Факультет патологии - Александр Минчин

Она опять примеривается, и тысячи игл вонзаются мне в нос, раздается треск и хруст, которого я не слышал никогда, и он отдается у меня во всем теле каждого нервного окончания. Я чудом не теряю сознания, походив где-то на грани его, и только голова моя от этого иголочного шока отбрасывается назад, ее ловит медсестра.

– Вот и все, вправила, – говорит радостно Злата Александровна, – пустяки какие-то, любой вытерпеть мог, велика беда. Принесите ему компота, Зоенька, подкрепиться. – Медсестра уходит. – Так, верни свою голову обратно, я только гляну, как получилось и хорошо ли стало.

Но меня на эти дела не купишь, я из врачебной семьи тоже.

Я поднимаю руку.

– Не-а. Все. Даже если он трижды кривой будет, к нему больше никто не прикоснется. Во всем мире! Мне это даром не надо, я думал, рехнусь от боли, точно.

– Саша, все уже, я тебе клянусь.

– Не надо. Злата Александровна, больше ничего не надо, ни вправлять, ни выбивать, ни ломать. Больше никого к себе не подпущу, даже если вся больница соберется.

Она видит, что это так.

Медсестра Зоя приносит компот. В стакане. Злата Александровна берет его.

– На, попей.

– Ничего не хочу, пустите меня.

– Ну, хорошо, возьми компот и прислони его ко рту, а я только потрогаю, а ты со стаканом, ты же понимаешь, что я ничего не буду делать. Я же не ненормальная, чтобы тебя и себя компотом обрызгивать.

– Неужели вы думаете, что я на это поймаюсь, Злата Александровна?

– Но я только посмотрю, как стало.

– Как встало, так пускай и стоит, – говорю я. Она смеется.

– Ну, быстренько, Саш, ты же умный мальчик, я о твоем носе пекусь, а не о своем.

Я соглашаюсь, но не с компотом, конечно, а что я беру ее за руки и держу их, пока она ощупает. Это я так обычно с мамиными стоматологами делал, держал их за кисть, пока они лечили меня. Иначе не соглашался.

Я беру ее за руки. Она опять подносит их. В этот раз, и правда, не делает ничего. Она давит, ощупывает, мнет легко и удовлетворенно кивает.

– Вставай, трус несчастный, не мог потерпеть до конца.

– Все?! – не верю я.

– А ты что думал, я с тобой до утра возиться буду и твоим носом, у меня своих дел полно.

– Ой, Злата Александровна, – я чуть не прыгаю на месте, – я вам так благодарен, спасибо огромное.

– То-то же. Пожалуйста.

– Феноменально, Злата Александровна, – говорит медсестра, – так сделано.

– Ему же не нравится, ох уж эти мне докторские дети, все им не так.

Я целую ее щеку и благодарю миллион раз.

– Подожди, не радуйся. Зоя, в рентген его сейчас же, посмотрим, как на снимке – вправился.

Я поворачиваюсь:

– Зоечка, спасибо большое, не обижайтесь, боль дикая. – Я целую ее руку, но вдруг капает красная капелька, она затыкает ватой мне ноздрю сразу.

– Да что вы, я понимаю, это естественно. – Она с удивлением смотрит на меня. Может, ей никто рук не целовал…

Они выводят меня. Тетя Лиля ожидает, куря и ходя взад-вперед.

– Ну, как. – Она бросается к нам. Зоя ведет меня мимо.

– Я сейчас догоню, Зоечка.

И вдруг я слышу за спиной тихо:

– Лиля, я тебе скажу, не каждый бы мужик такое выдержал.

Это мне приятно. А то было стыдно, что я себя вел… как женщина.

Рентген говорит, что все в порядке, встало на место и косточка будет срастаться. Мне даже стало легче дышать. А как до этого дышалось? Я не могу вспомнить. Моего доктора уже нет, она ушла со снимками.

– Теперь ко мне, Саша, губа, – говорит тетя Лиля.

Да будь все проклято, что они решили, нового из меня сделать, что ли! Я покорно иду за ней.

– Злата Александровна сказала, что это лучшее вправление за всю ее жизнь, она говорит, никогда не видела, чтобы все так точно становилось на место, даже без рентгена уже знала.

Заводит меня в свой корпус, ведет на второй этаж, в маленькую операционную, вынимает тампон из-под губы, который мне положила Злата Александровна, и говорит:

– Терпи и не мешай только мне. Я думаю, два шва будет достаточно.

О Господи!

– Тетя Лиля, это же внутри губы, я не вынесу больше.

– Уж если ты нос вытерпел, небывалое, то это тем более. Молчи лучше, а то расходится шире. Ладно, я тебе местно заморожу.

Она заштопывает меня без единого звука. С моей стороны.

– Вот и все, вставай, теперь ты, как новенький починенно-залатанный.

Мы смеемся. Я-то только улыбаюсь, она мне запретила смеяться, пока шов внутри не срастется, не затянется.

– Пошли вниз. Злата Александровна сейчас придет, просила подождать. Пошла еще с одним рентгенологом советоваться, снимок показывать. Волнуется за тебя, как за своего, тем более знает, что твоя мама – ее коллега.

Спускаемся вниз, я сажусь в вестибюле и дико, впервые, хочу закурить, и нельзя. (Через нос дым не продохнешь, губами его не втянешь. Во, жизнь!) Тетю Лилю вызывают наверх, она говорит, что вернется, и уходит.

Я сижу и думаю. Так просто, ни о чем. И почему все в жизни случается. Или было написано на ней? Мне хочется увидеть ее, а где она? Хотя с такой физиономией вряд ли мне хочется, чтобы она увидела меня. Мне хочется вдруг, чтобы она меня пожалела, сказала что-то ласковое, например, что ее не пугает мой внешний вид. И разбитое лицо, с неработающей губой… я ее еще не чувствую. Но откуда ей знать, это же невозможно, какой бы она необыкновенной ни была. Или прозорливой, догадаться, что я… в Склифосовского. Занесло же, вечно у меня так. Я смотрю в сторону входа с тоской и ни о чем не мечтаю. И только я посмотрел… Я не верю, но в дверях появляется самая стройная фигура, которую я когда-либо встречал. Она влетает и, увидя меня, замирает. Потом быстро подходит. Плащ ее не застегнут, и полы разлетаются. Она чудесно одета, как всегда, думаю я.

Куда бы деть свое лицо?..

– Как ты узнала?

– Господи, – говорит она, опускаясь на колени подле меня.

– Как ты узнала? – повторяюсь я.

– Мой нос, – говорит она, – господи, мой драгоценный нос, что он сделал из тебя?

Она касается молниеносно моего лица, губы… и отдергивает руку моментально.

– Больно?!

Я приоткрываю ей рот и показываю подгубье.

– И там тоже? – Я чувствую себя героем дня, у нее прекрасные глаза, и они глядят на меня, а у меня бесподобное настроение. Вернее, у нее бесподобные глаза, а у меня прекрасное настроение. А совсем вернее: у нее все бесподобно, а у меня хорошеет внутри от одного ее вида. И бесподобия.

– Ужас, – тихо шепчет она, не сводя с меня взгляда. Ей совсем не весело.

– Это что, – говорю, – жаль, ты не видела до вправки, он вообще был на боку у меня. (Как отдельная часть лица.) – Это вправду «жаль», – с болью говорит она и сжимает мою руку, целуя.

Я вздрагиваю, вся бравада падает с меня, и мне вправду становится жалко своего лица. (Сука боксерская!) – Наташ, это действительно ужасно? Она впервые отвечает вопросом на вопрос:

– Ты не видел?

– После – нет, только до того.

Она горестно улыбается, и тут она говорит это:

– Но меня не пугает твой переломанный нос… и разбитое лицо. Обалдеть! Все то, о чем не мечтал, мечтая, я.

Я наклоняюсь к ней, и мы целуемся.

– Аи, – вскрикиваю я.

– Что случилось? – Лицо ее встревоженно.

– Губа проклятая, там же шов, я забыл.

Она встает с колен, я не могу поднять ее руками, и садится рядом. Садится и осторожно спрашивает:

– А в щеку можно? – И целует. – Так не больно?..

– Комедия, – смеюсь, пытаюсь я, – до чего дожили, чтобы больше всего волновало «не больно». – Она натянуто улыбается, а я быстро смыкаю свой рот, так как, расплывшись в смехе, он сделал мне больно.

Вихрем влетает в вестибюль Злата Александровна и затормаживает около меня.

– Ну, все в порядке, радуйся, три лучших рентгенолога подтвердили: все стало точно, которым я верю, как себе и даже больше.

– Это мой доктор, – говорю я Наташе.

– Очень приятно, – молвит она.

– Ну, как вам его нос, а? Загляденье, позавидуешь, хоть пляши на нем.

Я дергаюсь всем телом, невольно.

– Нравится? Очарование сплошное!

– Да, – грустно говорит Наташа, – чересчур.

– Эх, милая моя, вы до того не видели, меня ужас объял. А теперь – чудо, я еще за всю мою жизнь не видела, чтобы так точно вправлялся.

– Он же у него раньше как греческий был, – с болью говорит Наташа.

– Ну, подумаешь, великое дело, теперь римским станет, эпохи ведь менялись. Даже тогда, в древности. – Она улыбается.

– Ну, мне пора, и так из-за твоего носа все дома ждут меня, некормленые. Теперь свою еду – с меня начнут. Что называется: будут есть поедом.

– Спасибо большое. Злата Александровна, я вам очень благодарен.

– Покажись через неделю, – и она уносится, но вдруг возвращается: – И запомни, ты, прекрасный юноша с греческим, переходящим в римский носом, еще одна драка или кто-нибудь тебе попадет в него сильно в течение следующих двух лет, – ты ляжешь на операционный стол, но не ко мне, потому что я тебе такого – уже не сделаю. И я тебе обещаю: что у тебя никогда не будет прямого носа. Ты все понял?