Скрипка - Энн Райс

Она слушала, поблескивая слезами и не сводя глаз с юноши в коротком модном сюртуке, с длинными атласными волосами (видимо, он не хотел отказаться от своей прически, хотя к этому времени наверняка знал, что способен поменять свой облик), он играл для нее на божественном инструменте.

Это была изумительная мелодия, незнакомая мне, – возможно, его собственная, похожая на лишенную гармонии музыку нашего века: рыдания, громогласный протест природы и смерти. Женщина плакала. Она опустила голову на зеленый бархат, вся такая стильная, словно нарисованная на витраже, в своем легкомысленном платье, туфлях с заостренными носами, мягкими колечками рыжих волос.

Он перестал играть. Опустил орудие пытки. С нежностью взглянул на нее и, подойдя, опустился на изогнутый диванчик рядом с ней. Он поцеловал ее, да, он был для нее таким же осязаемым, как и для меня, его волосы упали на нее точно так же, как теперь касались меня в этом невесомом мраке, из которого мы наблюдали за происходящим.

Он заговорил с женщиной на кушетке на более современном немецком, привычном моему уху.

– Давным-давно у великого Бетховена была болезненная подруга, которую звали Антония Брентано. Он любил ее нежно, очень нежно, как любил многих людей. Ш-ш-ш… Не верь тем сплетням, что рассказывают о нем. Он любил многих. А когда у мадам Брентано начинались приступы, он, ничего никому не говоря, приходил в ее венский дом. И он играл для нее на фортепьяно, играл часами, чтобы облегчить ее страдания. Музыка проникала сквозь полы и стены и доносилась до нее, принося с собой утешение и притупляя боль. А потом он молча уходил, даже никому не кивнув на прощание. Она любила его за это.

– Как я люблю тебя, – сказала эта молодая женщина.

Неужели она уже мертва? Возможно, давно мертва. Или просто состарилась?

– Ты довел ее до сумасшествия?

– Не знаю! Смотри. Ты не понимаешь, насколько все это серьезно!

Она протянула обнаженные руки и обняла призрака – нечто осязаемое, страстное, казавшееся ей мужчиной, воспламененным ее изнеженной плотью, ее слезами, которые он принялся слизывать своим призрачным языком, и этот жест вдруг показался мне таким чудовищным, что вся картина померкла перед глазами.

Он слизывал ее соленые слезы. Прекрати!

– Отпусти меня! – сказала я и оттолкнула его. Я пнула его каблуком, резко вскинула голову и услышала глухой стук от столкновения наших черепов! – Отпусти! – сказала я.

– Отдай мне скрипку, и я тебя отпущу! Глаза. Неужели глаза Лили все еще в пробирке? Помнишь, ты позволила разрезать ее, и зачем – удостовериться, что ты по какому-то незнанию или глупости сама ее не убила? Глаза. Помнишь? Глаза твоего отца, они были открыты, когда он умер, и твоя тетя Бридж сказала тебе, не хочешь ли их закрыть, Триана, и добавила при этом, какая это честь, закрыть ему глаза, и показала тебе, как это делается…

Я боролась, но так и не высвободилась из его рук.

Послышалась музыка, барабаны выстукивали что-то зловещее и дикарское, но надо всем этим шумом поднимался голос скрипки.

– Ты хотя бы заглянула в глаза своей матери в тот день, когда позволила ей уйти навстречу смерти? Она умерла от спазмов, глупая девчонка, ее можно было бы спасти, она не была дряхлой – ей просто до смерти надоело жить, ей просто до смерти надоела ты и все ее грязные дети и ее перепуганный муж, сам как ребенок!

– Перестань!

Я внезапно увидела своего мучителя. Мы стали видимыми. Вокруг нас собирались огни. Он стоял немного поодаль. Я держала в руках скрипку и злобно смотрела на него.

– Будь ты проклят со всеми своими видениями, – сказала я. – Да, да, признаю, я убила всех их, я одна виновата; если Фей умерла и уже сейчас в могиле, то это сделала я! Да, я! Что ты станешь делать со скрипкой, если я ее верну? Доведешь до сумасшествия еще кого-нибудь? Станешь слизывать чьи-то слезы? Я тебя ненавижу. Моя музыка была моей радостью. Она возвышала меня! А что делает твоя? Только ранит и превращает все в бессмысленность.

– Почему бы и нет, – сказал он, подходя ближе. Он предательски дотронулся до моей шеи. Я едва выносила такое прикосновение к затылку даже от тех, кого любила, но сейчас решила, что не попадусь на этот трюк, и попыталась оттолкнуть его.

– У тебя хватит сил, чтобы убить меня? – спросила я. – Ты сохранил ту силу, перейдя в пустоту, силу убить, как ты убил своего отца? Тогда действуй. Возможно, мы на пороге смерти, а ты бог, который держит в руках весы, чтобы взвесить мое сердце. Такова моя расплата? Вновь дать мне увидеть все, что я любила за свою жизнь?

– Нет! – Он был потрясен, он снова плакал. – Нет. Посмотри на меня! Разве ты не понимаешь, во что я превратился? Разве ты не видишь, что случилось со мной? Неужели это невозможно понять! Я потерян. Я одинок. И любой, кто шагает по этой пустоте с той же скоростью, что и я, шагает в одиночестве, как я! Я имею в виду видимых сильных призраков, их наверняка много, но мы не можем общаться друг с другом… Привести к тебе Лили? Я бы сделал это, если бы мог! Привести к тебе мать? Я бы сделал это в два счета, если бы знал как; да, я бы сказал, идем, утешь свою дочь, которая всю жизнь оплакивает мать, и все напрасно. Но с тобой, с тобой, вернувшись назад в ту боль, оказавшись перед горящим отцовским домом, я впервые увидел тень Бетховена! Его призрак! Он появился из-за тебя, Триана!

– Или для того, чтобы остановить тебя, Стефан, – сказала я, смягчаясь. – Чтобы обуздать твою магию. Твое наивное и всесильное колдовство. Твоя скрипка сделана из дерева, а ты состоишь из плоти, как и я, хотя один из нас живой, а другой из-за непростительной жадности…

– Нет! – прошептал он. – Только не из жадности. Никогда.

– Отпусти меня. Мне все равно, безумие ли это, сон или колдовство, я хочу отделаться от тебя!

– Ты не сможешь.

Я почувствовала перемену. Мы оба растворялись. Только скрипка в моей руке сохранила форму. Мы вновь исчезли. Нас уже не было. Звучала зловещая музыка. Какой-то человек стоял на коленях, зажав уши руками, но Стефан, скрипач, не оставлял его в покое, заглушая полуголых темнокожих барабанщиков, колотивших по барабанам, их взгляды были прикованы к беспощадному скрипачу, за которым они следовали и в то же время боялись, отбивая ритм.

Еще одна картина ярко вспыхнула: женщина била кулаком призрака-упрямца, а он все продолжал играть свою воющую погребальную песнь.

Пред нами возник школьный двор с огромными пышными деревьями, где ребятишки водили вокруг него, скрипача, хоровод, словно это был сказочный крысолов, что играл на дудке, а учительница пыталась криком привлечь к себе внимание и увести детей, но я не слышала ее голоса из-за бесконечного скрипичного напева.