Год лошади - Лев Куклин

- В воде! - не поверил Мальчик. - Нo ведь вода...

- Тогда вода не была отравленной... - пояснил Отец. - И эти водяные существа... рыбы... могли дышать в воде и плавать в ней...

- Что значит: пла-вать? - уточнил Сын.

- Примерно так же, как птицы - ты ведь видел птиц? - плавают в воздухе. А в больших морях водились водяные звери огромных размеров, - оживился Отец. - Они назывались: киты...

- Да, я помню... - подтвердил Мальчик. - Я читал Книгу. Киты питались людьми... Они глотали их целиком!

- Иона в чреве кита? - спросил Отец и осторожно добавил: - Это не совсем так...

- Откуда ты знаешь все это? - наморщив лоб в мучительном раздумье, спросил Сын. Ты ведь не жил... тогда?

- Мне рассказал это мой Отец, а твой Дед. А Деду - его Отец. Так и тянется из дальних лет эта крепкая нить. Крепкая, как... как вот эта веревка, которую ты плетешь... Только нить памяти люди плетут все вместе... Община не может жить без памяти... Это - живая связь времен. Понятно тебе?

- Рассказывай еще, Фазер... - с тайным замиранием и холодом в груди попросил Сын.

ЧАС ВЕЧЕРНЕЙ МОЛИТВЫ

Отец бережно разлил по плошкам вечернюю порцию воды. Потом поднялся над столом, погрузил два пальца в свою плошку и символически брызнул несколько капель в каждый из четырех углов хижины...

- Дети! - торжественно сказал он. - Настал час вечерней молитвы. И пусть небо, дающее ликву, слышит нас!

И все четверо, негромко, но четко согласованным хором стали повторять слова "Молитвы Воде":

- Твердо верую во влагу животворящую, крепящую и сохраняющую все на земле сущее;

мати моя жизнедарующая, утоли жажду мою, и жажду поля моего, и жажду скота моего;

в час скорби сердечной омой печали мои струею своею, а за грехи мои отведи чашу твою от смрадных уст моих;

о Вода быстробегущая, оставь детям моим и детям детей моих во утоление им, а пред врагами нашими иссуши родники твои и отведи влагу от полей их! Мати моя пресвятая и пресветлая! Припадаю устами жаждущими к вечной струе твоей, да не иссякнут источники твои во имя хлеба, и зверя, и материнского чрева... И ныне, и присно, и во веки веков...

- Сегодня у нас праздник, - глядя на Мать и улыбаясь самыми краешками губ, объявил Отец. - Нашему Сыну исполнился полный Цикл... И я для жизни его и его детей поднял хороший кусок новины!

Сегодня мы можем себе позволить испить еще! И он щедро отмерил каждому еще по почти полной плошке чистой, холодной воды из большого глиняного кувшина...

А немного погодя, когда тускнеющее солнце, уставшее за день, клонилось к закату, а Мать с сестрой возились за занавеской, разделяющей хижину, Отец сидел на постели Сына и, глядя в несильный огонь в очаге, продолжал негромко рассказывать:

- Это было и странное, и страшное время, сынок... По бетонным дорогам, по железным рельсам, по небу днем и ночью мчалось, с ревом и грохотом давя людей, обезумевшее железо!

Но ведь самодвижущиеся кары не двигались сами по себе; и летающие аппараты самолеты, флаеры - не сами по себе подымались в воздух... Им всем требовался айрон и купрум для двигателей и газолин для их работы. Алюминий и айрон добывали из рудных гор, а на топливо для двигателей перерабатывали черную жидкость, текущую в жилах нашей земли - нефть, нафту... Но человеческая жадность становилась беспредельной, неуправляемой: хотелось всего, и причем - больше, больше и больше! Новых вещей, новых удовольствий! А айрона, нафты, угля и купрума становилось все меньше и меньше. Наконец, эти запасы иссякли....

- Совсем, совсем, навсегда кончились?! - не поверил Мальчик.

- Да. Ведь нельзя же бесконечно черпать из земли, ничего не давая взамен!

- Разве этого... такой простой вещи... не понимали жадные люди?

- Раздавались, конечно, здравые и трезвые голоса. Но их либо не слушали, либо их голоса тонули в общем хоре жадных потребителей. А отходы производства, вредные примеси уже отравили землю, и воздух, и воду. Вода - это самое большое сокровище природы - всюду стала отравленной, зловонной, опасной для жизни... Стали вымирать люди, начали рождаться уродливые дети. И чуть позже - стали ломаться хитрые приборы, выходить из строя самые умные и надежные автоматы. И остановились кары - сначала иссяк газолин, потом стали ржаветь кузова и распадаться двигатели. А заменить их было нечем, не из чего было делать запасные части... И не из чего стало делать крылья для воздушных аппаратов! Планета покрылась трупами машин и механизмов. Наша земля стала огромным кладбищем остановившегося наконец в своем тупом безостановочном движении неразумного железа...

Но было уже поздно, сынок. Отрава, проникшая всюду, быстро скосила на планете три четверти населения. А они были такими разными, люди планеты Земля - белые, как мы, и черные, и желтые, и красные...

- И в этом... - протестующе шевельнув рукой, спросил Мальчик, - тоже виноваты люди?!

- Люди... А кто же еще? - жестко подтвердил Отец. - Можно сказать, что большая часть человечества вымерла, захлебнувшись в собственных помоях... Людская неуемная жадность выпотрошила планету и вывернула наружу ее сокровенные внутренности. Как неопрятное зверье, пожравшее теплую печень растерзанной овцы, они разбрасывали кишки по всей поверхности... Смотри, сынок: повсюду догнивает то, что было земной требухой! Да, да, - эти зловонные отходы, эти светящиеся от радиации поля, эти груды ржавого железа, когда-то бывшего рудой, - все вышло из чрева земли и отравило ее детей... И мы, оставшиеся, теперь цепляемся за жизнь, раздувая последние ее искорки в космической тьме. Последние искорки, сынок!

- И я - искорка? - еле слышно спросил Сын, глядя в огонь очага под котлом, и слабый отсвет животворящего пламени лег на его лицо.

- Дерево может умереть, сынок, дав прежде свет, тепло и уголь для фильтров Источникам Жизни, - ласково ответил Отец, накрыв руку Сына своей большой ладонью. Но оно же дает жизнь новому дереву...

- А лошадь родит жеребенка... - счастливо улыбнулся Мальчик, поворачиваясь на бок и закрывая глаза.

- Живое - живому... - прошептал Отец.

ДУРМАН?ТРАВА

- Ты что делаешь, Кривоног? - удивленно спросил Мальчик, слыша, как сосед раз за разом ударяет куском железа по обломку камня. - Хочешь развести огонь? Но ведь час утренней еды давно прошел, и еще не время для приготовления вечерней еды? Сосед невольно выругался:

- Да чтоб тебе не видать чистой воды, пузырь болотный! Как напугал... - И глаза его воровато забегали по сторонам. ?Я не еду... не еду готовлю... Просто это... это самое... согреться хочу. Да, да, малыш! Вот именно - хочу развести огонек, погреть свои старые трясучие кости... Хе-хе-хе... Косточки погреть... Когда Мальчик ушел в свой хлев, неся ведра, чтоб напоить скотину, Кривоног долго работал кресалом: обломком мягкого железа раз за разом ударял по острому краю кремнистого коричневого камня. Отлетали быстрые звездчатые искорки, гаснувшие мгновенно, не успев даже коснуться земли. Колченогий прижимал к краю кремня черный ноздреватый трут, приготовленный из обожженного в горячей золе костра лесного грибатрутовика. Но трут, видимо, отсырел, и искры, попадая на него, никак не разгорались... Снова и снова, и снова он терпеливо бил кресалом. Наконец, одна летучая искорка ткнулась в черную массу. И - затлела... Колченогий, боясь спугнуть бледный огонек, бережно, легким, как вечерняя молитва, дыханием, помог светлячку охватить круглое пятнышко, сначала с маковое зерно, потом - с горошину. Когда же трут начал едко дымить, он перехватил его в левую руку, а правой поднес к нему трубочку, скрученную из сморщенного листа. На кончике самокрутки тоже зажегся огонек. Кривоног жадно вдохнул горький дым, поперхнулся, закашлялся... Потом по его лицу разлилось выражение блаженства и покоя, и он закатил глаза...