Цвет ночи - Алла Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы стояли с ним рядом, я почти что касалась его плеча своим, и мы оба смотрели на Чернобога и на его детей позади. Я с горечью осознавала, что не только моё появление здесь, в аду было тем, что пошло не по изначальному плану Яна. Чернобог застал их здесь, когда они пытались проникнуть в тюрьму, где содержался Троян. Он застал их здесь, либо кто-то из драконов или туросиков, служивших Смогу, перехватили их, обрекая стремление освободить Триглава на неудачу.
И теперь мы с Константином застали их разговор с отцом посередине, невольно прервав его. И Смог, повернувшись спиной к остальным, всецело приковал своё внимание к Константину.
— Не прибыл ли ты сюда, мой падший отпрыск, наконец, искупить свои грехи? — спрашивает Смог, соблюдая клятву больше не называть его собственным сыном. — Или пожаловал, чтобы свершить новые?
Белый свет пустоты, струящейся из его глаз, из прорезей в шлеме, под которым клубилась непроницаемая тьма, ложится на мою кожу. Этот свет словно осязаемый, я ощущаю, как он скользит, обдавая меня холодным прикосновением, как он ползёт по моему лицу, по шее и ключицам, как трогает ладони; моё сердцебиение учащается и становится тяжёлым от ощутимого перепада температур — раскалённого воздуха пекла, словно невидимого пламени и ледяного взгляда, жалящего морозом. Прожекторы его глаз озаряют мою кожу холодным светом, но я не знаю, смотрит ли он с любопытством или безразличием, как на незначительную песчинку вселенной.
— Что побудило тебя, Константин, явиться в место, откуда ты был изгнан? — голос Смога был ровным, стальным, безэмоциональным. Но в то же время его слова звучали режуще, рассекали плотный дымный воздух, как хлыстом. — Что же побудило тебя встать на колени перед тем, кого ты избрал более не нарекать отцом?
Метал снова оглушительно брякнул: резким движением туросик потянул на себя цепь, заставив Константина тронуться с места, споткнуться, упасть, припав коленями о пол, прямо у ног Чернобога. Именно так, как он пожелал секунду назад.
— Ты нашёл себе новую игрушку, — продолжил он, сухо выговаривая фразы, — из-за которой снова решил страдать.
Он не понимал, он думал, что я новая возлюбленная Константина.
— Неужели, ты так ничего и не понял за столько столетий? Неужели не уяснил урок? Посмотри, каким жалким ты стал за все эти годы. Даже более жалким, чем был.
Константин по-прежнему молчал. Выжидающе или ненамеренно — не знаю. Но его взгляд был направлен вниз. Сложно было понять, ранили его слова Чернобога или нет. Возможно, Константин не проронил ему ни слова в ответ, потому что попросту абстрагировался от происходящего, пытался сделать то, что хорошо умел. Не обнажая своих настоящих чувств.
— Смог, оставь его в покое, — послышался иной голос — твёрдый, уверенный, не менее ледяной. Голос Яна, стоящего позади, в плотном оцеплении мрачных туросиков и цмоков. Называя отца строго по имени и никак иначе. — Происходящее касается только нас с тобой.
Смог бросил через плечо, не поворачиваясь к нему:
— Я знал, что рано или поздно ты вернёшься.
И проигнорировал требовательную просьбу Яна, продолжая сверлить пылающими глазами вынужденно склонившегося перед ним Константина. Униженного. Разбитого и поверженного. Не Чернобогом, но собственными воспоминаниями и собственной болью.
— Твоя мать сотворила тебя тем, кого невозможно убить. Сотворила против моей воли. Ослушавшись. Ты мог стать самым величественным, самым совершенным существом во Вселенной, однако этим не воспользовался. Всё, что ты выбрал — растратить эту немыслимую силу, это преимущество впустую. В итоге она создала самое бесполезное, самое жестокое, самое гнусное существо, которое лишь потакает собственным желаниям. Которое лишь бездумно гоняется за призраками собственного никчёмного прошлого, мучает и убивает. Думаешь, я не видел тебя всё это время? Думаешь, не наблюдал? За твоим новым обликом. — Прожекторы его глаз застыли бездвижно в одной точке на склонённой голове, на затылке — на лысом черепе с разлагающейся плотью. — И хорошо, что внутри тебя нет должной внутренней силы, хорошо, что ты столь слаб характером, ведь иначе ты разрушил бы этот мир своей чёрной, уродливой сущностью.
Мне хотелось кричать. Гнев распирал мои рёбра. Владыка пекла так ужасно говорил о нём. Но Константин… Пусть он оступался. Пусть он не был хорошим. Точно не был. Но и не являлся настолько плохим. По крайней мере, не по своей вине. И тем более не Смогу было его осуждать. Не тому, кто сам совершал слишком много неблаговидных поступков.
— Ты сделал его таким, Смог, — отрезал холодно Ян. — Когда-то Константин был самым добрым из нас. Самым чистым. Самым… человечным. Ты это знаешь. И именно это ты веками пытался уничтожить в нём.
Тон Яна сквозит обвинением.
— Этого монстра создал не я, — произнёс Чернобог, отрицательно покачивая головой в шлеме.
— Не называй его так, — полным твёрдости голосом предостерёг Ян, бесстрашно не уступая отцу.
Не важно, были ли эти слова правдой или нет. Но Ян защищал младшего брата. Безапелляционно. Перед тем, кто точно был хуже. Сильнее. Опаснее. Могущественнее их всех.
— Я-я-я-н, — растянул его имя Чернобог, поворачивая к нему голову и переключая на него своё внимание, — ты ведь никогда не был таким жалким, как младший брат. Даже сейчас, когда провёл столько времени среди людей. В тебе много от моей породы. Слишком много. И я знаю, каких неимоверных усилий тебе стоят попытки отрицать наше сходство. Вижу, как сильно ты стремишься быть не мной. Быть не тем, кем должен являться по праву.
Владыка пекла угрюмо усмехнулся. Его голос сквозил будто разочарованием, будто отказ Яна от послушания, отрицание своей сущности и места в семье и в пекле разбивает несуществующее сердце Смога, и он продолжил:
— Пытаешься выдать себя за человека?… Думаешь, самоотверженное благородство, которому ты научился у людей, тебе поможет? Неужто желаешь защитить его? Или людское милосердие, эта слабость, всё же не до конца пропитала твою бессмертную драконью душу?
Я знала, что скорее всего Яну очень хотелось бы сказать, что Константин сам может себя защитить. Но каждый из них, и даже все вместе они были практически бессильны перед ним. Ян молчал, плотно сжав губы в тонкую нить. Храня внешнюю непоколебимость, пряча свои эмоции глубоко внутри, не выпуская ни одну их них наружу.
Глаза-прожекторы
