Два Парижа - Владимир Рудинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Один за другим мы вихрем слетели с лесенки, от которой под нашими ногами отделялись ступеньки, и, преследуемые диким воем, несшимся за нами по пятам, кинулись бежать изо всех сил… Но прежде чем мы успели достигнуть забора, Ле Генн вдруг споткнулся, поднял руку к груди и упал лицом в землю.
– Шарль! – вырвалось у Керестели. По звуку его голоса я понял впервые, какая глубокая дружба связывала этих двух людей. Прежде чем я успел пошевелиться, профессор держал уже голову Ле Генна у себя на коленях; он быстро расстегнул ему ворот – мелькнул на мгновение, золотой крестик – положил руку на сердце. Прошла минута, и венгр с облегчением поднял голову.
– Ничего, он сейчас придет в себя. Боже мой! Что бы я сказал этой славной Аннаик, которая так трогательно угощает меня каждый раз всякими бретонскими лакомствами…
Мы были настолько поглощены заботой о друге, что стоявший кругом грохот сорвавшегося с цепей хаоса перестал доходить до нашего сознания. Лишь теперь мы повернули глаза туда, где стоял дом… и нам представилась бесформенная высокая груда щебня.
* * *Я имел некоторое представление о том, что Франция, внешне кажущаяся страной совершенной анархии и ничем не ограниченной свободы, в действительности управляется железной рукой, и что администрация и полиция могут в ней сделать почти всё, что угодно. Тем не менее, меня поразило, что такой скандал можно было задушить, и притом настолько полным образом. Ни слова в прессе… молчание во всех официальных кругах… быстрая, эффективная замена всех исчезнувших со сцены персонажей… Появились только мелкие заметки о том, что в Монтрейле обрушился старый, много лет пустовавший дом… и несколько приличных, почтительных некрологов во французской и русской печати о внезапно скончавшихся деятелях в области политики, искусства и науки. Об обстоятельствах их кончины упоминалось весьма неясно и глухо…
Несколько дней меня удивляло, что жизнь продолжается, как ни в чем не бывало, после того, что я видел своими глазами… Затем меня поглотили прежние повседневные интересы, заботы, мелкие печали и радости. И то сказать – это была не первая странная история, с которой мне привелось столкнуться.
Во мраке ночи
Il a dans la nuit juste avant le petit jour, une heure ou ceux qui ne dorment pas sont touchés par une main venant de quelque région qui pourrait être la demeure des anges du Seigneur ou des anges du Malin.
Jacques Gorbof, «Madamme Sophie»[85]Летние сумерки тихо опускаются на бульвар Мадлен, но жизнь здесь на замедляет своего темпа. Ярко освещенные кафе полны народу, публика теснится у входов в кинематографы, и сплошная людская волна катится по тротуару, тогда как в центре бульвара бесшумно и стремительно проносятся автомобили.
Займемся одной из парочек среди этой веселой толпы. Они идут рука об руку, углубленные в разговор, и, хотя оба высокого роста, мужчина всё же принужден склонять свою густую светлую шевелюру к иссиня черной прическе своей спутницы.
Ему и ей лет по тридцать; но мужчина, на деле, может быть, старший из двоих, кажется намного моложе своего возраста благодаря открытому простодушному выражению его лица; особенно в минуты, когда его смягчает почти детская улыбка.
Впрочем, сейчас он не улыбается. Ему не до того. Его черты выражают волнение и напряжение, и в тихом голосе слышна сдерживаемая страсть:
– Моя дорогая Вивиана, неужели так должно продолжаться? Вот уже три месяца прошло с нашей первой встречи, и я до сих пор не знаю, где вы живете, не знаю вашей фамилии, не знаю, есть ли у вас семья… Смешно! Мне известны ваши взгляды на литературу, живопись, даже философию, известно, какие музеи и театры вы предпочитаете, но самое главное, то, что мне важнее всего, покрыто тьмою… Почему, о почему, вы не хотите быть со мною откровенны? Что за тайна есть в вашей жизни?
Темные глаза вспыхивают из-под длинных черных ресниц, и по ярким чувственным губам пробегает загадочная усмешка.
– Хорошо, Бертран, я не буду вас больше мучить…
Жестом змеиной грации ручка в черной перчатке подает сигнал проезжающему такси.
* * *Мужчина поставил пустую рюмку из-под ликера на круглый лакированный столик, рядом с недопитой чашкой кофе, от которого струится еще ароматный дымок, и его рука, словно движимая непреодолимой силой, уверенно обняла женщину, сидевшую рядом с ним на диване, в углу небольшого роскошного салона.
Но она оборвала поцелуй в самом начале и решительно вырвалась из его объятий.
– Нет, подождите немного… Сперва я хочу вам кое-что показать…
Он глубоко вздохнул, шутливо подчеркивая свое разочарование, откинулся глубже назад и небрежным движением взял из коробки на столе длинную тонкую папиросу, не без любопытства следя взглядом за Вивианой, скользнувшей к противоположной стене комнаты.
Гибкая фигура в темном шелковом платье на мгновение остановилась перед изящным секретером… щелкнув, открылся ящик…
Когда она обернулась, в ее руке сверкнула под электрической лампой вороненая сталь револьвера.
– Довольно играть комедию, инспектор Ле Генн. Неужели вы могли рассчитывать, подлый шпик, прельстить меня вашими приемами жандарма третьего класса? Вы годны, самое большее, чтобы соблазнять субреток где-нибудь у вас в Конкарно или Плоэрмеле! Нет, не снимайте левой руки с колен! Я хорошо заметила, в каком кармане лежит ваш револьвер.
Физиономия Ле Генна ничем не выпала волнения. Медленно и бесстрастно он выпустил дым, и, казалось, с интересом следил за его клубами, поднимавшимися к потолку. А женщина говорила, стремительно, горячо, словно боясь, что не успеет высказать всё, что нужно.
– Как я ненавижу вас и всех вам подобных! С вашей узкой мелкобуржуазной моралью, с вашей тупостью деревенского кюрэ, с вашими замашками средневекового инквизитора. Это вы, вы довели до самоубийства Жюля Фернандо… ваше ли дело было копаться в личной жизни писателя, которого всё его поколение чтило как учителя жизни, как великого мастера красоты и мудрости? Это из-за вас выслали из Франции Рихарда Бергера, ученого, которому вы не достойны расшнуровывать ботинки, открытия которого ваш куцый умишко не в силах даже схватить… человека, дальше проникшего в тайны потустороннего, чем кто-либо из живущих… А Полихрониадес?
Инспектор отвел ото рта папиросу, и пробормотал вялым тоном пресыщенного сноба:
– Моя дорогая… Вы могли заметить, что ваши женские чары
