Шайтан-звезда (Книга вторая) - Далия Трускиновская

Шакунта между тем, нисколько не удивляясь странному поведению Барзаха, легла рядом, касаясь его плечом и бедром. Покрывало упало с ее головы, она высвободила одну из кос, что петлей легла между ее ухом и ухом избранника, и положила себе на грудь. Волосы Шакунты пахли наддом, и этот запах был таков, что душа замирала от блаженства.

– О Барзах, я перестала понимать, зачем все это проделываю, – пожаловалась она. – Мы непременно вызволим из плена ребенка, и отвезем его в Хиру, и моя безумная дочь поедет со мной к Салах-эд-Дину, накажи его Аллах за все его проделки! А что будет со мной после того, как я выполню договор? Я вдруг задумалась об этом – и мне стало страшно, о Барзах! Я не хочу и не могу вернуться к своему мужу и к своим сыновьям. Муж наверняка взял себе других жен, а сыновьям я больше не нужна. И я не представляю себе, как буду уживаться с Абризой! Если она станет женой аль-Асвада – то кем же стану при ней я? Одной из дворцовых старух, пригодных лишь на то, чтобы передавать слухи?

– Ты можешь еще выйти замуж, о госпожа, и иметь других детей, – осторожно намекнул Хайсагур, ибо великую боязнь гнева Шакунты, владевшую Барзахом, он уже оценил.

– Хватит с меня тех детей, которых я уже родила, клянусь Аллахом! – возразила женщина. – Мне нужны не дети, которые покидают, а мужчина, который останется со мной. Долго ли я еще буду ввязываться во всякие неприятности и приключения, о Барзах? Долго ли я еще буду сражаться куттарами и ножными браслетами? Я еще могу одолеть и троих, и четверых противников, но я устала!

С этими словами она повернулась к тому, кого считала Барзахом, обняла его и прижалась щекой к его груди.

– Усталость пройдет, о Шакунта, – боясь шевельнуться и проклиная всех норовистых жеребцов и всех никудышных всадников, отвечал Хайсагур. – Наступит утро – и ты снова будешь готова к подвигам.

– Ты не понимаешь меня, о Барзах, – сказала она, и голос, к немалому удивлению Хайсагура, уже уразумевшего, что за сокровище лежит с ним рядом, прозвучал жалобно. – Клянусь Аллахом, ты не понимаешь меня! Я не желаю никаких подвигов! Я их столько совершила, что хватило бы на все войско аль-Асвада! Мне нужно иное – и как бы я была счастлива, если бы знала, что именно мне нужно!

Хайсагур подумал, что вселился в самую неподходящую плоть, какую только мог отыскать на расстоянии ста фарсангов. И сразу же природное любопытство подсказало ему такой занятный вопрос: если он сумел, внедрившись в тело женщины, заставить это тело спуститься по стене башни, хотя руки и пальцы не должны были бы выдержать такого напряжения, то не уговорит ли он повиноваться и тело мужчины? Ведь в случае с Джейран, да и во многих случаях, бывших до того, оборотень умел справляться с болью той плоти, которую использовал.

Гуль протянул руку и накрыл то, что оставил Барзаху отец.

Очевидно, повреждения от жесткого седла были все же не столь ужасны, как это казалось изнеженному спокойной жизнью Барзаху. Сосредоточившись на этом месте и на кончиках своих пальцев, Хайсагур попытался унять боль настолько, чтобы не опозориться перед Шакунтой.

А она продолжала жаловаться.

– О Барзах, даже те женщины, которые живут под охраной в царских харимах, посылают старух – и к ним проводят или даже проносят красивых юношей! Мы, женщины, умеем получать то, что нам надобно, хотя вы и считаете нас ущербными разумом. И я получила из близости все, чего желала, о Барзах, и эта близость была прекрасна, но лучше бы я ничего этого не желала, тогда сейчас я бы не страдала так, ибо что хуже страдания человека, получившего желаемое и не удовлетворенного, ибо на самом деле он желал совсем иного?..

Понять это было совершенно невозможно. Хайсагур и не пытался – ему было чем заниматься. А если бы попытался – то мог бы лишиться рассудка. Ему слишком редко случалось иметь дело с женщинами и еще реже – выслушивать их, чтобы он научился вылавливать то разумное, что тщательно упрятано в их многоречивости.

Между тем рука Шакунты, как бы помимо воли своей обладательницы, проскользнула в вырез рубахи Барзаха и легла на влажную от волнения кожу.

Хайсагур подумал, что надо бы накрыть эту руку своей – и не решился.

Он на мгновение забыл, что вошел в чужую плоть, тяжелую и неуклюжую, которую ничтожная боль делала бессильной, и давнее знание, что близость гуля может погубить женщину, встало вдруг между ним и Шакунтой. Он опомнился – но, видно, она ощутила что-то, потому что обиженно отстранилась.

– Может быть, ты, о Барзах, читал «Семьдесят рассказов попугая»? – возмущенно спросила она. – Я слушала эти рассказы когда была в Индии, и знаешь ли, что там говорится? Там сказано: «Когда прекраснобедрая, томимая любовью, сама пришла к мужчине, то он пойдет в ад, томимый ее вздохами, если не насладится ею!».

Это уж был не призыв, а доподлинный вызов!

И он не лишил бы разума разве что евнуха.

Хайсагур сгоряча сделал то, что всякую женщину-гуль привело бы в восторг, – подмяв под себя Шакунту, отыскал губами ее рот. Мелькнула мысль о клыках – и сгинула, потому что во рту у Барзаха не то что клыков – обычных человеческих зубов уже малость недоставало.

– Ты – бесноватый, или твой разум поражен? – изумилась Шакунта, не узнавая прежних повадок Барзаха. – Что ты набросился на меня, как гуль – на еду? Разве я – пленница, до которой дотянулась твоя рука?

Она извернулась – и скинула с себя возлюбленного.

И рассмеялась!

Такого позора Хайсагур еще не знал.

Женщина – пусть и обученная искусству захватов и подножек, но все же лишь женщина! – сладила с ним, словно с ребенком. Она опрокинула его на спину и села ему на грудь, всем видом показывая, что его жизнь и смерть – в ее власти.

Хайсагур страстно пожелал оказаться здесь сейчас в своей подлинной плоти, чтобы одолеть эту непокорную упрямицу и дать ей то, чего она желает, в таком количестве, чтобы хватило надолго!

Ярость охватила его, ярость и пылкое желание!

Плоть, измученная плоть Барзаха, вскипела и вздыбилась!

Хайсагур уже не ощущал всех ушибов, потертостей и болячек этого несчастного, зато ощутил в себе неукротимость и силу горного гуля, и тоже рассмеялся, и зарычал, готовый снова подмять под себя женщину, и уже не выпустить, раздавив ее полные груди своим мощным и тяжелым телом, неутомимым телом истинного гуля!..

И вдруг он очнулся на холодных камнях, которыми были вымощены полы в помещениях караван-сарая, и не было рядом Шакунты с ее станом, подобным ветке ивы, и с бедрами, подобными двум кучам песка. Тонкое обоняние гуля было оскорблено запахом, не имеющим ничего общего с благоуханием длинных кос Шакунты.

Он вспомнил, что поблизости был домик с водой – значит, иных благоуханий ожидать не приходилось.