Свет озера - Бернар Клавель

— Придется подождать до утра, сегодня зарыть не удастся, — проговорил он. — Если только, конечно, дождь немного не угомонится.

Когда они вернулись домой, Мари взялась за стирку пеленок, а Ортанс с Бизонтеном занялись стряпней. Низко нависало небо, и уже темнело, уже сгущался вечерний сумрак, когда послышался лошадиный топот и ребячьи возгласы. Бизонтен вышел во двор. Первым делом он ввел в комнату Леонтину и Жана, потом помог Пьеру распрячь лошадь. Пьер сразу заговорил о виноградаре, который дал ему не только вина, но и две корзины чудесных яблок. Бизонтену захотелось тут же рассказать ему о том, что приехал Барбера, а Блонделя уже нет в живых. Но он никак не мог решиться. В конюшне было темно, и Пьер не заметил контрабандиста, благо тот перестал храпеть. Когда мужчины вошли наконец на кухню, Клодия, которая до сих пор сидела неподвижно, ни на что не обращая внимания, при виде Пьера вдруг бросилась в его объятия и закричала истошным, каким-то не своим голосом, больно резавшим слух:

— Он умер… Умер… Они его тоже убили… Убили его…

И разразилась рыданиями.

Пьер испуганно прижал ее к своей груди.

— Что случилось? О ком это она? — растерянно спрашивал он.

Подойдя к нему, Бизонтен мягко проговорил:

— Французы убили Блонделя.

— Блонделя? Черт побери!

— Да, убили, нам Барбера рассказал.

— Барбера? А где же он сам?

Бизонтен молча показал в сторону конюшни.

Пьер отвел Клодию к скамейке, сел сам и посадил ее к себе на колени. Потом он потихонечку начал укачивать ее, как укачивают больного ребенка, и вполголоса утешал ее. Откуда вдруг нашел он голос и те интонации, которые появлялись у Блонделя, лекаря из Франш-Конте, когда тот баюкал младенца! Клодия перестала плакать. Лишь время от времени все тело ее еще сотрясали рыдания, но наконец, уткнувшись личиком в плечо Пьера, она постепенно утихла, только изредка всхлипывала.

Стараясь не шуметь, Мари осторожно поставила на стол мисочки, пламя очага теперь уже пересилило дневной свет. Леонтину и Жана, очевидно, испугали рыдания Клодии. Жан подошел к Бизонтену, и тот положил руку на голову мальчика, а Леонтина хоть и не цеплялась каждую минуту за юбку матери, однако неотступно следовала за ней по комнате. Когда похлебка была подана, Мари вопросительно посмотрела на Бизонтена и Ортанс, а потом перевела взгляд на конюшню. Бизонтен неопределенно махнул рукой:

— Чего уж тут, пускай себе выспится всласть. Потом его накормишь, когда он проснется. А мы сядем за стол, когда кузнец вернется.

Клодия по-прежнему сидела, уткнувшись лицом в плечо Пьера. Вдруг она выпрямилась и крикнула:

— Мари, ты знаешь, в какой именно день он умер?

— Откуда же мне знать? Ты сама слышала, что рассказал нам Барбера.

Глаза Клодии стали такие же, как прежде, совсем как у испуганной птички. Пьер ласково обратился к ней:

— Ну что это с тобой? Успокойся.

Прерывающимся от волнения голосом Клодия проговорила:

— А я знаю. В тот день, когда Ортанс ездила в Морж с мужчинами. Вспомни-ка, Мари. Шакал начал выть, как раз в полдень. Ты даже сама сказала: «К покойнику воет. Не нравится мне это!» Сама же ты сказала. И пошла его утихомирить.

Все вопросительно поглядели на Мари, и та, подумав немного, ответила:

— Это верно, в тот день он выл к покойнику, долго выл. Никогда такого с ним раньше не бывало.

59

В полном молчании они уже кончали еду, когда в дверях возник Барбера, он громко икнул, потянулся, потом подошел к желобу, схватил деревянное ведро и поставил его на скамейку. Затем сунул в воду голову, запыхтел, забулькал так странно, что дети расхохотались. С волос и с лица его обильно стекала струйками вода, он выпрямился, отряхнулся, как отряхиваются собаки, подошел к очагу и сказал:

— Если осталось чего-нибудь тепленького, я бы не отказался.

— Сейчас я вам бобы разогрею, — ответила Мари.

Барбера почесал себе живот, скинул коричневую рубаху и заявил:

— Надо бы подходящим случаем воспользоваться, чтобы как следует помыться.

Спина и грудь его сплошь заросли черными густыми волосами, а под этим жестким даже на вид руном перекатывались бугры мощных мускулов.

Он захватил горстку золы и заодно щетку, какой Мари мыла каменные плитки на кухне, и стал энергично растирать себе грудь и спину. При этом он ворчал, как медведь, то и дело сплевывая, и беспрерывно повторяя:

— У, черт, до чего же хорошо!

Он вымыл также ноги, Бизонтен спросил его, как он себя теперь чувствует.

— То ли я еще в жизни терпел.

— А когда ты уходишь?

— Нынче ночью. Мне тут кое-какие вещицы нужно кое-куда доставить, а такие дела лучше в темноте делать. Не говоря уже о том, что и ливень мне на руку.

— Послушай, брось ты глупостями заниматься!

Контрабандист разразился громовым хохотом, отчего ходуном заходили мускулы на его груди и спине.

— Не глупости вовсе это, — ответил он, — а ремесло у меня такое. Я им столько лет занимаюсь и знаю его так же хорошо, как ты свое плотничье дело знаешь, парень. — Он замялся. — А глупости — это совсем другое, глупостями меня этот проклятый Блондель научил заниматься.

Бизонтен не спускал глаз с Ортанс, но лицо ее было бесстрастным. Он тоже не сразу нашел нужные слова и наконец задал тот самый вопрос, который мучил его с первой минуты появления Барберы.

— Ты нам до сих пор не сказал, как его убили?

Пьер и Мари одновременно подошли к Клодии, намереваясь отвести ее в спальню, но она отказалась.

— Нет, — отрезала она, — я хочу знать!

— Меня-то там не было, — начал Барбера. — С ним был один молодой корзинщик из Фушерана, звали его Тетю, он еще с тридцать пятого года скрывался. Парень неплохой, только малость хлипкий. Этот проклятый Блондель совсем ему голову заморочил: помогай, мол, мне да помогай… Тетю мне сам это рассказал.

С этими словами Барбера уселся за стол. Он поглядел на Мари и проговорил:

— Тащи свои бобы, они небось уже теплые.

Мари наложила ему полную миску, и гость снова начал свой рассказ, не переставая жевать бобы, говорил он по обыкновению своему отрывисто и невнятно.

— При своем-то нюхе он, Блондель, значит, с ним пошел в одно селенье в низине, вот корзинщик-то названье мне не сказал, запамятовал, значит, потому что от страха совсем обомлел. Ну да ладно, неважно. Там французы были. И все начисто сожгли. Людей в церковь загнали, и они в крик кричали. Всех жителей, как мне тот рассказывал… Ну так вот, ушли французы и все награбленное с собой унесли… Тут мой Блондель оставил парня из Фушерана в лесу с тележкой, а сам в селенье пошел, думал, может, кого удастся спасти. Да только поторопился, рано вышел. А солдаты, что последними шли, его заметили. Всадники повернули обратно и закололи его спокойненько. Пригвоздили к дереву копьем… Похоже, что рукоятка копья сломалась, и они так его и оставили. Парень до того перепугался, что до самой темноты в лесу просидел… Когда он наконец решился из леса выйти, говорит, будто Блондель еще живой был.

Он замолчал, исподлобья оглядел всех, потом добавил, и на сей раз голос его звучал не так спокойно, как обычно:

— Парень говорит, что он сказал: Воскрешение… И все… Воскрешение — вот что он сказал. И больше ничего. Помер.

Барбера покачал своей тяжелой башкой. Еще несколько раз повторил он это слово, как бы для себя самого, потом пожал плечами и принялся за еду.

После минутного молчания Клодия вдруг разразилась неудержимыми рыданиями, сотрясавшими все ее тело, с гримаской боли она поддерживала живот обеими руками.

— Нужно ее уложить, — посоветовала Мари Пьеру.

Но Клодия заупрямилась. Она отрицательно покачала головой. Не спуская глаз с Барберы, она как будто ждала от него еще новых слов.

— А вы твердо уверены, что он умер? — спросила Ортанс.

Видно, контрабандисту такая мысль и в голову не приходила, казалось, он был удивлен. По лицу его пробежала судорога, и он сказал только:

— Меня же, ей-ей, там не было. Но копье прямо в дерево вонзилось!..

Ортанс поднялась, шагнула по направлению к спальне, потом, видно, передумала, остановилась и, повернувшись к сидевшим за столом, произнесла:

— В царстве отца небесного он наконец-то встретится со своим Давидом. Со своим маленьким королем Давидом. С дитятей — сердцем вселенной.

Лицо ее, до той минуты хмурое и замкнутое, внезапно озарилось, как будто ей принесли какую-то новую чудесную весть. С минуту она глядела на них, вернее, сквозь них и видела некую далекую вселенную, всю усыпанную радужными созвездиями. Она и впрямь была уже не с ними, и Бизонтен понял, что, даже сама того не заметив, Ортанс покинула их.

Молчание, казалось вытеснившее из комнаты весь воздух, длилось до тех пор, пока Барбера не разделался с миской бобов. Ливень по-прежнему схватывался врукопашную с ветром, но шум их не мешал той жизни, что дышала здесь, где все застыло в ожидании иной драмы, готовой вот-вот разразиться. Капли дождя с шипением падали на тлеющие поленья. Время от времени под напором ветра глухо хлопала дверь.