Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Советский Север

Внезапное исчезновение Северного фронта не положило конца насилию в Архангельской губернии. Не доверяя населению, почти полтора года поддерживавшему белую власть, большевистское руководство широко прибегало к принуждению, террору и репрессиям против бывших сотрудников белого правительства, представителей местной общественности, ополченцев, солдат и жителей Севера. Архангельская губерния в начале 1920-х гг. находилась под фактической оккупацией Красной армии, по краю волнами прокатывались аресты и расстрелы. Здесь действовали лагеря для пленных белых солдат и офицеров, позже преобразованные в исправительные лагеря системы ГУЛАГа. Большевистская политика на Севере в начале 1920-х гг. не ограничивалась террором, и новая власть также должна была вырабатывать способы взаимодействия с населением губернии. Тем не менее именно террор стал важнейшим инструментом советизации края, послужив кровавым предвестником сталинского террора 1930-х гг.

Падение Северной области застало врасплох командование красного Архангельского фронта. Получив известие об эвакуации белого правительства, красноармейцы выжидали еще двое суток, опасаясь засады, и лишь 21 февраля вступили в город. До Мурманска большевистские войска дошли и вовсе спустя полмесяца, 13 марта 1920 г. В красный плен, по некоторым данным, в Северной области попало до 4 тыс. белых солдат и офицеров[938]. Смена власти сопровождалась резким ростом насилия. Большевизированные солдаты в первые дни после падения белого фронта жестоко расправлялись с пленниками, особенно с партизанами и офицерами. Жажда мести была настолько велика, что они порой по жеребьевке решали, кто будет убивать[939].

Архангельская губернская тюрьма, едва успев выпустить из своих недр пленников белого режима, уже 22 февраля 1920 г. начала принимать новых арестантов. Это были преимущественно белые офицеры, члены национального ополчения, чины администрации, земские лидеры и руководители кооперативов. К середине июня в тюремной книге было зарегистрировано больше 2600 человек. Арестованные не помещались в губернскую тюрьму, поэтому как места заключения стали использоваться здания семинарии и окружного суда, заводские клубы и помещения профсоюзов[940]. В Архангельске печально известные Мхи, где раньше происходили расстрелы большевиков, превратились в место массовых расправ над белыми арестантами по решению революционных трибуналов и ЧК. Жители городских окраин привыкли к звукам стрельбы в лесу, а ходившие летом в лес по ягоды дети с ужасом бежали от групп заключенных, которых водили на расстрел[941]. Сумевшие позже пробраться за границу белые офицеры сообщали, что летом 1920 г. в Архангельске расстреливали по 60–70 человек в день[942].

Судьбу более видных представителей белой армии и администрации решали в Вологде и Москве. Начальник Мурманского края В.В. Ермолов был направлен в Вологду, где его расстреляли по приговору ревтрибунала 6-й армии[943]. Жена его, О.Н. Ермолова, была расстреляна «за контрреволюцию» в Архангельске по постановлению Архангельской губернской ЧК в ноябре 1920 г. вместе с еще 35 арестованными. Она оказалась одной из нескольких сотен расстреляных по решению губернской ЧК, списки которых были опубликованы в местных «Известиях» с мая по ноябрь 1920 г. Среди них были, в частности, последний архангельский городской голова С.С. Александров, редакторы местных газет, представители торгово-промышленной элиты, порой вместе с женами и членами семей[944].

Большие северные монастыри – Соловецкий, Холмогорский, Пертоминский уже в ближайшие месяцы после исчезновения Северного фронта превратились в концентрационные лагеря для пленных солдат и офицеров белой армии, где уже в 1921 г. находились тысячи заключенных[945]. Арестованные военные и чиновники из Северной области содержались также в тюрьмах Петрозаводска и Вологды, в Бутырской тюрьме, в Покровском и Ивановском лагерях особого назначения в Москве. В свою очередь, на Север, как и во времена царской ссылки, стали направляться политически «неблагонадежные элементы» из других регионов страны: пленные солдаты деникинской и врангелевской армий, красные дезертиры из Москвы и южных губерний, участники студенческих выступлений и восставшие против большевистской власти весной 1921 г. кронштадтские матросы[946].

Если до революции «политические» арестанты нередко пользовались более уважительным отношением, то теперь белые пленники стали объектом особого насилия. Арестованных офицеров и представителей элиты направляли на работы, которые имели показательную цель публично унизить бывших членов привилегированного общества. Они вручную чистили отхожие места, пилили бревна, нередко под издевательства и плевки красноармейцев и толпы. В Архангельске весной 1920 г. пленные должны были вскрывать на окраине города могилы с останками большевиков, казненных белыми и интервентами, для перезахоронения их в сквере у набережной Архангельска, где потом был поставлен памятник жертвам интервенции[947]. Условия содержания белых узников поражали даже архангельских советских руководителей. Например, в Архангельском лагере в морозном декабре 1920 г. белые офицеры были одеты в разорванное в клочья нижнее белье и лапти на босу ногу. Половина не имели даже шинелей. Озлобленные и истощенные люди, в грязи и вшах, толпились вокруг железных печек и были готовы растерзать друг друга за крошку хлеба[948]. Попытки заключенных улучшить свое положение встречали жестокий отпор. Так, в апреле 1921 г. были расстреляны 70 заключенных Петроминского лагеря за требование увеличить выдачу продовольствия[949].

Террор был неоправданно жесток, тем более что многие бывшие сотрудники белых не хотели ничего больше, чем прекращения теперь уже, казалось, бессмысленной борьбы с большевиками, и демонстрировали горячее стремление приспособиться к новой власти. Со своей стороны, советские учреждения и армия, несмотря на разгул репрессий со стороны трибуналов и ЧК, в первое время особенно остро нуждались в содействии белых специалистов. Начальники большевистских контор и ведомств, не имея под рукой политически надежных кадров, порой охотно принимали к себе белых чиновников и офицеров. На советской службе оказывались даже целые белые учреждения. Так, белая милиция в уездах почти целиком добровольно перешла на службу к красным и стала нести охрану порядка[950]. Белые чиновники, некоторые из которых успели отсидеть несколько недель или месяцев в тюрьме, затем поступали на службу в местные советы народного хозяйства, комиссариат внешней торговли, советские продовольственные органы[951]. Например, глава белой онежской уездной следственной комиссии Николай Стратилатов в сентябре 1920 г. уже работал заведующим информационным отделом Архгубпродкоммуны. Руководитель блока Национального возрождения в Архангельской городской думе Мечислав Рупинский весной 1921 г. служил секретарем в Архангельском губернском отделе юстиции[952]. И даже оставшийся в Архангельске член Северного правительства Н.В. Мефодиев, проведя несколько месяцев в заключении, вернулся к своей врачебной практике в городе[953]. К осени 1920 г. некоторые бывшие служащие белой милиции, военные чиновники и земские деятели уже состояли членами РКП(б)[954].

Белые офицеры, освободившись из-под ареста, поступали на работу в штаб Беломорского военного округа и гражданские учреждения губернии. Так, бывший командир роты национального ополчения Николай Чудинов, отсидев 6 месяцев по распоряжению опять оказавшегося на Севере уполномоченного ВЧК М. Кедрова, устроился на административную должность и к началу 1921 г. числился кандидатом в члены РКП(б)[955]. Сергей Старков, делопроизводитель школы прапорщиков при Миллере, стал командиром роты в Красной армии[956]. Полярный исследователь Б.А. Вилькицкий, оказавшийся в начале 1920-х гг. в Архангельске проездом по делам советской северной морской экспедиции, вспоминал о своей случайной встрече в единственном городском ресторане с несколькими бывшими белыми офицерами. За бутылкой вина те воодушевленно рассказывали ему, что после первых трудностей «все пристроились и живут прилично»[957]. Не видя за собой особой вины, даже некоторые эвакуированные в Норвегию белые офицеры и чиновники начали возвращаться домой к своим семьям, с трудом добиваясь пропусков в Архангельск[958].

Загладить прежние «ошибки» стремились и архангельские крестьяне, массово «раскаивавшиеся» в содействии белым. Солдаты, служившие по мобилизации в белой армии, после месячного отпуска возвращались в ряды красных войск. Местные жители порой сами арестовывали «буржуев» и «контрреволюционеров» как «врагов революции» и «виновников» Гражданской войны, быстро усваивая большевистский дискурс для обеспечения собственной безопасности[959].