Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через некоторое время Ложкин начал интересоваться печальными лагерными кладбищами, списками зеков, похороненных в безымянных могилах, стал писать письма, стучаться в разные высокие двери, но ответа ни от одной организации не получил – ни из инстанции, ни из кабинетов с резными дубовыми дверями. Словно бы в окрестностях Абези никогда не было лагерей. Четыре с половиной года Ложкин потратил на то, чтобы узнать первую фамилию из огромного списка захороненных.
Прошло некоторое время и Ложкин решил создать краеведческий музей на местном зековском материале – музей, ориентированный на недавнее прошлое Абези и ее окрестностей. Другого музея здесь просто не могло быть – не могло и не должно.
И вообще, в Абези зековской поры были и вещи, скажем прямо, интересные. Например, существовал большой лагерный театр. На его сцену могли одновременно выходить сто двадцать заключенных-актеров. Где еще такое было? Наверное, только в Магадане, – там существовал популярный зековский театр, но о размерах его сцены Ложкин ничего не слышал…
В общем, набрал «сотрудник ЦК» материала более чем достаточно, надо было открывать музеи. Но где, в каком помещении, на какие шиши? Ложкин решил, что никаких шишей не надо, обойдется тем, что он получает в «ЦК».
А вопрос с помещением решать надо было. Конечно, барак лагерный, даже если он уже очень старый, гнилой и ни на что не годный, ему никто не даст – прикроются чиновники тем, что всякий де барак – это жилой фонд, нужен народу для других целей и, гордо задрав котелки, пошлют на три буквы. Не дадут и другого помещения, это абсолютно точно, надо было рассчитывать на самого себя.
Хорошо, что хоть места свободного в Абези много было, поэтому Ложкин облюбовал себе кусок земли рядом с домом, вбил в мерзлоту металлические сваи и сколотил довольно просторный и светлый балок.
В балке он разместил основную часть экспозиции – фотографии, в том числе и редкие, одежду, предметы зековского быта, бумаги… Места для экспозиции не хватило. Надо было добывать дополнительные квадратные метры.
Походил Ложкин по тундре здешней, поокидывал опытным глазом окрестности и обнаружил далеко за пределами Абези шестидесятитонную цистерну, снятую с колес, с сорванной крышкой, никому не нужную. Гниет цистерна, скоро совсем сгниет. А что, если ее пристроить к нужному делу, а? Пристроить, конечно, можно, только как эту дуру притащить в поселок, она же весит больше тонны. На салазках, прикрутив бечевкой, чтобы не свалилась, не дотащишь.
Цистерна эта, как слышал Ложкин, когда-то принадлежала геологам, но потом они посчитали, что емкость превратилась в обычный хлам, пользы от нее уже никакой: сносилась вещь – бросили. Прямо в тундре. Наведывался Ложкин к цистерне и с линейкой, и с сантиметром, и с молотком, измерил ее всю, обстучал, проверяя, нет ли где гнили, сделал несколько чертежиков, прикидывая варианты использования, и пришел к выводу – цистерна подойдет. В ней можно будет устроить склад лагерных вещей либо филиал музея: цистерна была дурой действительно здоровой, хоть на велосипеде внутри катайся. Что было плохо – сильно пахло нефтью.
Ложкин наведался к ребятам-вездеходчикам – их гусеничные машины не боялись ни болот, ни тундровых провалов, ни грязи, – поставил им пару бутылок водки, что, как известно, во все времена считалось лучшим платежным средством и вообще конвертируемой валютой – покрепче всякого доллара, между прочим. Те выслушали Ложкина, забрали водку и сказали:
– Это не вопрос. Все сделаем!
В тундру отправились двумя вездеходами, подцепили цистерну тросами и приволокли в Абезь, прямо к дому Ложкина. Ложкин показал, где надо поставить цистерну, – так, чтобы она находилась неподалеку от музейного балка. Вездеходчики выполнили указание «заказчика», вскинули руки к козырькам и укатили пить честно заработанную водку.
Огромная цистерна оказалась спасением для Ложкина, поскольку все, что он находил, тащил домой и хранил дома до тех пор, пока не определял, куда деть экспонат – включить в экспозицию или отправить в запасник. Небольшая квартира его оказалась забитой под потолок – затоварился он, в общем.
Когда цистерна валялась в тундре, она была ничьей, но как только оказалась в поселке, на нее тут же положили глаз разные личности, считающие себя руководителями.
Первым заявился бригадир из местного совхоза.
– Кто тебе позволил трогать народное добро, Ложкин? – заревел с порога. – Это совхозное имущество. Не замай!
– Какое такое совхозное? – удивленно приподнял брови Ложкин. – Это имущество – ничье. Обычная ржавая железка, которая за ненадобностью была выброшена в тундру… Только железка эта – большая, не всякому любителю вкусно поесть влезет под мышку, вот потому-то никто и не подобрал ее раньше.
– Все равно не замай! – возбужденный бригадир заревел еще сильнее.
– Да и не вам эта бочка принадлежала, – спокойным тоном возразил Ложкин, – а геологам.
– Геологи передали цистерну по акту совхозу, – бригадир был упрям и никак не хотел угомониться. А с другой стороны, у него, похоже, был собственный интерес в этом вопросе – бочка здорово бы сгодилась ему в личном хозяйстве: масляные глазки бригадира прямо-таки лучились от зависти, выдавая человека, который не привык упускать то, что можно было прибрать к рукам.
И так пробовал воздействовать на него разумными словами Ложкин, и этак – ничего не помогало: назойливый гость не хотел слушать его. Попробовал Ложкин откупиться от бригадира народной валютой, которую совсем недавно выдал (без росписи в ведомости) вездеходчикам, но оказалось, что с народной валютой у Ложкина образовались временные трудности – ведь на плечах его находился не только музей, но и жена, дом, дети.
Тогда Ложкин смирился и пошел на поклон в местную администрацию – ведь на благое же дело пойдет валявшаяся в тундре бочка, на общественное. Но и местный руководитель упрямо выдвинул вперед нижнюю губу и отрицательно покачал головой: на цистерну эту набралось слишком много претендентов.
– Нет, нет и нет, – сказал начальник и вновь отрицательно покачал головой.
– Ладно, – шмыгнул носом потерявший терпение Ложкин и вечером накатал целое послание. Отправил его в Воркуту, которой тогда подчинялась Абезь.
Воркута взяла сторону заявителя, и Ложкин получил цистерну в безраздельное свое пользование. На всю оставшуюся жизнь. Автогеном вырезал в бочке прочем для двери, вычистил, вылизал стенки внутри, чтобы и духа нефтяного в помещении не было, обиходил все, приварил стояки, на них поставил полки. Цистерну покрасил. Не помещение получилось, а загляденье – музейный зал номер два. В нем Ложкин разместил оставшуюся часть экспозиции.
Про себя радовался: хоть тут-то повезло, не отняли
