Рубин Великого Ламы - Андре Лори

Ты припомнишь, может быть, что со времени моих первых работ над составом рубина мои товарищи по Академии подняли меня на смех, сомневаясь в успехе моих предприятий, особенно издевался один английский химик. «Это химеры, —утверждал он, —достойные только поисков философского камня и живой воды. Нужно быть сумасшедшим, чтобы отдаться таким фантастическим бредням».

Это меня укололо, сознаюсь. Я вовсе не сумасшедший, напротив, ум мой всегда обладал ясностью. И вот им доказательство!.. Хотел бы я увидеть физиономии этих милых англичан, когда они узнают печальную истину… а они ее узнают, я думаю, рано или поздно.

В этом причина условия, которое я тебе поставим я не мог удержаться от удовольствия выкинуть им такую штуку и доказать как дважды два, что они глупы как ослы и оплатят все расходы на постройку аэроплана! С другой стороны, не желая, чтобы они все потеряли в этом деле, я захотел, чтобы строители и механики английские одни этим воспользовались…

Понимаешь ты меня теперь и можешь ли желать от меня большего?

Надеюсь, что нет, мой дорогой Оливье! Я поступал самым лучшим образом, согласно со своей совестью. По всему этому ты видишь, мы никому не делаем зла и ни у кого не отнимаем его личных выгод…

Не злобствуй на меня, Оливье. Ты можешь простить меня за мои предвзятые намерения, мое желание осуществить блестящие мечты. Если ты не захочешь хранить секрета, свали всю вину на меня! Это я все сделал, все задумал, все исполнил!.. А ты был моей первой жертвой, мой бедный мальчик…

Прощай же, мой дорогой капитан! Благодарю тебя за все минуты счастья, которые дала мне твоя привязанность, с того времени, как я взял тебя на воспитание. Сожалею, что не имею богатства, чтобы оставить тебе; но эти проклятые работы все поглотили.

Прожив свой век, я не уверен, что для мужчины легко жить одному, отдаваясь только делу. Но ты не калека, и я не беспокоюсь за тебя.

Оставляю тебе мою библиотеку, манускрипты, маленькие сбережения — и мою старуху Урсулу. Мистер Дерозо скажет, на какую цифру их набралось, я думаю тысяч на пятьдесят франков.

Сделай из них хорошее употребление, мое дитя, и в последний раз тебя прошу, прости мне обман, которым я воспользовался (обман с твоей точки зрения). Я действовал в твоих интересах и не чувствую угрызений совести.

Твой дядя, любящий справедливого Оливье,

Генри Гарди».

Оливье остановился, пораженный этим необыкновенным титулом. Несмотря на всю эксцентричность своего дяди, он никогда не ожидал от него подобного сообщения. Фальшивые рубины!.. Купленные за колоссальную сумму домом Купера, они не стоили больше первого попавшегося камешка, поднятого в ручейке.

Действительное горе, внушенное ему смертью дяди, которое он испытывал за минуту перед тем, теперь точно потонуло, заливаемое новыми ощущениями, которые сразу придавили его.

«Что же мне делать? На что решиться? — думал он с ужасом, стыдом и отчаянием, — как возвратить такую громадную сумму», которую он получил за камни? Увы! Все пожрал этот аэроплан, и даже для своего обихода я не имею больше сотни гиней в кармане!.. Пятьдесят тысяч франков дяди Гарди ничего не значат когда должен миллионы!

И кто поверит, что он не был соучастником в этом деле? Что подумают Дунканы, Этель?»

Что делать? Оливье задумался, затем быстро принял решение, и в десять часов утра уже ехал в кэбе прямо к мистерам Купер и К°, на улицу Бонд.

Едва он вошел, не отвечая на заискивающие поклоны приказчиков, как сейчас же попросил достойного ювелира срочно переговорить с ним.

Этот же с сияющим лицом, на котором отражалось самодовольство, «умывая руки невидимым мылом», как говорят английские юмористы, видел в перспективе корабль с рубинами: все газеты уже протрубили возвращение из Тибета, — и потому встретил мистера Дероша с распростертыми объятиями…

Они вошли в лабораторию, которую Оливье помнил очень хорошо, где происходил первый разговор о рубинах.

Сели. Мистер Купер особенно почтительным тоном осведомлялся о здоровье гостя, расспрашивал о путешествии и, нежно улыбаясь, высказал, что он надеется, они вернулись не с пустыми руками, и в качестве первого его покупщика рассчитывает, что и теперь ему отдано будет предпочтение.

Но Оливье резко прервал его.

— Я не для того пришел к вам, чтобы предлагать новые камни, господин Купер. Слава Богу, я не имею их больше и пришел для того, чтобы сказать вам, что мы оба обмануты: рубины, которые я имел несчастье продать вам, фальшивые!

— Фальшивые!.. — вскрикнул ювелир, вскакивая с кресла. — Что вы говорите, господин Дерош?.. Я не ослышался?..

— Они фальшивые! — повторил Оливье. — Я имею доказательство, знаю подделывателя!

Мистер Купер смотрел на Оливье с ужасом. Да он, верно, сума сошел?.. Он был так бледен… и в странном возбуждении… Как человек осторожный, ювелир поднялся и сделал шаг к двери.

— Вы меня не поняли, мистер Купер? — спросил Оливье, тоже вставая и загораживая ему дорогу, — Вы слышали, что я вам сказал сейчас?.. Рубины, которые вы у меня купили, фальшивые. Само собой, я этого не знал, когда принес их вам. Я владею, к несчастью, только небольшим капиталом, но все, что я имею, возместит ваши убытки, считая в том числе и аэроплан, построенный с помощью этих проклятых камней!..

Все более и более в уме ювелира складывалось убеждение, что Оливье сошел с ума. Зная, как опасно раздражать сумасшедших, он поспешил с ним согласиться.

— Да, да, — сказал он с любезной улыбкой, — это дело конченное, дорогой господин Дерош… я возьму аэроплан… До свидания! Уходите теперь домой!.. Успокойтесь! Успокойтесь!

Со своей стороны Оливье смотрел на него с удивлением.

— Мне успокоиться? Что вы этим хотите сказать, мистер Купер?

— Я?., ох! Боже мой… Ничего!., решительно ничего!.. Но я спешу, дорогой господин… завален делами!.. Будьте добры, извините меня. — И он снова хотел уйти.

— Нужно будет, — возразил Оливье, останавливая его, — уведомить об этом синдикат. Мы помиримся на условии передачи аэроплана в ваши руки. Работа там великолепная. Надеюсь, что этим ваши убытки будут немного покрыты…

Но вдруг, пораженный двусмысленным видом ювелира, он остановился, глядя ему прямо в глаза. Достойный купец отвернулся в замешательстве. Но вся его осторожность не помешала Оливье видеть его в зеркале, когда он тыкал себя пальцем в лоб, пожимал плечами и выставлял губу вперед с плачевным видом. Все эти пантомимы ясно говорили: его приняли за сумасшедшего! Оливье понял и, несмотря на волнение, не мог не улыбнуться.