Батарея держит редут - Игорь Лощилов

Болдин снял папаху и истово перекрестился, он чувствовал себя уверенно. Время на молитву тратить не стали, просто осенились крестом и тронулись в путь. Под ногами ни дороги, ни тропы. Бесконечное снежное море с застывшими волнами-холмами. Ни следа жилья, ни кустика, ни дерева; одни покрытые белым саваном утесы и глыбы. Хорошо, что впереди опытные проводники из местных жителей, они каким-то неведомым чутьем выбирали правильное направление. А идти все равно тяжело. Лошади утопали в снегу и тех, кто шел впереди, приходилось часто сменять. Искрящийся на солнце снег слепил глаза, смотреть было трудно и больно.

Не прошло и часа от начала движения, как люди и кони притомились. А тут еще стало припекать поднявшееся над головой солнце, в тяжелой зимней одежде становилось жарко, тело покрылось испариной. Хотелось снять папаху, распахнуть одежду, но нельзя, – мороз накажет, да и унтера приметливы, тоже не спустят за ослушание.

Но вот наконец и дорога. Впрочем, что за дорога – едва обозначенная тропа. Последовала команда, и отряд занял позицию. Теперь надо набраться терпения. Слава богу, ждать пришлось недолго, скоро показался медленно ползущий караван. По-видимому, посольские каким-то образом известились о засаде, остановились и тоже стали развертываться в цепь. Раздалось несколько выстрелов, но Болдин приказал не отвечать. И то верно, на такой дали, да еще когда солнце в глаза, цель не поразишь, так что нечего тратить заряды. Сейчас бы в штыки, чтобы подогреться и сохранить уходящее тепло, да команды нет, а командир хоть и молод, но строг.

Равилька, а он от своего «бачки» ни на шаг, следовал за ним, будто на привязке, вдруг заговорил:

– Снегом шатал, шибко устал, дозволь, барин, турка причесать...

Болдин не понял и вникать не захотел, просто отмахнулся, а тот, приняв это за разрешение, вдруг дико вскричал и выскочил из цепи навстречу супостатам с ружьем наперевес. Наши в крик и в свист, да разве такого взбалмошного остановишь? Стали ждать, что выйдет. Та сторона тоже притихла, и вдруг от них выскочил турок, большой, много больше Равильки. Скоро они сошлись и закружились, желая обойти друг друга. Внезапно Равилька бросил свое ружье и обхватил турка сзади. Тот от неожиданности выронил кинжал и отбросил Равильку в сторону. Этого оказалось достаточно, чтобы Равилька «шибко рассердился», быстро вскочил и, изловчившись, ударил турка в лицо. Он дико вскричал и подмял Равильку под себя. Наши так и ахнули – неужто конец пришел георгиевскому кавалеру? Но нет, глядят – выскользнул кавалер из-под турка, схватил с его головы феску и бросился бежать. Турок за ним, да разве нашего провору догонишь? Он и ружье свое успел схватить, прежде чем добежал до нашей цепи. А турок что ж? Постоял немного на месте, поднял свой кинжал и медленно пошел к своим. Наши, понятно, веселились по случаю устроенной потехи, добытый трофей пошел по рукам, кто-то даже напялил на себя красную феску, а Болдин нет, стал отчитывать Равильку за глупое представление. Но за него дружно вступились:

– Прости, ваш-бродь, татарина, нам потешно, а туркам – беда. Вона как спужались!

И точно, со стороны вражеской цепи показался белый флаг. Ну давно бы так: чем с ружей палить и балаганить, лучше по-доброму переговорить. Выслали они переговорщика, мы своего. Один говорит: пропустите миром, другой: не пропустим. Вот и конец переговорам, пришла пора для начальства. А тут как раз Корнеич поспел со своим казаком.

Болдин приказал им следовать за собой и вышел на переговоры сам. Ему навстречу Мустафа-паша – дородный и чванливый. Набросился он на наших с упреками: почто, дескать, разбойничаете и мирным людям препоны чините. Болдин, однако, не смутился. Я, сказал, русский офицер, а Россия с персами воюет, потому вы мои пленники и ведите себя подобающим образом. Мустафа, конечно, возмутился, стал угрожать, но Болдину терпения не занимать. Храбрись, не храбрись, а от нас боронись. Коли мало штыка, дадим прикладом... Может быть, не совсем так говорил, но казак Петр Соколов на дипломата не учился, переводил своими словами и довел ими Мустафу до белого каления. Тот уже вздумал прервать переговоры, была у него, видать, какая-то надежда, да, слава богу, вмешался Корнеич и курдское знамя показал, а Соколов пояснил: вот, дескать, и вся ваша надежа, поколотили мы ваших помощников, и с вами то же будет, коли станете упрямиться. Делать нечего, сник Мустафа и отдался в наши руки с условием, что все его посольство в целости и сохранности доставят в Тавриз. Ну, а мы-то что, чай, не разбойники на большой дороге, пожалуйте, господа хорошие, на отдых...

Известие о задержке турецкого посольства чрезвычайно обрадовало Паскевича. Еще несколько решительных действий, и упрямство шаха будет сломлено. Он поинтересовался, кто пленил турецкого посла, и тут же приказал представить поручика Болдина к награждению Георгиевским крестом. Позже рассказывали, что император, увидев знакомую фамилию, поинтересовался, не тот ли это поручик, что сбежал от невесты на Кавказ. Докладывающий ему чиновник не знал наверняка, но на всякий случай подтвердил: да, тот самый. (Николай не любил, когда подчиненные отговаривались незнанием.)

– Вот видите, как полезно посылать молодежь на боевое дело, – заметил император, – здесь, у нас бил «комарей», а там поймал важную птицу.

Высочайшая шутка сразу облетела столицу.

Известия в ту пору шли медленно, в лучшем случае со скоростью вестового казака. Батальон Челяева уже преградил путь турецкому посольству и конвоировал его в обратном направлении, а персы все еще надеялись на чудо и затягивали переговоры. Нетерпеливому Паскевичу надоело выжидать, он приказал готовиться к походу и, как только наступил новый 1828 год, двинул войска вперед по всему фронту.

Стояла суровая холодная зима с глубокими снегами и совершенным бездорожьем. Сильные вьюги терзали людей, было много случаев обморожения и гибели, доставалось и животным – лошадям и быкам. Пущин предложил изготовить треугольники – толстые сплоченные бревна, окованные железом. Их тащили по четыре пары быков, которых приходилось сменять через каждые два часа. Так верста за верстой расчищали путь, и ничто не могло препятствовать упорству русских войск. В короткий срок были взяты важные персидские города: на правом фланге Урмия, в центре Мераге и Миане, на левом фланге Ардебиль. Паскевич подгонял войска, рассчитывая, что их неумолимый ход вынудит шаха пойти на скорейшее заключение мира. В Тегеране действительно началась паника, и сам шах готовился покинуть столицу. Особое впечатление произвело падение Ардебиля.

Придавая большое значение этой крепости, Паскевич поручил ее взятие генерал-лейтенанту графу Павлу Петровичу Сухтелену, недавно назначенному начальником штаба корпуса. Это был опытный генерал, хорошо проявивший себя в войне с французами и даже обласканный Наполеоном за храбрость под Аустерлицем. В войну 1812 года он командовал Волынским уланским полком, получил много орденов и генеральский чин 26 лет от роду. С началом Персидской войны попросил Николая отправить его в район боевых действий, и тот согласился с условием, чтобы по окончании войны Сухтелен вернулся к своей должности генерал-квартирмейстера Главного штаба.