Заговор посвященных - Ант Скаландис

Я вдруг сразу поверила ему, хотя Посвященные не должны работать на конторы типа АН Б. «Иди, а то опоздаешь», — повторил он. И я пошла. Вот так…

Господи! Зачем я все это рассказываю?

Изольда замолчала, и Давид сказал тихо:

— Я никогда не мог понять, почему ты врала мне про гэбэшника, который хотел тебя изнасиловать. Почему сразу не могла сказать правду?

— Не знаю, — потерянно проговорила Изольда. — Наверное, так было надо… А Давид буркнул раздраженно:

— И никакой он не Роджер Трейси. Его зовут композитор Достоевский.

Вот когда Симон решил, что ему пора проснуться.

И он действительно проснулся. То есть окончательно осознал, где он и сколько времени прошло с момента тех выстрелов на Октябрьской, двадцать три. И чтобы убедиться в своей правоте, он спросил (тихо так, как ночью в казарме, когда все спят и не хочется никого беспокоить):

— Эй! А какое сегодня число?

— Девятнадцатое, — в тон ему шепотом поведал Шумахер.

Число Симону не понравилось. Во-первых, это была слишком известная историческая дата — Девятнадцатое августа. (Забавно: демократия победила двадцать второго, а отмечают все равно девятнадцатое. Кто его знает, что там и когда на самом деле победило, а вот переворот случился именно девятнадцатого — это все помнят.) А во-вторых, число было вообще неправильное, завтрашнее это было число. Ведь обычно — как у людей полагается? — после вчера наступает сегодня, а тут — бац! — и сразу завтра. Целые сутки провалились куда-то. Вот о чем спрашивать надо, а ты привязался к несчастной девушке, объясни, дескать, милая, кто кого убил и зачем. А разве дело в этом, когда уже время целыми сутками воровать начали?!

С чего это он решил? Во бред-то. Какое время? Какие сутки? Обычная амнезия. Или ещё примитивнее — запой.

— Когда меня привезли сюда? — все так же шепотом.

— Вчера, — ответил опять Шумахер. (Он-то откуда знает?)

— И что?

— Ничего. Вы хотите дослушать, как все было? Изольда готова наконец рассказать о событиях в Кенигсберге.

— Ну что ж, — устало согласился Симон. — Пусть расскажет.

Глава третья

На этот раз меня встречали. Высокий седовласый мужчина, крепко сбитый, плечистый, в грубой одежде неопределенной эпохи, весь перепоясанный ремнями, словно конь сбруей и упряжью. Не хватало этаких театрально-фэнтезюшных мечей и какого-нибудь сверкающего перстня с огромным магической силы камнем.

— Меня зовут Марк, — сообщил он.

— Король Марк? — поинтересовалась я издевательски робко.

— Если тебе нравится, могу быть королем.

— Будь, — сказала я. — И объясни мне, где твой племянник.

— Какой племянник? Он явно не въезжал.

— Родной племянник, Тристан. Ведь ты король Корнуолла Марк, а я принцесса Ирландии Изольда.

— Ах вот как, — сказал Марк. — Но ты какая-то «чернокурая» Изольда. Волосы у тебя, как смоль.

— Я перекрашусь в белокурую.

— Хорошо. Только краситься не обязательно. Здесь не занимаются такой ерундой. Здесь просто становятся кем хотят и какими хотят.

— Знаю, — сказала я, — хоть и была здесь совсем недолго. Где Тристан? Нас убили одновременно. Где он?

— Ну вот что, жена моя Изольда. Во-первых, вас убили не одновременно. Во-вторых, убили только тебя — он сам покончил с собой. А в-третьих, ты как это себе представляешь? Может, думаешь, трупы на своего рода «скорой помощи» типа космической ракеты доставляют сюда, и бравые медики со второго уровня бытия оживляют их? Так, что ли?

— Не знаю, — растерялась я. — Мне как-то все равно. Где Тристан?

— Заладила «Где Тристан, где Тристан?», ты меня послушай. Ваши тела останутся на Земле навсегда и будут там похоронены… Хотя, если честно, думаю, похоронены-то они как раз и не будут. Родственников ни у тебя, ни у него нет, и прибрать трупы к рукам кагэбистам, как говорится, сам Бог велел, которого нет. Порежут на кусочки, заспиртуют, заморозят, будут изучать. Они ведь там все материалисты — идиоты! Они считают, что тело Посвященного чем-то отличается от обычного тела, и будут искать разгадку в серой грязи под черепом и в упругом куске мяса, гонявшем когда-то кровь по тонким трубочкам. Они ничего не найдут. Не думай об этом.

— А они поймут, что я вторая — это Анна Неверова?

— Конечно, поймут. Вот здесь им как раз материализм поможет. И кто-нибудь из них снова сойдет с ума… Но ты не дала мне договорить.

— А ты не ответил, где Тристан.

— Потому и не ответил, — спокойно сказал Марк. — Ты все-таки дослушай, пожалуйста.

Оказывается, мы уже давно скачем по ярко-зеленому лугу на лошадях. Перед рекой спешились, животных отпустили по пологому спуску на водопой, а сами присели на высоком бережку. Небо ясное, безмятежно голубое, и только легкий ветерок обдувает лица.

— Тела остались на Земле, а Розовые Скалы, хранящие полную информацию обо всем, получив сигнал, тут же расконсервировали ваши личные ячейки и, погрузив файлы новейшей (на момент земной гибели) и сверхновой (необходимой для дальнейшей жизни) информацией, выпустили в мир ваши точные копии. Примерно так выглядит этот процесс. А ваши ячейки находятся отнюдь не рядом, вы слишком разные люди, по всем критериям. Так что Давид наверняка воплотился, то есть материализовался, в совершенно иной точке пространства.

— Ах, король, король, — засмеялась я, — разве не ведаешь ты, что я давно уже научилась свертывать пространство.

— Ведаю, но это умение не поможет тебе в поисках «моего племянника». Он оказался ещё способнее тебя и сейчас уже находится на Пятом уровне.

— Зачем? — обалдела я.

— Его любовь к тебе сильна, но ещё сильнее его желание покорить мир.

— Да пошел он! Моя любовь сильнее всего на свете.

— Правда? — спросил он и странно посмотрел на меня. — Тогда, наверное, я смогу помочь тебе.

— Как?

Он не ответил. Просто стал молча и как-то свирепо расстегивать свои ремни, словно собирался пороть кого-то. Меня, наверное. Сбросив куртку, проговорил сквозь зубы:

— Раздевайся. Мы должны искупаться в этой реке.

— Должны? — переспросила я.

— Да, это не совсем обычная река. Это путь туда, и я открою его тебе.

— Туда — это куда? — поинтересовалась я на всякий случай.

— Слушай и запоминай, — сказал он строго. — Вы сможете любить друг друга только на Первом уровне — уровне земного существования.

— Это ещё почему?!

— Не спрашивай. Просто запомни, и все. Я, Владыка Марк, отправлю тебя туда, а он придет следом. Так надо, Изольда. Ты готова?

— Да, я готова.

Он тоже был готов. Но не к переходу на другой уровень. Он весь дрожал от нетерпения, как юнец, впервые увидавший обнаженное женское тело. Я засмеялась. Он тоже засмеялся. Мы побежали к воде. Лошади, встряхивая большими головами, мирно паслись на берегу.

— Ты когда-нибудь занималась этим в воде?

— Ах, мой король! Я занималась этим в молоке и в масле, в шампанском и в апельсиновым соке, разве только в купели с кровью мне ещё не приходилось заниматься этим.

— А хочется?

— Мне всегда и везде хочется, дурачок! — шептала я.

Вода была теплой, нежной, ласкающей. А он был горячий, сильный и твердый. Весь. И я, как рукоятка топора, зажатая железной хваткой, принимала и принимала в себя острый безжалостный клин…

— Слушай и запоминай, — шептал он мне в самое ухо. — Когда мы с тобою порвем эту финишную ленточку, ты вернешься на Землю. Я, Владыка Марк, открываю тебе этот путь.

— Фигушки! — ответила я и вонзилась пальцами в его спину.

Он застонал и затрясся. Он прогнулся назад, напрягая ноги в немыслимой позе, едва не погружая голову в воду. А я, как дикая всадница, как амазонка, объезжающая мустанга, припадала на круп, и ногти на руках были моими шпорами. Мы скакали. Потом потеряли равновесие, и река вскипела.

— Фигушки, — повторила я, когда мы уже сидели на травке, подставляя солнцу быстро обсыхающие тела. — Котлеты — отдельно, мухи — отдельно. Мне было хорошо с тобой, король Марк, но судьбу свою уж позволь мне определять самой. Я не просто так израсходовала свою вторую жизнь. Я стала мудрее. Я ещё тогда догадывалась, а теперь знаю точно: вы все, Владыки, «играете на граммофоне».

Он удивленно поднял брови.

— Это Аркадий Аверченко написал такой замечательный рассказ про студента, который служил гувернером у малообразованного барина. Барин шиканул, купил себе техническую новинку — граммофон, но никто не знал, как с ним обращаться. А студент, житель городской, пользовался авторитетом. Вот и стал он «играть» на граммофоне: перед тем как включить механизм и поставить пластинку, делал всяческие хитрые пассы руками и рассказывал, что все это большая наука. Не помню, сколько он дал «концертов». Но в итоге беднягу раскололи, конечно. И я вас тоже расколола, Владыки вы мои, Демиурги. Отныне я все буду делать сама. Только сама. Понятно?