Роман о девочках (сборник) - Владимир Высоцкий

Засим позвольте почтеннейше откланяться. Ваш искренний друг и давнишний почитатель.

Володя.

P. S. Ванечка, я тебя обнимаю! Напиши!

P. P. S. Не пей, Ванятка, я тебе гостинца привезу!

<26 апреля 1975 года>

Лас-Пальмас – Москва, Н. Высоцкой

(Открытка)

Мамочка! Это первая открытка, но уж больно здесь красиво – и телефона нет. Мы на пароходе поплыли из Генуи на Канарские острова. Отдыхаем, глядим, восхищаемся, шастаем. 4-го будем в Париже. Целую.

Володя.

<Август 1975 года>

Париж – Гавр, А. Гарагуле

(Записка)

Дорогой Толя!

Я вспоминаю тебя всегда, и обнимаю, и хочу тебя видеть во всех портах.

Мой адрес: Москва, Малая Грузинская, 28, кв. 30. Т<елефон> 254 75 82.

Сообщи свои дела и расписание. Целуем.

Володя, Марина.

<Август 1975 года>

Москва – Одесса, С. Говорухину

Дорогой Слава! Молчал я, засранец, ибо думал, что ты в рейсе. У нас все прекрасно и омерзительно. Живем в грязи в новой уже квартире. Петька уехал в Париж поездом, а мы через 30 мин. – на 13 дней в Ригу, втроем. Мы вас с Галей целуем, благодарим и любим, и жаль, что редко мы, Славик, встречаемся и т. д. Обнимаю, уезжаю.

<Конец 1975 года>

Москва – Париж, М. Шемякину

Дорогой мой Миша!

Посылаю тебе кое-что для пластинки с Алешей. Может, кое-что и пригодится. Здесь 20–30-е годы. Не надеюсь, что Алеша выучит, ну так все равно может пойти в дело – глядишь, кто и споет в русских кабаках.

Я, Миша, много суечусь не по творчеству, к сожалению, а по всяким бытовым делам, своим и чужим. Поэтому бывают у меня совсем уж мрачные минуты и настроения, пишу мало, играю в кино без особого интереса; видно, уже надоело прикидываться, а самовыражаться могу только в стихах, песнях и вообще писании, да на это – самое главное – и времени как раз не хватает. Только во сне вижу часто, что сижу за столом, и лист передо мной, и все складно выходит – в рифму, зло, отчаянно и смешно. Но решил я – закончу вскоре самую необходимую суету – и все побоку, постараюсь делать только свое дело. Мне бы надо занять немного твоей «маниакальности» и дотошности, я даже завидую, как ты последователен.

«Если я чего решил – выпью обязательно», – это у меня такая песня есть. Так вот ты, если чего решил – выполнишь. Я уверен.

Ну а я – только пытаюсь, но, увы, разбрасываюсь – то ли из-за обстоятельств, то ли оттого, что вынужден ходить в присутствия и дома.

Еще всякая мразь мешает, но это стабильно и привычно, хотя все равно нервирует каждый новый раз. Я тебе не плачусь, а просто я собою не рад.

А тобою я рад, вспоминаю тебя часто – и один, и с друзьями, кто тебя знает, а кто не знает – показываю и рассказываю, что вот, дескать, русский художник Шемякин. Хорошие художники знают тебя хорошо, плохие – хуже, да на них – плевать.

У нас на картине работает Игорь Лемешев, он не только киношный, а, на мой взгляд, очень интересный живописец и, по-моему, наш человек, и с богом в душе. Я у него кое-что возьму или сниму и тебе покажу.

Слушаю твои пластинки, гляжу твои книги, прикуриваю от твоей зажигалки. Так что тебя, Мишка, у меня много. Рад, что встретились мы и продолжим это. У меня друзей мало, и к ним стоит съездить хотя бы раз в год. Ты не можешь – значит, я – к тебе.

Целую тебя. Привет Риве и Доротее, целуй и их.

P. S. Очень хочу увидеть, что ты сейчас делаешь, да и просто тебя увидеть. Буду звонить.

Володя.

P. P. S. Мишка! Просвещай меня музыкально, ибо я – темен.

<Апрель 1976 года>

Касабланка – Москва, Н. Высоцкой

Мамуля! Мы в Марокко. Сидим, пьем чай с мятой и ходим по рынку – тут все медное и блестит. Тепло. Много красок. Хорошо! Целую.

Володя.

<Май 1977 года>

Москва – Рига, А. Гарагуле

Анатолий! Дорогой мой Толя! Через несколько дней увидимся в Париже. Поэтому растекаться не буду. Все при встрече седьмого или двадцать восьмого. Жду звонка. Алексей – человек достойный, а остальное ты сам увидишь. Попробуй его оторвать от коллектива к себе.

С Петей все нормально. Он пойдет с тобой, а я вас всех провожу и помашу вам в Гавре. Я обнимаю тебя и люблю, и не забываю. 578 05 29.

До встречи.

Володя.

«За мною спустит шлюпку капитан!»

<5 июля 1977 года>

Мексика – Москва, И. Бортнику

А знаешь ли ты, незабвенный друг мой Ваня, где я? Возьми-ка, Ваня, карту или лучше того – глобус! Взял? Теперь ищи, дорогой мой, Америку… Да не там, это, дурачок, Африка. Левее! Вот… именно. Теперь найди враждебные США! Так. А ниже – Мексика. А я в ней. Пошарь теперь, Ванечка, пальчиком по Мексике, вправо до синего цвета. Это будет Карибское море, а в него выдается такой еще язычок. Это полуостров Юкатан. Тут жили индейцы майя, зверски истребленные испанскими конкистадорами, о чем свидетельствуют многочисленные развалины, останки скелетов, черепа и красная, от обильного полития кровью, земля. На самом кончике Юкатана, вроде как типун на языке, есть райское место Канкун, но я не там. Мне еще четыре часа на пароходике до острова Косумель – его, Ваня, на карте не ищи – нет его на карте, потому как он махонький, всего как от тебя до Внуково. Вот сюда и занесла меня недавно воспетая «Нелегкая».

Здесь почти тропики. Почти – по-научному называется «суб». Значит, здесь субтропики. Это значит, жара, мухи, фрукты, жара, рыба, жара, скука, жара и т. д. Марина неожиданно должна здесь сниматься в фильме «Дьявольский Бермудский треугольник». Гофманиана продолжается. Роль ей не интересная ни с какой стороны, только со стороны моря, которое, Ванечка, вот оно – прямо под окном комнаты, которая в маленьком таком отеле под названием «La Сеіbа». В комнате есть кондиционер – так что из пекла прямо попадаешь в холодильник. Море удивительное, никогда нет штормов, и цвет голубой и синий и меняется ежесекундно. Но… вода очень соленая, к тому же, говорят, здесь есть любящие людей акулы и воспитанные и взращенные на человечине барракуды. Одну Марина вчера видела с кораблика, на котором съемки. Это такая змея, толщиной в ногу, метра два длиной, но с собачьей головой и с собачьими же челюстями. Хотя, она в свою очередь, говорят, вкусная.

Съемки – это адский котел с киношными фонарями. Я был один раз и… баста. А жена моя – добытчица, вкалывает до обмороков. Здоровье мое без особых изменений, несмотря на лекарства и солнце, но я купаюсь, сгораю, мажусь кремом и даже пытаюсь кое-что писать. Например:

Чистый мед, как нектар из пыльцы,Пью и думаю, стоя у рынка:Злую шутку сыграли жрецыС золотыми индейцами Инка.

Они, дураки, предсказали, что придет спаситель с бородой и на лошади. Он и пришел – Фернандо, который Кортес со товарищи. И побил уйму народу – эдак миллионов десять. Прости, Ванечка, за историю с географией. Звонил из Парижа Севке. Он рассказал мало, будучи с похмелья. Опиши хоть ты. Я буду здесь еще месяц, а потом намылимся куда подальше. Мой адрес: Marina Vladi Hotel La Ceiba Cozumel Quintana Roo Mexico.

Целую, Марина.

Я тоже, Володя.

Не пей, Ванечка, водки и не балуйся. Привет кому хочешь и шеву.

<Июль 1977 года>

Мексика – Москва, Н. Высоцкой

(Для отца и тети Жени)

Я вас тоже целую. Здесь замечательно, я почернел, но на мексиканца не похож еще. Марина здесь работает – я отдыхаю.

Володя.

<1 августа 1977 года>

О. Моореа, Афареаиту – Москва, Н. Высоцкой

Мамочка! Это – Таити, и мы сейчас тут. Замечательно. И дети счастливы, и мы тоже. В Москву приеду в середине сентября. Писать нам некуда, потому что на месте не сидим – или плаваем, или летаем. Я – черный. Целую крепко.

Володя.

(Для отца и тети Жени)

Дорогие мои!

Мы здесь. Много моря и солнца. Отдыхаем. Здесь дети, полно кокосов, но они – высоко, пьют сок из них – хорошо для почек. Вернусь в сентябре, все расскажу. Загорел я жутко, но здешний загар недолго держится. Мы живем в отеле рядом с Таити – на маленьком острове, плаваем и едим, и вас целуем крепко.

<1978 год>

Даниэлю Ольбрыхскому

(Надпись на грампластинке)

Дорогой Даниэль!

Как хорошо, что имею тебя как друга в Варшаве, в Париже и в Москве!

Как жаль, что ты не живешь в России, оставаясь поляком или русским – неважно.

Я тебя люблю и ценю.

Володя Высоцк<ий>.

<17 июля 1978 года>

Париж – Москва, И. Бортнику

Здравствуй, Ваня, милый мой,Друг мой ненаглядный!Во первых строках письмаШлю тебе привет!

Я уже во городе стольном, во Париже, где недавно пировал да веселился с другом моим. Здесь это помнят, да и я в стишках зафиксировал. Все на месте, попали мы сюда в праздники, 14 июля. Французы три дня не работают – гуляют то есть. Плясали вечерами – и на площадях, и на всех, на знакомой тебе с детства Place de Republic – тоже. Толпы молодых людей поджигали какие-то хреновины и бросали их в почтовые ящики. Они, хреновины, там взрывались. Называются они «петарды», по-русски «шутихи».