Истинный творец всего. Как человеческий мозг сформировал вселенную в том виде, в котором мы ее воспринимаем - Николелис Мигель

Этот диалог продолжился во время второй встречи в августе 1930 года.

Тагор: Я обсуждал… сегодня новые математические открытия, которые говорят о том, что в мире бесконечно малых атомов определенную роль играет вероятность; картина существования не является полностью предопределенной.

Эйнштейн: Факты, которые заставляют науку склоняться к этой точке зрения, вовсе не отрицают причинности.

Тагор: Возможно, нет; однако, кажется, идея причинности не заложена в элементах, и какая-то другая сила строит из них организованную вселенную.

Эйнштейн: Мы пытаемся понять, как организован порядок на более высоком уровне. Существует порядок, в соответствии с которым крупные элементы соединяются и направляют существование; однако в мелких элементах этот порядок не ощущается.

Тагор: Этот дуализм заложен в глубинах существования – противоречие свободного импульса и действующего на него приказа, приводящего к эволюции упорядоченной схемы событий.

Эйнштейн: Современные физики не считают, что они противоречат друг другу. Облака выглядят одним [образом] на расстоянии, но если вы посмотрите на них вблизи, они представляются разупорядоченными каплями воды.

Тагор: Я нахожу параллель в человеческой психологии. Наши страсти и желания не упорядочены, но наш характер подчиняет эти элементы и приводит в гармоничную целостность. Являются ли элементы мятежными, динамическими и обладают ли собственными стремлениями? И есть ли в физическом мире принцип, который покоряет их и придает им упорядоченную организацию?

Эйнштейн: Даже элементы не обходятся без статистического порядка: элементы радия будут всегда сохранять свой специфический порядок сейчас и всегда, как они делали это и раньше. Следовательно, у элементов существует статистический порядок.

Тагор: В противном случае картина существования была бы слишком беспорядочной. Есть постоянная гармония случайности и определенности, которая делает ее бесконечно новой и живой.

Эйнштейн: Я считаю, что все то, что мы делаем и для чего живем, имеет свою причину; и это хорошо, хотя мы и не можем этого увидеть.

Если бы пять лет назад меня спросили, кто выиграл в этом споре, я незамедлительно ответил бы, что верх одержал Эйнштейн. Но сегодня я готов признать, что в этом обмене мнениями честно победил поэт Тагор, который в конце концов заставил Эйнштейна признать, что независимая от человека объективная реальность, существование которой тот всю жизнь отчаянно защищал, есть не что иное, как продукт его собственных религиозных представлений, если не сказать личных интеллектуальных пристрастий. И поэтому именно Тагор, обладающий данными лишь поэтам от бога способностями, самым удачным образом подытоживает те доводы, которые я пытался представить в двух последних главах. Если вы перечитаете этот диалог несколько раз, чтобы привыкнуть к лексике и манере речи Тагора, вы легко обнаружите в его речи ключевые концепции обсуждаемой нами мозгоцентрической космологии: такие понятия, как гёделевская информация, гёделевские операторы (такие как вера), мысленные абстракции для объяснения внешнего мира и неизбежное осознание того, что, какое бы научное объяснение мы ни дали вселенной, пусть даже прекрасно подтвержденное экспериментальным путем, оно всегда будет ограничено нейробиологическими свойствами человеческого мозга, поскольку, в конце концов, единственная доступная нам реальность – это реальность, созданная нашим мозгом. А это означает, что в навязчивом желании осмыслить космос наша самая «человеческая» способность одновременно является и даром, и ограничением.

Философская позиция Тагора помогает мне вкратце коснуться еще одной важной темы – причинности. В соответствии с релятивистской теорией мозга наш мозг создает внутри себя обширную карту причинно-следственных связей, которые он извлекает из информации, поступающей из внешнего мира. Подобно времени, пространству и математике, эта созданная мозгом база данных причинно-следственных связей чрезвычайно важна для нашего выживания и поэтому поддерживалась естественным отбором в качестве способа повышения нашей приспособленности. По моему мнению, как и в отношении восприятия, созданная мозгом причинность определяется множеством поступающих исходных сигналов и собственной точкой зрения мозга. В рамках этого процесса мозг концентрируется на создании краткосрочных причинно-следственных связей, которые имеют смысл в рамках нашей обыденной временной шкалы. Поэтому гораздо более сложные и долгосрочные причинные схемы, возможно лежащие в основе естественных явлений, могут вовсе не учитываться в базах данных причинно-следственных связей мозга. Такой взгляд на причинность отчасти сродни представлениям шотландского философа XVIII века Дэвида Юма, считавшего, что все мысленные построения (или идеи, в его терминологии) и связи между ними, создаваемые нашим мозгом, диктуются нашими органами чувств, опытом и размышлениями.

Понятное дело, большинство физиков, подобно Эйнштейну, не признают мозгоцентрический подход Тагора или кого бы то ни было еще. Как и сторонники математического платонизма, большинство традиционных физиков продолжают доблестно отражать атаки на крепость объективной реальности (или реализм, как говорят философы), поскольку им глубоко претит сама мысль о том, что в наши представления о вселенной и всех ее чудесах закрадывается хоть капля человеческой субъективности. Стоит только посмотреть на YouTube недавнюю дискуссию между физиком-теоретиком Шоном Кэрроллом и буддистским философом Брюсом Аланом Уоллесом – и вы убедитесь в том, что немногое изменилось со времен беседы между Тагором и Эйнштейном. Опять-таки мне кажется, буддистский философ одерживает здесь верх, представляя гораздо более обоснованные взгляды на происхождение реальности.

Забавно, что, как пишет физик-теоретик Сабина Хоссенфельдер в своей книге «Уродливая Вселенная», большинство физиков все еще говорят о красоте, простоте, элегантности или «естественности», когда пытаются оценить потенциал какой-то новой теории или объяснить, почему выбирают тот или иной математический подход для нового описания физического мира, которое не проверено экспериментальным путем (и никогда не будет проверено, как теория струн). На самом деле, перечисляя эти очевидно субъективные критерии, Сабина прямо заявляет: «Эти тайные законы вездесущи в основаниях физики. Они неоценимы. И находятся в острейшем конфликте с требованием научной объективности»[28].

Очевидно, что наиболее явным образом эти два конфликтующих взгляда на реальность сталкиваются в сфере квантовой механики – самой успешной научной теории, когда-либо созданной человеком. Хотя квантовая механика была подтверждена бессчетное число раз как в теоретических выкладках, так и в экспериментах, не существует единого мнения по поводу интерпретации ее результатов. В целом физики очень гордятся тем, что квантовая механика работает, но тут же заявляют, что не знают, почему она работает, но это не имеет никакого значения, пока она продолжает работать.

Проблемы в понимании того, что конкретно квантовая механика сообщает о реальности, начались еще с классического эксперимента, осуществленного не кем иным, как самим отцом теории распределенного кодирования в мозге – британским эрудитом Томасом Юнгом в начале 1800-х годов. Пропуская свет через две узкие вертикальные прорези в листе картона, Юнг наблюдал на экране, размещенном на некотором удалении, типичную картину волновой интерференции. Он немедленно заключил, что, вопреки представлению Ньютона, свет ведет себя как волна, а не как поток частиц. Он сделал такой вывод на том основании, что проходящий через две прорези свет создавал на экране такую же картину, как та, что возникает, например, на поверхности воды при столкновении двух волн, идущих от двух брошенных в пруд камней.