Зимний дом - Джудит Леннокс

Они проехали мимо собора с куполообразной крышей и аляповатого, громоздкого здания ратуши. Трамвай был переполнен. Лицо Джо упиралось в грудь какого-то штурмовика, усеянную значками и свастиками; Робин съежилась на сиденье между двумя дородными матронами. Рольф Леман показал им на карте район, где жила Клер Линдлар. Джо дважды писал по адресу, который ему дала Мари-Анж, но ответа так и не получил.

Наконец трамвай дотащил их до окраины Мюнхена, где по обе стороны улицы стояли многоквартирные дома. Джо снизу вверх посмотрел на четырехэтажное здание.

— Джо… — Робин тронула его за руку. — Ты что?

Он покачал головой, не найдя нужных слов. Робин слегка сжала его пальцы.

Она улыбнулась:

— Пойдем, Джо. Все будет хорошо.

Робин пошла к подъезду; Джо двинулся за ней.

Консьержки за столом не было. Лестница и коридоры были плохо освещены, оконные ставни не пропускали свет. В пробивавшихся сквозь щели солнечных лучах плясала пыль. Робин шла вперед. От ее близости у Эллиота кружилась голова. Джо пытался понять, можно ли ему надеяться. Если в ее сердце все еще царит Фрэнсис Гиффорд, то…

— Джо? — снова спросила она, остановившись перед дверью, выкрашенной зеленой краской.

Он тряхнул головой и постарался сосредоточиться. «Не валяй дурака, Эллиот», — сказал себе Джо, постучал и стал ждать ответа. Потом послышались голоса, шарканье ног, звяканье цепочки и стук отодвигаемого засова. Дверь открылась, и Джо растерянно уставился на незнакомую женщину.

— Мадам, прошу прощения, я ищу фрау Клер Линдлар. Мне сказали, что она живет здесь.

Только тут он спохватился, что говорит по-французски. Женщина хлопала глазами и смотрела на него недоверчиво и подозрительно. Ей было за сорок, светло-русые волосы заплетены в косы, лицо усталое, грудь и бедра раздались вширь. Он слышал, как стоявшая рядом Робин заговорила по-немецки. Потом последовал короткий диалог, смысла которого Джо не понял. Пока они разговаривали, в прихожую высыпали полдюжины детей и с любопытством уставились на Джо и Робин. На старших детях была форма гитлерюгенда, а девочка, державшая на руках малыша, нарядилась в широкую сборчатую юбку и белую блузку Союза немецких девушек.

Робин достала из кармана конфету, нагнулась и протянула ее маленькой светловолосой девочке. Женщина прошла в квартиру. Через несколько секунд она вернулась, вытянула руку и протянула на ладони медаль.

Робин улыбнулась, попрощалась, взяла Джо за рукав и потянула к лестнице. Девушка заговорила лишь тогда, когда они оба очутились на улице.

— Джо, к сожалению, ее здесь нет. Эта женщина не слышала о твоей тете Клер. Я назвала ей обе фамилии — Линдлар и Бранкур, — но ни ту, ни другую она не знает.

Он сунул руки в карманы и быстро пошел по тротуару. Казалось, яркий день померк. На каждом шагу Джо то и дело натыкался на свидетельства тоталитарного режима. Множество военных, марши из труб духовых оркестров, репродукторы на каждом углу и приемники в ресторанах. Возле репродукторов толпы людей, внимательно слушавших последние известия. По улицам маршировали колонны штурмовиков, и каждого знаменосца толпа встречала ликующими воплями «Хайль Гитлер!» Поймав на себе несколько враждебных взглядов, Джо понял, что не вскидывать руку в нацистском салюте опасно. Поэтому они с Робин нырнули в магазин и начали рассматривать товары. Ничего покупать они не собирались — просто ждали, когда пройдут колонны. От рева репродукторов, барабанного грохота и воя медных труб Джо тошнило. Возможно, трубы и барабаны были тут ни при чем; скорее всего, тошноту вызвало что-то другое. Он все отчетливее ощущал, что зло, корни которого находились здесь, в Мюнхене, способно расцвести уродливым, но пышным цветом по всей Германии, а затем и по всей Европе. Он шел, плотно сжав губы, и представлял себе, как это произойдет. Очень просто: сначала ты уступаешь в мелочах — вскидываешь руку, стоишь у репродуктора и жадно слушаешь новости с нюрнбергских автогонок… Мол, все это только видимость, незачем из-за нее идти на принцип. Но затем ползучая зараза охватывает и другие стороны твоей жизни, вторгается в твой дом, решает, что тебе носить, о чем говорить, как воспитывать детей. А под конец решает, что тебе думать.

Робин потянула его за рукав:

— Джо, давай остановимся. Я есть хочу.

Она едва поспевала за ним, пробираясь сквозь толпы, заполнившие тротуары.

Эллиот остановился так внезапно, что шедшие следом врезались в них и выругались.

— Конечно. Извини. — Он оглянулся по сторонам. — Ни одного ресторана, но впереди парк. Может быть, удастся купить пару сандвичей.

Он порылся в карманах и вынул пригоршню марок.

Они купили сандвичи, две бутылки пива и нашли тихое местечко под буком. Он бросил пиджак на траву и знаком предложил Робин сесть. Девушка посмотрела на него сочувственно:

— Бедный Джо… Ты очень расстроился?

Он скорчил гримасу, а потом сказал:

— Я не думал, что семья имеет такое значение. Радовался, когда избавился от родни. Но сейчас…

Она протянула Джо бутылки, и он сорвал с них крышки перочинным ножом. Увидев в глазах Робин жалость, он попытался объяснить, что к чему:

— Но дело в другом. В этом городе. Ты так не думаешь?

Робин вздрогнула, и Джо пристально посмотрел на нее.

— В нем два слоя… Сверху яркий и солнечный, а под ним зло. — Робин сделала глоток пива. — Зло, которое то и дело пробивается наружу. Прислушивается к нам. Джо, мы даже не смеем разговаривать в полный голос.

Он понял, что это правда. Они говорили едва ли не шепотом, хотя вокруг не было ни души.

— Даже у себя дома, — добавила Робин. — Как Леманы… Они не могут сказать то, что думают. Они все время обязаны притворяться. Это омерзительно, правда?

Пятнистая тень листьев падала на ее лицо. Джо подумал, что тоже притворяется, притворяется давным-давно. Сколько ему еще придется притворяться? Он почувствовал отвращение к себе. Нужно было объясниться.

— Омерзительно, — повторил он. — Робин…

— Фрэнсис однажды сказал мне, что больше всего на свете презирает лицемерие. Когда говорят одно, а делают другое. Джо, я знаю, он не идеал, но он никогда не говорит того, что не думает. Никогда не фальшивит.

Ошарашенный Джо увидел, что ее глаза полны слез. Надежда, едва затеплившаяся в его сердце, тут же умерла. Девушка заморгала и отвернулась. Забытые сандвичи остались лежать на солнце.

— Робин…

— Я не хочу об этом говорить, — еле слышно промолвила она. — Все будет хорошо.

Джо подумал, что эти слова могли бы стать их девизом. Его, Робин и, возможно, Фрэнсиса. «Все будет хорошо». Если часто повторять эту фразу, быть может, так оно и будет. Но последнее время в ней звучало эхо отчаяния.

Он лихорадочно искал новую тему для разговора и в конце концов вспомнил про медаль, которую им показала немка.

— Похоже, она ею очень гордилась. Это медаль ее мужа?

Робин покачала головой. Девушка успела взять себя в руки, ее глаза больше не были красными.

— Ее собственная. У нее девять детей, поэтому ее наградили Почетным золотым крестом германской матери. В прошлом году ей вручил его сам Гитлер.

В тот вечер они обедали вместе: Кетэ и Рольф Леманы, Джо и Робин. Как только горничная ушла из дома, Робин почувствовала облегчение. Рольф открыл бутылку белого рейнвейна, Джо сел за пианино и начал играть. Потом Рольф отправился на ночное дежурство в больницу, а Джо, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Кетэ проводила его глазами, а потом повернулась к Робин:

— Вы с Джо просто друзья?

Робин кивнула:

— Просто друзья.

— По-моему, вы ему очень дороги.

— Мы знаем друг друга целую вечность. — Она нахмурилась и стала считать годы. — Почти шесть лет.

— Джо говорил, что он фотограф. А чем занимаетесь вы, Робин?

— Сейчас практически ничем. — Сердясь на себя, Робин встала и подошла к окну. — Я много чем занималась, множеством вещей, но всякий раз недолго. Какое-то время работала в канцелярии, но это было очень скучно. Потом писала книгу. А потом… Так, мелочи. Ничего серьезного.

Кетэ закурила еще одну сигарету.

— В общем, душу занять нечем?

— Душу занять нечем, — грустно повторила Робин.

Она посмотрела в окно; солнце садилось, и тихие улицы были раскрашены розовыми, желтыми и красными полосами. В эту минуту Мюнхен казался мирным и безмятежным.

— А чем занимаются ваши родные?

— Отец и брат преподают в школе. И все Саммерхейсы, кроме меня, ужасно любят музыку, искусство и так далее.

В голосе Кетэ прозвучала мягкая насмешка:

— Робин, неужели у вас нет никаких талантов? Неужели нет ничего, что бы вам нравилось?

Робин подумала о клинике, где она часами работала буквально за спасибо. Там она никогда не скучала и никогда не мечтала о том, чтобы поскорее уйти. Она сказала: