Сфера - Андрей Валентинов

Фисон, Евфрат… Названия редко вспоминаются. Зачем? Названия — дабы отличать, не спутать. А разве что-нибудь спутаешь в моем городе?

…А вот север (точнее, северо-восток) отсюда почти не виден. Там вообще лучше всего бывать вечером, туда ходят автобусы, там находится мое любимое кафе. То самое, при гостинице. Недавно заходили туда вместе с Л. На северо-западе всегда интересно — каждый раз что-нибудь да приключится.

Юг, красный юг, где почти никогда не темнеет, в это утро как на ладони. Новый Диск словно нарочно прописали, чтобы каждый раз разглядывать неровные плоскогорья, маленькие домики метеостанции, глубокие ущелья. Там — вход в Туннели. Давно не был, стоит заглянуть.

А на горизонте, еле заметной полоской… Нет, море все-таки слишком далеко. Ничего, увижу. Скоро! Сегодня!

Знакомая набережная — прямо тут, под ногами. Длинные девятиэтажные дома, мой — второй отсюда, окна выходят во двор.

Я выключил компьютер? Выключил, выключил, выключил!!!

Ну, пора?

— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!..

К счастью, не вслух — про себя. Вслух мой отчаянный вопль, вероятно, напоминает нечто среднее между мурлыканьем и мычанием.

— Не-е-е-е-е-ет! Не нада-а-а-а-а-а!..

Вот так и напеваю. Но глаза не зажмуриваю, иначе ничего не увидеть. А зачем я тогда!..

— Ай-й-й-й-й!

…залез в это крылатое корыто? Я не испугался, я очень люблю летать на планерах. Очень-очень! Можно сказать, страх, как люблю. Ой, страх!..

— Мама-а-а-а-а!..

Вверх, вниз, снова вверх, снова вниз, потом все по-новой, затем вниз-вверх одновременно, потом куда-то в сторону. Вираж, снова вираж…

Это тебе не мотоцикл, мистер Хайд! И не «челнок», Том Тим Тот, наглый астронавт из Лилипутии!..

А все равно — научусь. А все равно — не страшно! Почти не страшно. Зато…

Зато теперь я вижу море — ту самую тонкую полоску на горизонте. Жаль, сегодня туда не добраться, не попасть. Ничего, доберусь завтра, послезавтра, после-после… «Здесь» ни разу не приходилось плавать по морю. А что? Не поискать ли в знакомом заливе приблудившийся парусник? «Вот он, легкий предутренний бриз. Как цветок, распускается бриг. Паруса, паруса, на канатах — роса. И прибоя гремит полоса…»

Выше, еще выше! Ветер крепчает, несет скрипящее крылатое корыто к самому зениту…

Здорово видно, даже лучше, чем с Диска! Весь город, весь мой мир, моя страна «здесь». Обе ее половины. Сегодня — за широким неспешным Евфратом, и Вчера — у громады Здания, в узких улочках, по которым на рассвете скрипят телеги. Вчера и Сегодня… Просто названия, просто слова, и Вчера, и Сегодня — только география, «здесь» ничего — и никто — не исчезает навсегда. И не исчезнет.

Мир будет таким, каким ты захочешь его увидеть… Да, именно так!

Выше, еще выше! Вот он, мой Эль-Рей… Нет, не Эль-Рей! Никогда больше не вспомню эту песню. Старая романтика, черное перо! Рая нет, он мне и не нужен, пусть его ищет лилипут Том Тим Тот. Мы с ним как-нибудь поделим нашу Сферу — как поделили ее с Джекилем. Интересно, сколько НАС всего? В скольких мирах?

Все! Пора и вниз. Площадь уже близко.

Туда?! Слева дома, справа — громада Здания, впереди — главная улица, полная машин. Корыто не скрипит, не трещит даже — гремит кровельным железом. А колпак пластиковый вибрировать начал, противно так.

Направо! Направо, тут площадь шире, колба все-таки.

Сколько до Здания? Метров сто… девяносто… пятьдесят? Все, закрываю глаза! Ну, не герой я, не герой. Не геро-ой-ой-ой!!!

[…………………………..]

Но ведь города не было? Он исчез, превратился в зеленую пустыню, ушел под траву, закрылся туманным Евфратом? Нет, так не бывает, не должно быть! Город — это я, просто я меняюсь, как и он. Меняюсь — но все равно остаюсь, черная полоса исчезает, рассыпается чернильными кляксами.

Черная полоса? Мы с кем-то… Мы с Альдой видели радугу! Да! Каждый Охотник Желает Знать…

[…………………………..]

— Садись, солдат Яшка!

Дед уже вывел машину. Свежевымытая «Победа» победно сверкает кофейными боками. Победно, победоносно. Нашему броневику нипочем грунтовки и проселки, нипочем даже осенняя грязь. «Клиренс!» — гордо говорит в таких случаях дед.

— А куда едем? — спешу уточнить. — К морю?

Дед смеется, качает седой головой, неторопливо подходит к дверце. В руках — тяжелая палка. Ноги отказывают, не слушаются. Сандомирский плацдарм, ночной бой гвардейской танковой бригады, орден Красного Знамени, контузия, которая все-таки его догонит в далекой московской больнице.

…Черные ленты, надписи серебрянкой, равнодушное белое небо, мелкие снежинки в тихом воздухе…

— Не спеши, солдат Яшка. К морю летом поедем. Нам в поселок нужно, мне обещали саженцы привести.

Саженцы… Зеленые верхушки яблонь за серым штакетником, черешня у калитки, тамариск — божье дерево возле маленького виноградника. Или все-таки туя?

— Садись за руль.

Я?! Нашел, дед, водилу! «Здесь» хоть на мотоцикле гоняю, а «там» вообще…

— Садись, садись. Скорости переключаются, где руль. Не забыл?

Верно, ручное управление. Совсем недавно установили.

…Привычный уют маленького салона, плетенка на рулевом колесе, смешной (пимпочка влево, пимпочка право) переключатель ближнего и дальнего света. На спидометре — цифры до «90». А куда, в самом деле, гнать броневику?

— Бабушка не смогла поехать, ей нужно малыша в детский сад отвести.

Смотрю на часы. Не на свои — на дедовы, моих в это утро нет. Как и сигарет в кармане.

…С сигаретами, впрочем, понятно. Дед не курит. И не дай господь увидит. Характер — комиссарский!..

Стрелка часовая, стрелка минутная… Да, все верно. Бабушка отводит маленького любопытного внука в детский сад, папа с рассветом поехал в свое КБ, мама наверняка в командировке — пыль в карьерах измеряет.

— Чего смеешься, солдат Яшка?

— А у тебя, дед, часы «Победа». Даже забыл, что ты носил такие. Ну, эпоха у вас была, Оруэлл прямо! Автомобиль «Победа», часы «Победа»…

— Угу!

На загорелом лице — знакомая усмешка. Хорошо виден шрам на левой щеке. Я так и не спросил у деда, откуда память. С первой ли его войны, со второй?

— Заводи, заводи, врангелевец! Перед перекрестком развернешься… Это потом твой Оруэлл таким умным стал. А знаешь, чем он в Испании занимался, в 1938-м? Не-е-ет, не тем, о чем этот предатель в «Прощании с Андалузией» написал! Такие, как он, из меня в тот же год показания в Лефортово выбивали!

Броневик грозно рычит, разводит пары. До поселка ровно двадцать километров. Проверено! Как там с бензином? Полбака? Хватит!

— Ты такой твердокаменный, дед-медвед? А знаешь, от кого я услыхал первый в жизни политический анекдот? Да от тебя же! Вспомни! Летят, значит, в самолете Хрущев, Кеннеди и Вильсон… Тот, где наша пехота по дну океана в Америку идет!

Дед уже не смеется — хохочет. Ярко блестят голубые живые глаза.

— А я тебе, солдат Яшка, еще один расскажу; по «Свободе» вчера передавали. Летят, значит, в самолете…

[…………………………..]

78. НАВСТРЕЧУ

(Chor: 6'24)

Собака? Здесь нет никакой собаки!

Темно… Совсем темно, даже забор, тот, что на другой стороне улицы, не разглядишь. Кажется, штакетник, некрашеный, старый.

Грузовик стоит у забора, за ним — темные кроны яблонь, острая крыша двухэтажного дома.

[…………………………..]

Самое страшное — если, кошмар повторяется. Как во сне… Во сне — как во сне. Ближе, ближе, ближе… Не убежать, не шелохнуться.

[…………………………..]

Придется уходить. Здесь, в мертвом саду, мы не одни, и это внезапно пугает. Земля под ногами начинает шевелиться, проваливаться знакомыми ямами — неглубокими, поросшими высохшей травой…

Но это не кладбище, тут не должно быть могил!

[…………………………..]

Помню! Мертвый сад, заброшенное кладбище, непогребенные трупы…

[…………………………..]

Как же я не заметил? Яма! Там могила, я точно знаю!

Земля меняется, горбится неровными холмиками. Кладбище? Все-таки кладбище, правда, старое, заброшенное.

…Оборачиваться нельзя! Нельзя!

Ямы стали глубже, земля уходит вниз, вот-вот оттуда, из глубины, проступят черные, сгнившие доски, ноздри забивает тлен.

[…………………………..]

«Здесь» не всегда утро, не всегда солнце, не всегда пустые троллейбусы на улицах. От себя не уйти. Страх приходит со стороны — как эта ночь. Как Смерть. Но эта сторона, оборотная, черная — тоже я. И никуда не деться.

[…………………………..]

Трупы надо спрятать. Скорее спрятать! Это нетрудно, у нас есть лопата, яму можно вырыть тут же, у старых могил, никто и не заметит. Тела холодные, очень холодные — и очень тяжелые, запах тления стал сильнее…

Надо спешить! Один труп, совсем тяжелый, закопаем тут же, рядом с палаткой…

[…………………………..]

Детский страх, смешной страх… Нет, страх не бывает детским, он лишь меняет маски. От заледенелой волчьей шкуры — до пустого балкона, с которого тебе уже не помашут вслед. Такие мы есть, такими останемся — и «там», и «здесь».

[…………………………..]