Мария Стюарт - Родерик Грэм

На этом завершается список официальных предметов, остальные в большей степени отражают личные пожелания Марии. Много драгоценностей она оставила своим родственникам Гизам, а также незаконнорожденным Стюартам. Драгоценности причитались леди Джейн Стюарт, графине Аргайл, поймавшей упавшую свечу в ночь убийства Риццио; лорду Джону, другому свидетелю резни; ее сводному брату лорду Джеймсу, теперь графу Морею, и верным королеве дворянам.

Наследство, оставленное четырем Мариям, кажется незначительным, если не считать множества драгоценностей, — в основном это вышивки и расшитое постельное белье. Мэри Ливингстон вышла замуж за Джона Семпилла 6 марта 1564 года, королева присутствовала на ее свадьбе и подарила ей подвенечное платье. Мэри Битон стала женой Александра Огилви из Бойна в мае 1566 года, ей королева оставила свои итальянские и французские книги. Мэри Флеминг выйдет замуж за Летингтона 6 января 1567 года. Мэри Сетон, однако, так и не вышла замуж, оставшись верной своей госпоже, и рассталась с Марией лишь в 1584 году, отправившись в монастырь Сен-Пьер в Реймсе, аббатисой которого по-прежнему оставалась тетка королевы Рене де Гиз. Упоминались в завещании и придворные дамы: графиня Атолл, мадам де Бриант, мадам де Кри, а Эрскину из Блэкгрэнджа, на чьей лошади Мария в ночи скакала в Данбар, должна была достаться брошь с сапфиром и жемчугом. Брату Риццио Джузеппе причитались две драгоценности, а кольцо с изумрудом должно быть отдано человеку, чье имя Мария прошептала ему на ухо. Он так и остался неизвестным. Маргарет Карвуд причитался миниатюрный портрет Марии в оправе из бриллиантов, а также серебряная шкатулка. Постельное белье Марии следовало продать, а деньги поделить между тремя служанками, присматривавшими за ним; посуду и мебель также следовало распродать в пользу привратников, грумов и слуг. Наконец, латинские и греческие книги королевы предназначались Сент-Эндрюсскому университету.

Завещание ясно показывает, по крайней мере, две черты натуры Марии. Во-первых, она принадлежала к семье Гизов и, подобно всем хорошо образованным аристократам, уделяла большое внимание заботе о слугах. Во-вторых, ее присутствие на свадьбах и крестинах слуг доказывает, что она наслаждалась неформальностью семейных праздников, пиров и танцев. Действительно, в окружении своих дам Мария могла вести себя как равная, будь то дни, когда она наряжалась горожанкой, или во время празднования Двенадцатой ночи, когда Мэри Битон нашла в праздничном пироге «боб», а она на одну ночь уступила ей место королевы, — с тех пор Мэри Битон была известна как Бобовая королева. В обществе придворных-мужчин Мария наслаждалась охотой, а во дворце их ждали карты и кости, музыка и пение, а также легкий флирт и осторожные интриги. Королевские обязанности: заключение выгодных для страны союзов, сохранение мира, как того желал народ, забота о благосостоянии нации никогда ее не интересовали, однако у нее был один долг, избежать выполнения которого было невозможно, — брак и рождение ребенка. Катастрофический выбор мужа поставил страну на грань гражданской войны, а теперь Марии предстояло исполнить самую важную династическую обязанность.

Приготовленная для роженицы комната была соответствующим образом убрана, и 3 июня 1566 года Мария перебралась в нее. Началось ожидание. 15 июня случилась ложная тревога и уже было зажженные фейерверки пришлось срочно гасить. Роды у королевы начались 19 июня. Любопытно, что сестра Мэри Флеминг леди Маргарет, графиня Атолл, по слухам, бывшая практикующей ведьмой, наложила защитные чары на Маргарет Битон — леди Рерс, тетку Мэри Битон, лежавшую в соседней комнате и испытывавшую все родовые муки. Симуляция леди Рерс, впрочем, не смогла облегчить страдания Марии, которые «были сильными и длительными». Мария молилась о том, что, если случится худшее, она была бы принесена в жертву ради спасения ребенка. Ей «было так плохо, что она предпочла бы никогда не выходить замуж». Королева была отнюдь не единственной матерью в истории, высказавшей подобное пожелание.

Около десяти утра 19 июня 1566 года Мария родила здорового принца, на лицо его натянулась тонкая «сорочка» — околоплодная мембрана. Это считалось знаком большой удачи и предвещало, что дитя не утонет. Мэри Битон немедленно поспешила из покоев роженицы к Джеймсу Мелвиллу, чтобы сообщить ему новости. Тот сразу направился в Лондон. «Все пушки замка палили, и повсюду запускали фейерверки в великой радости» — но, вероятно, к большому раздражению Марии, желавшей покоя и восстанавливающего силы сна.

Мелвилл провел первую ночь путешествия в Берике, за шесть часов проделав шестьдесят миль, и четыре дня спустя был уже в Лондоне — это примерно сто миль в день, чтобы сообщить новости Сесилу. Елизавета находилась в Гринвичском дворце и проводила время «после ужина в веселии и танцах». Когда ей поведали новости, танцы прекратились, а она села, подперев щеку рукой, и произнесла: «Королева Шотландии разрешилась прекрасным мальчиком, а я — бесплодна!» Даже для Елизаветы, одной из величайших обманщиц, такое замечание было ужасным. Ее плодовитость никогда не подвергалась испытанию, да это и вряд ли было возможно для той, которая поклялась «жить и умереть девственницей», однако она воспользовалась ситуацией, чтобы возбудить сочувствие к себе при получении хороших новостей от другой женщины. Елизавета Тюдор всегда оставалась начеку.

Мелвилл попросил Елизавету быть крестной матерью, на что она согласилась, а затем предположил, что это может стать предлогом для встречи с Марией, «на что она ответила улыбкой». Карл IX Французский также согласился быть крестным, хотя впоследствии оба монарха прислали своих представителей для участия в церемонии. Мелвилл встретился и с Сесилом и сообщил ему, что Мария простила его задело Роксби.

22 июня в Эдинбург прибыл назначенный послом Киллигру. Ему было сказано, что Мария рада ему и примет его, «как только отпустит боль в грудях». Тем временем она распорядилась, чтобы в его покоях поставили кровать с ее собственным покрывалом из алого бархата. Затем новый посол отправился слушать проповедь в обществе Морея, Хантли, Аргайла, Мара и Крауфорда. Он заметил вражду между Аргайлом, Мореем, Атоллом и Маром, с одной стороны, и Босуэллом, Хантли и лордом Максвеллом — с другой. Босуэлл, казалось, пользовался наибольшим доверием королевы. Он вместе с Летингтоном, все еще запятнанным подозрениями относительно соучастия в убийстве Риццио, собирался отправиться во Фландрию. Не требовалось быть гением дипломатии, чтобы понять: в среде лишенной лидера знати назревает новый конфликт.

Через пять дней после родов, 24 июня, Киллигру увидел принца, которого принесла кормилица. Принца «показали обнаженным. Его голова, ноги и руки весьма пропорциональны». Посол говорил с Марией, все еще весьма слабой и отвечавшей сквозь слабое покашливание. Однако для нее худшее было позади. Шотландия теперь имела наследника, Дарнли был оттеснен от престола, а Елизавете следовало понять, что ее преемник уже появился на свет и криком требует молока в Эдинбургском замке. Можно и не упоминать о том, что такую неделикатную мысль, намекавшую на ее смерть, никто не посмел облечь в слова.