Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Наконец-то она догадалась закрыть за собой дверь. Вот чертова баба, некстати явилась!

Отец долго разглядывал сапоги, в раздумье тер щеку. Сдержанно спросил:

— Ну, что думаешь с ними делать?

Что я думаю? Сказать по правде, я был не прочь пощеголять в хромовых сапогах. Таких у меня никогда еще не было. Кирзовые сапоги, доставшиеся мне от Сергея, давно пришли в ветхость, в них уже неловко показываться на людях. Может, и в самом деле купить эти сапоги? Вот стану работать и с первого аванса рассчитаюсь. Ведь если не я — другой кто-нибудь купит. Хоть и не нравятся мне сами Волковы, но — черт с ними! — на сапогах не написано, чьи они да откуда!

— Отец, — сказал я, — может, пока их оставить? А то все равно другие купят… Я заработаю, отдам деньги.

Отец молча завернул сапоги и сунул под лавку. Вот и отлично, давно я мечтал о настоящих хромовых сапогах. Если еще на них надеть новые галоши, как у Генки Киселева, тогда… Словом, я был доволен. А что касается работы, то с поклоном к Волкову я не пойду, пусть не ждет. Теперь у меня есть специальность, ждут другие дела!

…На улице весна. До чего же надоело лежать! Будь я сейчас здоровый, побежал бы на горку, полюбовался полями, разливом тихой нашей Чурайки, всей бы грудью вдохнул свежего ветра!

Ну и работа у меня — прямо сумасшедшая! Не успеешь сделать одно дело, глядь — подступило другое. Прибежали сеяльщики, чертыхаются: "Разрегулировалась льносеялка, самим не наладить, айда, помоги, Курбатов!" Бегу в поле, оттуда — в кузницу: надо нарезать болтов, гаек разных. В колхозе нет даже мало-мальского токарного станка, а за каждой мелочью в РТС не побежишь: слишком дорого обходится там ремонт, гайки получаются золотые. Уж лучше нарезать вручную, плашками. И так каждый день — точно белочка в колесе. В кожу ладоней прочно въелась мелкая железная опилка — мылом не отмыть. На руках ссадины, кровоподтеки; промахнулся молотком, ударил по большому пальцу — искры из глаз. Палец здорово распух, а ноготь, как видно, скоро отпадет. Генка успокоил: "До свабьды заживет, новый отрастет!"

Я застал лишь последние дни сева, почти все было сделано, пока болезнь держала меня в постели. Досевали оставшиеся клинья яровых, сеяли лен, кукурузу, готовились садить картофель. Но основное было уже позади, я приспел к шапочному разбору.

Алексей Кириллович как-то, встретив меня, спросил:

— Ну, техник-механик, не жалеешь, что поехал на курсы?

Я сказал, что нисколько не жалею.

— Правильно! — одобрил Захаров. — Ученье в любых видах — вещь полезная. А то заладил было: институт да институт… Наше с тобой от нас не уйдет, дай время!

И аппетитно, с хрустом потянулся.

— Ух, тезка, денечки были: разрываешься надвое, а тебе говорят — надо вчетверо! Теперь не грех отоспаться вволю… Только вряд ли удастся — дома у меня целыми днями музыка, почище Бетховена! Шельмецу, моему Вовке, уже четыре месяца, вовсю пузыри пускает, сеет просо… Между прочим, все понимает! Заходи, увидишь.

Радостное, ни с чем не сравнимое ощущение весны и жизни не покидает меня все эти дни. Так хорошо, так беспокойно-радостно мне еще не было никогда. Может быть, виновата в этом весна, а может, что-то другое? Не вертелись больше в голове мучительные вопросы: что же дальше? Куда податься? Где мое место? Конечно, работа тоже здорово отвлекает: просто не остается времени размышлять, когда со всех сторон тебе кричат: "Эй, Курбатов, поди сюда, помоги зазоры установить" или "Олешка, ну-ка, подсоби поднять. Раз-два, взяли!" Работы, как выражается Генка Киселев, "выше ноздрей", и совершенно некогда раздумывать, на своем ли я месте сижу. Одно для меня было ясно: сегодня я нужен людям, у меня нет права уйти от них, и место свое я занимаю вполне законное!

Но сердце… Порой оно начинало выстукивать что-то тревожное, куда-то зовущее. Но куда? Я знал, что моё место сегодня здесь, и никуда не собирался трогаться. А сердце звало!.. Оно ждало каких-то перемен. Каких? Кого оно ждет? Никто из родных и близких никуда не уехал, все они живут здесь, рядом со мной. Сердце беспокойно ожидало каких-то встреч!

После приезда я всего несколько раз виделся с Анной, да и то лишь на людях. "Здравствуй, Алеша! С приездом!" — "Спасибо, Анна. Как живешь, работаешь?" — "Спасибо, живу хорошо. А скажу плохо — все равно не поверишь…" Вот и весь наш разговор… Мы даже не взглянули друг дркгк в глаза.

Почему-то сердце мое начиняло биться громче и быстрее как раз в такие, моменты, когда я думал о ней, об Анне. Меня тянуло к ней. Зачем? Ответить на это я затруднялся, просто тянуло и все! За то время, пока меня здесь не было, что-то неуловимое изменилось в Анне. Изменился голос? Нет, он все тот же, певучий и немного печально-ласковый. Или глаза? Не знаю. Возможно, они стали голубее, чем прежде, но это скорее оттого, что в них отражается лазурная синь майского неба.

А может, мне все это лишь кажется? Мало ли что может померещиться, если тебе восемнадцать лет, да к тому же на дворе — весна!..

Сергей на своей машине съездил на базу "Сельэлектро", привез полный кузов проволоки, фарфоровых изоляторов, мотков кабеля. Узнав об этом, люди в Чураеве взбудоражились: будут тянуть электричество!

Действительно, вскоре из города прибыл электротехник, но пробыл он всего два дня: показал, где поставить трансформаторную будку, щитки с переключателями, а остальное…

— Остальное сами сделаете, — сказал он Алексею Кирилловичу. — Вон у вас какие орлы, любого электрика за пояс заткнут! А мне проводкой заниматься некогда — ждут в других колхозах.

— Верно, молодежь у нас грамотная! — с заметной гордостью ответил Захаров. — Свои механики имеются, а скоро и инженеры появятся. Что ж, тезка, видно, тебе придется командовать электрификацией Чураева!

И вот, с легкой руки Алексея Кирилловича, я превратился в электрика. Мальчишки табуном бегают за мной, наперебой вызываются помогать, и наш шумный табор кочует от дома к дому. Взрослые, завидев меня, почтительно здороваются первыми, подолгу стоят, задрав голову, пока я прикручиваю к столбу чашечки изоляторов, интересуются:

— Видно, к концу дело? И где это ты, Алексей, научился этому ремеслу? Гляди-ка, а! Парень-то молодец…

Закончив дело в одном доме, я складываю инструменты в сумку, перекидываю через плечо моток проволоки и прощаюсь с хозяевами: "До свиданья! Скоро загорится свет!" Хозяин провожает меня до самых ворот: "Спасибо тебе, Олеша! Заходи, всегда гостем будешь". Нравится мне новая работа. Еще не светится серебряная ниточка в лампочках, но на лицах людей уже играет свет настоящей радости. Честное слово, я был готов всю жизнь ходить вот так, из дома в дом, с инструментами и мотками проволоки, чтобы видеть, как приходит к людям радость!

В один из таких дней я делал проводку в доме Феклы Березиной. Привертывая в стену штепсельную розетку, я встретился глазами с Раей. Она в упор смотрела на меня с сильно увеличенной фотокарточки, почудилось, что она улыбается насмешливо, словно говоря: "Что ж, Алешенька, я вижу, ты нашел свое место в жизни. Доволен? Каждому свое! Жизнь порой похожа на лотерею…"

Хозяйка стояла поблизости, сложив руки на груди, внимательно следила за моей работой. Заметив, что я смотрю на Раину фотографию, шумно вздохнула:

— Ох, Олеша, ведь вы с моей Раей вместе росли, a вот ты уже работаешь, семье своей помогаешь. Люди с похвалой о тебе говорят, дескать, парень ты толковый. А Рая моя… — она всхлипнула, принялась платком утирать глаза. — Не пишет она давно… А каково это матери! Ростила, ростила, ночей не спала, все ей да ей. Думала, в люди дочка выйдет, тогда и поживу себе в охотку. А она… даже писать не желает. Одна она у меня, в ней жизнь вся моя. А так — кому я нужна?

С трудом удержался, чтоб не рассказать о Рае. Отвернулся к стене, чтобы не видеть ее тяжелых, крупных слез. Давно невзлюбил я эту крикливую женщину, но сейчас мне было жалко ее. И все-таки я промолчал о Рае. А тетка Фекла продолжала:

— Ведь дочь она мне родная, под сердцем я ее носила, Олеша! И самой становится боязно за нее: как она там, может, бедствует, без денег среди чужих людей? Телочку годовалую думаю на базар свести — Рае денег отослать… Чтобы не хуже людей одевалась, за мать не краснела! Своя-то молодость в заплаточках прошла, так уж пущай хоть дочка и за меня в шелковых платьях покрасуется!.. Вы ведь друзьями были в школе, Олеша? Бывало, как увижу вас вместе, так сердце и радуется: дети-то хорошие растут! И то верно: от хорошего семени не бывает худого племени!..

Ишь, куда она завернула! Знаю, как ты радовалась. Опоздала ты с этими речами, тетка Фекла, на целый год опоздала. Что правда, то правда — дружили мы с Раей, да только давно это было, разошлись наши пути-дорожки! И не сойтись им больше.

Закончить проводку у Березиных мне не удалось: в дом вбежал запыхавшийся паренек, старший сын дяди Олексана Петька, и, страшно волнуясь, одним духом выпалил: