Гуманный выстрел в голову - Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко

— Долго же ты меня ждала…

— Ну, знаешь ли! Бросил меня брюхатую и удрал от батюшкиного гнева, а меня оставил расплачиваться за двоих!

— Я странствовал.

— Странствовал он! Слышала я про твои странствия. Таскался в наёмнической армии. Небось переимел всех портовых шлюх по обе стороны моря.

— Ну, положим, ты тоже времени не теряла.

— А что мне, в девках было оставаться? Откуда я знала, что ты вернёшься? К тому же меня заставила мать.

— Ага, тебя заставишь…

— Что-что ты сказал?

— А ты бы поехала со мной?

— С тобой? Куда?!

— Всё равно… Я неплохо заработал… Я теперь…

— С ума сошёл? Тыняться по миру с тобой, оборванцем?

— Я тоже способен на высокие чувства.

— Ну конечно. Я никогда и не сомневалась.

— Ладно… Раз не хочешь… Ну иди сюда…

— Тихо! Идиот… Покои мужа над моими!

— А мы не будем шуметь…

— Дурак… Пусти меня! Ах, что же ты… делаешь… ах-х…

— Дай я покажу тебе, чему научился у портовых шлюх…

— Алан… что ты…

— Моя прекрасная леди Селена…

— Алан не мог противиться воле своей возлюбленной, но пожелал увидеть её ещё лишь раз перед тем, как покинуть навсегда. В тот день в замке великого герцога устраивали большой пир, и Алан проник в чертог под видом менестреля.

Девочка приподнимает голову, нетерпеливо убирает с лица тоненькие спутанные волосы. Начинается самое интересное, самое сладкое, самое красивое. Самое тёплое. И лёгкое, лёгкое…

— Много в тот день было в замке менестрелей, и каждый из них пел лучше другого. Сэр Алан никогда прежде не держал в руках лютни и не слагал песен, но лишь только взгляд его упал на леди Селену, сидевшую по правую руку от мужа, слова сложились, и пальцы сами побежали по струнам. И поразились все красоте и нежности его песни, ибо было в ней столько любви и печали, сколько не было во всех иных песнях, вместе взятых. И столь прекрасна была эта песня, что тронула даже великого герцога, супруга Селены, и он встал и сказал: «Вот лучший певец, какого я слышал. Скажи теперь, чего ты желаешь в награду за эту песню». И Алан сказал: «Я желаю лишь один цветок из волос прекраснейшей леди Селены, хотя моя песня не стоит даже его». И леди Селена встала, и извлекла из своих волос жёлтый цветок, и бросила к ногам возлюбленного Алана, и были сухи её глаза.

— Ну ты да-ал! Ох-хо-хо! Молодчина менестрель! Хорош! Где ты набрался таких виршей, а? Чай с солдатнёй разъезжал, признавайся?

— Доводилась, ваша светлость, не скрою…

— Ну я думаю! Эдакой пошлятины по замкам да трактиром не сыщешь, это только после хорошей драки поют! Ну, потешил старика. Говори теперь, чего желаешь.

— Да вы знаете, ваша светлость.

— Ну, ну!

— Чего может желать менестрель, поющий такие баллады?..

— Ха! Кого хочешь? Ну?

— Неромантично, ваша светлость… Не кого… что.

— Ну, что?

— Я хочу всего лишь один цветок… Тот, что между ног прекраснейшей леди в этом чертоге.

— Во даёт! Вы слыхали, а? Цветок между ног прекраснейшей леди! Менестрель, твою мать! Ох… Ох, до слёз довёл старика… В шуты ко мне пойдёшь?

— Смею обратить ваше внимание, мой лорд супруг, что сей певец не в меру дерзок. Мне сдаётся, он оскорбил вашу жену.

— Брось, дорогуша! Ты его песенку слыхала — чего ещё ждала? Нет, господин кривляка, этот цветочек вам не достанется. А вот цветок из её волос я вам дам. Вдохните поглубже. Волосы, знаете ли, всюду одинаково пахнут… Ох-хо-хо!

— Лорд, мой супруг! Это невыносимо!

— Перестань, дорогуша. Брось ему бутончик. Я тебе ещё нарву.

— И сэр Алан наутро уехал навек из края цветущих вишен, спрятав у самого сердца часть этого края, пахнущую той, кого он вечно любил. И долгие годы он скитался по миру, нигде не находя забвения, и наконец пришёл в наш край, в тот, что мы зовём своей родиной. Ты знаешь, дитя, наш край суров, зимы тут лютые, у нас не растут цветы. Но сердце Алана успокоилось здесь, и он остался в нашем суровом краю, надеясь, что долгая зима быстро положит конец его бытию. И в одну из долгих снежных ночей ему вдруг почудилось, что час этот близок. Тогда он взял давно засохший черенок цветка, и вышел с ним в метель, и воткнул черенок в твёрдую мёрзлую землю, и лёг на него, чтобы согреть его своим теплом. И снег наметал на нём слой за слоем, и спал доблестный сэр Алан, оберегая черенок теплом своего сердца, ибо тело его окоченело и остыло. А когда зима кончилась, из нашей твёрдой мёрзлой земли выросли жёлтые цветы. Много-много жёлтых цветов, сотни и тысячи, и растут поныне, не боясь холодов, ибо в самые лютые зимы греет их тепло любви Алана и Селены.

Девочка плачет. Она много раз слышала эту историю и каждый раз плачет, зимой сильнее, чем летом. Тёплые солёные слёзы скатываются к кончику её кривого носа и капают с него на одеяло. Но девочка улыбается, она счастлива, ей тепло. Её греет любовь Алана и Селены. В эту декабрьскую ночь ей особенно нужно их тепло.

— Сударь… Можно моя смотреть?

— Чего?

— Моя смотреть ваш корешок…

— Чего? Какой корешок?

— Простить… черенок… Этот цветок… Это есть ваш?

— Какой черенок? А!.. Ты ж чёрт… Надо же, в кармане завалялось… я и забыл…

— Моя можно смотреть?

— Да смотри.

— О… о, о, это есть удивительный! Такой редкий сорт. Очень редкий корешок… черенок…

— Да? Это с юга.

— Очень, очень редкий сорт! Моя ехать на север, далеко-далеко, где холодно. Моя выводить цветы, которые терпеть холода. Чтобы на севере люди растить цветы.

— Ага…

— Моя можно это взять? Сколько ваша хотеть денег за этот… черенок?

— Чего? Ты его хочешь взять?

— Да, моя хотеть выводить из него особый сорт. Чтобы на холоде растить.

— Ну бери.

— О! Ваша так добра! Если моя всё сделать хорошо, ваша имя войти в история!

— Слушай-слушай его, Алан. Сам знаешь этих стихоплётов. Они ещё легенду про тебя сложат. Чего-нибудь эдакое. Про тебя и бабу твою… как бишь её?

— Да ну тебя… скажешь тоже… легенду…

— Опять ты здесь, старик!

Няня приходит как раз к концу истории, и на этот раз ничего не успевает испортить. Она качает головой и ставит поднос с питьём на столик, держась от девочки подальше.

— Совсем уморил нашу Селенку! Ей бы поспать немного, а ты всё россказни свои да сказки!

— Мне нравится, няня, — говорит девочка, а старый Лотар опускает седую голову. Он никогда не спорит с няней, и девочке его жалко — няня не права.

— Понимаю, что нравится. Мне в твои годы тоже нравилось всякие глупости слушать. Выпей-ка.

— Это не глупости, — говорит девочка, грея окоченевшие пальцы о стенки чашки. Питьё противное, но пальцы замёрзли, а чашка тёплая. — Лотар рассказывал мне про наши цветы. Цветы ведь настоящие. Это не сказка.

— Не сказка, — кивает няня. — А всё остальное — сказка! Знаю я эту чушь, про южные цветы да рыцаря-менестреля. Ну и чушь так чушь! Где это видано, чтобы рыцари песни слагали, ещё и складные? Да чтобы цветы просто так взяли и выросли на снегу? Сами по себе!

— Они не сами по себе, это любовь…

— Да уж! Любовь. Да дураку понятно, что магия. Что ж ещё, как не магия? Я вот тебе всю правду расскажу, мне моя бабка говорила. Как-то один колдун…

— Няня, — голос Лотара почему-то делается жёстким. — Вы, кажется, сказали, что Селена устала.

— Ой, верно, — спохватывается та. — Заболтали вы меня! Допила? Теперь спи, Селенка, отдыхай.

Она машет Лотару на дверь, Лотар встаёт и идёт вон, тяжело опираясь на клюку. У него с юных лет эта клюка, он поэтому и не стал великим рыцарем. А няня не стала прекрасной леди, потому что она простолюдинка. А девочка не станет прекрасной леди, потому что она совсем некрасивая. И теперь будет ещё некрасивее, даже если снова увидит цветы, даже если вплетёт их в свои волосы. Хоть и зовут её Селеной. Хоть цветы те самые. Но почему-то в её истории, в отличие от истории про Алана и его Селену, всё так нелегко.

Няня, выходя, задувает свечу, и девочка остаётся одна в темноте. Декабрьская ночь темна, хоть в ней и есть что-то ещё, кроме снега. Девочка натягивает одеяло совсем высоко и смотрит сквозь тающий во мраке дымок на снег, бьющийся в стекло. Если бы было лето, она бы нашла силы встать и подойти к окну. А там, за ним, увидела бы тёплые жёлтые цветы, выросшие из того цветка, что был в её волосах… из той любви, что греет девочку этой декабрьской ночью. Сейчас цветы замело снегом, но они выстоят до весны, как выстаивают уже много веков подряд. Потому что их тоже греет эта любовь. Такая красивая, сладкая, лёгкая…. тёплая.

И, засыпая, девочка чувствует это тепло чужой любви, и верит в него, и надеется, что там, в наступающем долгом сне, оно тоже ее согреет.

Всеволод Пименов и Ольга Кноблох

АКУНА МАТАТА