Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надгробие Марка Целия
И надо сказать, его страхи и жуткия ожидания оправдались! Уже к концу II века из таинственной чащи германского леса выдвинулись в поисках земли и добычи новые племена алеманнов и франков, и вновь зашевелились смирившиеся было хатты. Одновременно с тем поднялись забитые крепостные крестьяне и стали устраивать погромы грознее германских. Вновь задвигались по границам римские отряды, лихорадочно воздвигались новые крепости, копались порубежные валы и рвы, а в иных местах воздвигались сплошные частоколы и каменные стены в десятки верст длиною. Арвальские братья вновь замолились в Риме «о благоденствии, победе и возвращении» (pro salute et victoria et reditu) ушедшего на войну с германцами императора (напр. Каракаллы в 213 г.).
Быстро пустела зарейнская страна, и только крепкие стены города Ниды спасали его от совместных иногда нашествий германцев и крестьян. Обугленные бревна, разбросанное оружие и человеческие кости, открытые теперь при раскопках под развалинами многих римских крепостей Таунуса (напр. Niederbieber, близ Кобленца), свидетельствуют, как кроваво кончали свое существование последние оплоты римлян за Рейном. И серым туманом расползались из германского леса все новые и новые толпы германских крестьян-поселенцев.
Мы не знаем, как погибла Нида. Известно лишь, что около 250 года все римские войска были стянуты на левую сторону Рейна, и была заброшена захиревшая и разгромленная область маттиаков. Покинутые и разбитые, остались лежать пустые развалины Ниды, застилаясь понемногу густыми слоями мха и пыли. Они надолго схоронились в землю, чуждые и ненужные среди этой опять крестьянской страны, где купец появлялся лишь редким гостем и где для торговли ему достаточно было простой холщовой палатки.
В провинциальной деревне конца II в
К. Успенский
В далекой Африке, на зеленом берегу тихой, полноводной Меджерды, впадающей в Тунисский залив, приютилась та безвестная деревня, в которой около 180 года произошли события, всколыхнувшие спокойствие самого императора Коммода, заставившие в самом Риме узнать о существовании этого захолустья и говорить об его жителях. Находилась она на земле Бурунитанского имения, одного из огромных имений, которые считались собственностью самого императора и которые сплошь, одно за другим, тянулись по плодородной Меджердской долине. В таких больших вотчинах, включавших в себя наряду с разработанной землей и значительные еще не тронутые пространства: пустыри, заросли, болота, хозяева их, т. е. по большей части сами императоры или крупнейшие римские сенаторы, уже во II в. вводили новые порядки. Раньше крупные помещики заводили у себя обширное хозяйство, пользуясь для этого рабами, которых можно было покупать дешево, так как каждая война приносила массы людей, захваченных в плен. Рабам не надо было платить: их нужно было только кормить, чтобы они оставались годными для работ. Но с ними трудно было справляться: рабы, жившие в каторжных условиях, выгонявшиеся на поля и виноградники в кандалах, под удары бичей, работали плохо. Надзор за ними доставлял немало хлопот. Да и доставать новых рабов становилось все труднее. И, чтобы иметь постоянно готовых рабочих, крупные владельцы привлекали к себе свободных людей: и соседних крестьян, и пришлецов издалека. Таких людей, нуждавшихся в земле и заработке, было повсюду немало, и они охотно шли и селились в больших имениях. Им отводили землю, позволяли обзавестись домом, огородом, скотом, предоставляли всякие льготы и удобства, за которые такой поселенец-колон обязывался нести известные повинности. Таким образом большое имение разбивалось на мелкие участки, на которых садились и работали крестьяне-съемщики. Последние, устроившись здесь, затратив труд на разработку отведенной им земли, оставались жить здесь навсегда, становились как бы принадлежностью имения. Жили же эти крестьяне-колоны чаще не в одиночку, отдельными хуторами, а целыми большими поселками. В конце II в., когда большинство огромных имений в провинциях перешло в обладание императоров, такие поселки крестьян и представляли собою то, что можно называть римской деревней. И в Бурунитанском имении, очень большом и благоустроенном, жило немало крестьян, рассаженных несколькими деревнями. Главная из них, самая многолюдная, похожа была на целый укрепленный городок. Высокая каменная стена с массивными башнями окружала ее и закрывала от взоров посторонних ряды каменных же, все одноэтажных домов с плоскими крышами и других построек… Здесь, в африканской глуши, никогда не было полной безопасности, постоянно можно было ждать набега кочевников с юга.
I
Из деревенских ворот, открытых настежь, тянется, ползет, как громадная змея, непрерывная вереница нагруженных телег, запряженных мулами и волами. Скрипят колеса, щелкают бичи, свистят и гикают погоняющие их люди. Но в этом гаме и шуме нет радостного оживления. Сегодня назначенный день для взноса тех продуктов, которыми по уставу имения крестьяне обязаны владельцу имения, т. е. самому императору. Конечно, принимать и проверять эти взносы будет не сам «господин», а его управляющий, прокуратор, поставленный над Бурунитанским имением и живущий в роскошном дворце, – там, на «господском дворе», также окруженном высокой каменной стеной, как крепость.
Мозаика с изображением римской усадьбы
Неохотно, хмуро двигаются туда крестьяне, зная по опыту, что и сейчас, как всегда, начнутся прижимки и обсчитывания, произойдут различные неприятности. Понятное дело, где же тягаться с управляющим? Его и рукой не достанешь. Он лично известен самому императору. Перед ним здесь, в провинции, все, даже сам наместник, заискивают и трепещут. В имении он что хочет, то и делает, и пожаловаться на него некому. А тут вместе с ним действует и еще одно лицо, «к о н д у к т о р» – тоже съемщик и арендатор в императорском имении, но только особого рода. То был очень богатый всегда человек – кто говорил, из важных чиновников, кто – из разжившихся крестьян. Он арендовал у императора все имение целиком: и с господским двором, и усадьбой, и всеми крестьянами, которые жили и работали здесь. Правда, он был не хозяин, не мог согнать крестьян с отведенной им земли, но все-таки выходило так, что колоны считались снимавшими свои участки как бы уже у кондуктора
